Предзимье. Осень+зима (СИ). Страница 25

Узкая щель между стеной и обвалившимся фундаментом. Боль от удара по спине. Слабость, мешающая двигаться. Колыбельная, заставляющая смыкаться веки. Лисьи лапы, роющие себе укрытие или… могилу.

Хвойный запах. Машина Зимовского. Его удивленный взгляд через слипающиеся от сна веки. Колыбельная, звучащая по радио.

И снова поле, голодная стерня, разрывающая плоть хлеще железа, и колыбельная…

Ванная. Яркий свет. Черная тень в зеркале. Опасная бритва в Таиной руке. Метелица не заставит её подойти к зеркалу и увидеть того, кто живет в нем.

И Гордей отступает. Сквозь полусон Тая слышит его затаенное дыхание. Он иногда ругается и сильнее прижимается своим лбом, горячим, кстати, к её голове в попытке лучше все рассмотреть. Голова уже тяжелая, кровь кипит в жилах, в ушах стоит постоянный звон, как предупреждение — утром будет еще хуже. Тая тонет в боли и погружается глубже в сон.

Снова Зимовский, машина. Ночь. Колыбельная.

Стерня, кружение на месте в попытке увидеть того, кто прячется за спиной, но Федоров тогда не смог, не могла и Тая, ограниченная возможностями сна.

Ванная. Боль в глазах от яркого света. Тая пытается податься к зеркалу и рассмотреть того, кто в нем прячется. Она знает, что там всего лишь отражение деда, но Гордей снова и снова заставляет её во сне всматриваться в глубину стекла, жалея, что уже давно не применяют серебряную амальгаму.

Голова кипит от боли даже во сне.

— Дили-дили-дон,

Ты проверил двери?

Слышишь похоронный звон?

Прощайся поскорее!..

И Тая вынырнула из сна. Первое, что она увидела перед собой, был стакан с чистой, как слеза, водой и круглая таблетка обезболивающего на крепкой ладони Метелицы.

Голова была, и это радовало. За глазами взрывались яркие фейерверки зрительных галлюцинаций. Во рту была сушь, в животе плескалась боль, грозясь выплеснуться желчью.

Метелица помог Тае сесть.

— Давай-ка, пей и приводи себя в порядок. До уборной сама дойдешь или донести?

Тая, морщась от бьющего в глаза света, пробормотала:

— Не льсти себе… Не тебе меня добить.

Она закинула в рот таблетку, тут же принявшуюся таять на языке, отчаянно горча и усиливая тошноту. Глоток за глотком, до ощущения, что сейчас её все же вырвет, но таблетку надо хорошо запивать, иначе она не подействует. Метелица все это время сидел рядом, готовый ко всему.

Тая с трудом встала, опираясь на протянутую Гордеем руку, и направилась в туалет, надеясь, что холодная вода в душе и таблетка приведут её в порядок.

— Знаешь, скунсик, тебя сейчас кажись и добивать не надо.

Её сил хватило только показать назад неприличный жест и все. При этом её занесло, буквально вжимая в дверной косяк, но это того стоило. Гордей за ей спиной рассмеялся:

— Убедила. Пойду я готовить завтрак. Яичница, салат из свежих помидор, творог…

Тая еле успела долететь до раковины — желудок не выдержал и выплеснул воду вместе с таблеткой. Вот же…

Глава одиннадцатая, в которой Метелица делится своими выводами

Тая на шатающихся от слабости ногах выползла из душа и села на кровать. Ничего не хотелось, только упасть на подушку и лежать, глядя в потолок. Только время поджимает. Ей не до отдыха: надо переговорить с Гордеем и возвращаться домой. Она включила походник, застонала, когда он выплюнул десять голосовых сообщений от Даши, и храбро перезвонила ей. Тая не была уверена, что Даша еще не спит — та была дикой совой, но в голосовых сообщениях она просила отзвониться сразу же, как Тая проснется.

— Слушаю… — голос Даши звучал сонно.

— Это я, Тая. Ты просила… — Она с трудом уняла зевок.

Даша чуть ли не закричала в трубку, заставляя Таю морщиться — головная боль тут же полыхнула яростным пожаром:

— Наконец-то! Подосиновик, ты зачем мне мотаешь нервы?! Я же переживаю за тебя! Как ты?!

Тая машинально ответила честно:

— Хреново. Давай поговорим потом, хорошо?..

Даша поперхнулась словами:

— Хо… рошо… — и как-то это прозвучало… нехорошо из её уст.

Кажется, она еще что-то хотела сказать, но Тая уже разорвала звонок. Ей нужна еще одна таблетка от боли, иначе ей не выжить.

Тая, как была в футболке и босиком, спустилась вниз, где отвратительно свежий Гордей в очередной белой майке и джинсах готовил завтрак. Что-то скворчало на сковороде, что-то пыхтело в кастрюльке, наверное, все это пахло вкусно, но не для Таи. Она плюхнулась на стул у обеденного стола и замерла, закрывая глаза — яркий солнечный свет причинял боль. Утро было отвратительно пригожим и теплым. Даже туман уже успел растаять, унесенный ветром прочь.

В ушах слуховой галлюцинацией продолжала кружиться колыбельная: «Дили-дили-дон! Твой жребий предрешен, так сладок мертвый сон…»

Гордей, все еще в человеческом виде, понятливо поставил перед Таей стакан с водой, в который закинул новую таблетку. Та принялась шипеть, быстро растворяясь. Тая приоткрыла один глаз, глядя, как в кружке взрывается гейзер.

— Скунсик, как ты?

Ей на лоб легло прохладное полотенце. Гордей — чудо, когда не работает мозголомом.

Тая поморщилась:

— Жива. Лучше ты расскажи, что удалось узнать. Что-нибудь нашел?

В кружке шипеть перестало, и Тая принялась пить отдающее горечью, которую не мог спрятать лимонный вкус, лекарство. Вчера Гордей говорил, что дома только армейские пайки, а сейчас он приготовил свежий салат — значит, как минимум уже куда-то бегал. Ближайший магазин у вокзала или в деревне за железкой. Быть может, Гордей по пути что-то нашел или разузнал. Все же человеческий нюх и нюх волкодлака — разные вещи.

— Да как тебе сказать…

Гордей оперся спиной на холодильник и сложил руки на груди, разглядывая Таю. Той за позу ленивой морской звезды, студнем расползшейся на стуле, было не стыдно. Некоторые после Метелицы вообще в больницу отправлялись с прожаренными мозгами. У Таи же просто болела голова. Она её откинула на спинку стула, из-под ресниц рассматривая Гордея.

— Кое-что нашел. Утром вышел на прогулку — Зимовский был на выезде уже. Злой, как черт — меня не подпустил к месту происшествия. Нашелся очередной магмод в леске у железки. Как я понял: он возвращался пьяным домой, залез зачем-то на дерево, с него же навернулся и так неудачно, что шею свернул.

Тая сцепила зубы — возможно, что-то подобное ждало Метелицу, не забери она его из участка.

Гордей посмотрел на неё виновато:

— Я бы так не сглупил. Я бы выкрутился. — Он дипломатично для Таи добавил: — Возможно.

Он поменял полотенце на Таином лбу на новое — восхитительно ледяное. Специально достал его из морозилки.

— Колыбельная звучала? — спросила Тая.

Он пожал плечами, убирая с конфорки сковороду:

— Так… Мне-то откуда знать? Я же говорю: там Зимовский зло кидался на всех, особенно на меня. А я что? Я мимо вообще-то проходил. Я потом, как полиция оттуда уберется, пройдусь сам, посмотрю все.

Тая с сожалением выпрямилась, еле успела поймать сползающее со лба полотенце, достала походник и набрала номер Зимовского. Надо! Если он и расскажет что-то, то только ей, а не Гордею.

Голос Зимовского был чудно холоден в ответ на её пожелание доброго утра.

— Да, Таисия Саввовна? Слушаю вас внимательно.

Она заставила себя говорить мягче — он же предупреждал, что на подвиги его стимулирует ласковое обращение:

— Илья Андреевич, я хотела спросить: сегодня ночью на полицейской волне колыбельная звучала?

— Звучала. — Голос его даже стал чуть теплее. — В полночь. Могу я в свою очередь спросить?

— Конечно.

Она даже знала его вопрос.

— Вам что-то необычное снилось?

— Простите, нет. Мне не до того ночью было. — Она не выдержала и потерла висок — голова просто разваливалась. Гордей, когда ломится в воспоминания, подобен слону в посудной лавке. На лоб снова легло полотенце — новое, опять из морозилки. Лучше бы он грелку со льдом сделал, хотя тут, наверное, нет грелок. — Спасибо, Го… Сергей.