Предзимье. Осень+зима (СИ). Страница 18

— Что за минутка рекламы? — удивилась Тая.

Даша, уверившись, что Зимовский попал в хорошие Таины руки, потупилась и призналась:

— Я ищу кое-что.

— Не расскажешь — я не смогу помочь.

Да-да-да, это были слова Зимовского, но Тая и сама придерживалась подобного убеждения, когда дело касалось не её проблем, конечно. Дед приучил её решать все самой.

— Понимаешь… Вероника… У неё муж пропал.

— В смысле?

Дашу прорвало — не умеет она держать тайны в себе:

— Он выехал в Змеегорск на неделю раньше Вероники, но тут его так и не видели. А Вероника странные фоточки начала выкладывать в молнеграмме.

— Насколько странные?

У них с Дашей слишком разные понятия странного.

— Она словно примеряет на себя образ вдовы. Заранее. Фотографии в «стории» были в черных одеждах. Она никогда до этого не любила этот цвет. Это странно… Хуже того… Она даже заявление о пропаже человека не подала — я у Зимовского спрашивала! Он сказал, что пока нет заявления — он помочь не может, а я не родственница, от меня не примут, пока жена в наличии… Я хочу понять, что происходит у Вероники. Она серьезно не ищет мужа или отчаялась. Или даже… Радуется.

Тая нахмурилась:

— Как такому можно радоваться? Я не понимаю.

— А что понимать? Её муж попал на войну, когда она уже заканчивалась почти — Константинополь брали. Всем было ясно, что мы победили. А Орлов взял и согласился на магмодификацию. Еще и Веронику не поставил в известность. Точнее, поставил, но она была против: что люди подумают! Его это не остановило. И вот, они с Вероникой уже четыре года как кошка с собакой жили. Живут! — тут же поправилась Даша. — Надеюсь, он жив, просто пошел в бега от такой жены.

— В бега идут в основном жены, а не мужья. Ему-то зачем? Все деньги и земли всегда на муже.

— Вот так, Тая.

— Ты не знаешь, какая у него была модификация?

— Нет, конечно, но могу спросить Сумарокова. Спросить?

— Спроси, — мрачно сказала Тая. Как-то на душе тошно стало от таких вот Вероник. У нее муж пропал, а она не считает нужным об этом сообщать властям, а у Зимовского нет тела, нет дела. Нет заявления о пропаже, искать никто и не будет.

Даша тут же достала походник и принялась открывать все подряд: молнеграмм, словицу, еще какие-то программы, словно что-то могло работать при подавленной паутинке.

— Дурацкий молнеграмм! Он мне нужен, а он не работает. Я уже столько «сторий» пропустила, уму непостижимо… Меня мои подписчики уже потеряли, наверное.

Тая спряталась за чашкой с чаем — ей бы Дашины проблемы. Ей своих хватает — одна колыбельная чего стоит.

Даша ушла почти в шесть, когда Глаша уже подумывала звать всех к ужину. Стоило двери закрыться за Дашей, как дед четко, строго сказал, глядя мимо Таи:

— Я все еще жду извинений!

Тая заставила себя улыбнуться — вот так и живем, от ссоры к ссоре. И лишь Зимовский почему-то заметил настоящий характер Семена Васильевича.

Глава восьмая, в которой Тая продолжает поиски

Тая легла спать пораньше — голова разболелась после длинной, нудной проповеди, прочитанной дедом о недопустимости вовлечения посторонних в семейные проблемы. Впрочем, сегодня его проповедь не раздражала — Тая знала, что он согласился на лечение, остальное, как говорит Кошкин, фантики. Это можно пережить. Главное, что теперь есть надежда на исцеление деда.

Ей не спалось. Организм так и не перестроился на местное время, утверждая, что спать в пять вечера преступление. А ей надо. Ей нужно увидеть новый сон. Даже не так — ей надо хорошо рассмотреть старые. Тая крутилась в кровати, переворачивала подушку, снимала и вновь натягивала одеяло, открывала окно и проветривала спальню, спускалась вниз на кухню и пила молоко, но сон не шел. И колыбельная больше не звучала. А что если Зимовский прав? Что если наложились колыбельная той женщины в маглеве, колыбельная в машине Зимовского и сон из-за усталости от поездки? И родился кошмар, в который Тая поверила. Всего лишь кошмар, а тело на стерне… Зимовский прав — она не уверена, что это тот самый парень из сна. Ощущения тела это одно, а опознать тело по ним — совсем другое. Именно под эти мысли Тая и провалилась в сон. Снилась ей какая-то муть, смесь кошмара с полем, летевшей над ним колыбельной и насмехавшимся над Таей Зимовским: «Ты не уверена, грибочек!» Нет тела — нет дела.

Проснулась она уставшей, словно вместо сна мешки на вокзале разгружала. Было и такое с ней. Иногда приходилось самой разгружать вагоны с медикаментами.

Позавтракав в одиночестве — дед опять куда-то уехал с Глашей, — Тая собралась на поиски. Надо убедиться, что она осмотрела все, прежде чем сдаваться. ОТК бы попросить с поисками, но где его искать? В патологию модификаций не заглянешь просто так, чтобы поинтересоваться, куда его поселили, да и не скажут — нельзя разглашать личные данные пациентов. Прийти в поселок и наудачу его там искать — так себе идея. Поселок-то большой. Попросить Зимовского… Она еще не настолько отчаялась в поисках.

Погода в Сибири непредсказуемая, особенно осенью. То светит солнце, то тут же может пойти дождь, а то и снег, так что Тая оделась тепло и привычно захватила с собой еду. Свои поиски она начала с защитной лесополосы вдоль железной дороги. Там тоже встречались развалины: та же давно заброшенная водонапорная башня для паровозов или старый вокзал, который так и не разобрали, и развалины избушки проходчиков у моста через Змеевку… Она проверит все.

Тая настороженно шла вдоль железнодорожной насыпи — лес был мертвый, напрочь отравленный креозотом и мазутом, он не претендовал на Таю, но рисковать не хотелось. Она то и дело ловила любопытные взгляды железнодорожных рабочих, но гнать прочь её не смели. Только у нового моста для маглева жандарм в старом, заношенном мундире все же вылез из будки и погрозил пальцем. Лезть на мост Тая и сама не собиралась. Она спустилась к плавно текущей к Оби Змеевке, сейчас отчаянно рыжей из-за глины. Наверное, выше по течению, в горах, разрешили мыть золото. Вот артели и загадили речку. Когда-то в детстве Таи, она была чистой, как слеза, из неё даже пить можно было. Сейчас Тая не рискнула бы в ней руки мыть, а не то, чтобы купаться.

Стрекотали последние отчаявшиеся обрести пару кузнечики, пчелы почти не летали, готовясь к холодам. Солнце выкатилось на синее, щемяще-прозрачное небо, какое бывает только осенью, и вспомнило, что еще недавно было лето. Тая стащила с себя куртку, повязав её на поясе. Тепло приятно грело руки и лицо, а от земли все равно тянуло холодком. Стоит только зайти в тень, и осень тут же впивается в тело холодными клещами. И сразу чувствуется тяжелый, колкий взгляд в спину, как во сне. Только крутиться в поисках источника взгляда Тая не будет. Она помнила по сну — это бесполезно.

Тая шла вверх по реке до старого водозабора. Он давно был заброшен — воду для города брали теперь в другом месте. Забор из сетки зиял дырами, блоки перед воротами, закрытыми, кстати, уже утащили прочь. Тая пролезла в одну из щелей в заборе. Её никто не окликнул. Смысла караулить давно разграбленные цеха не было. Пахло легко узнаваемым ароматом запустения и горько полынью, пробивавшейся через затянутые грязью остатки асфальта. Бетонные плиты на водоприемном ковше уже давно потрескались, заросли травой, в самой воде, зеленой из-за ряски, плавал какой-то мусор. Тянуло влагой и чем-то откровенно тухлым. Тая на несколько раз обошла старые цеха по очистке воды и признала, что её сил тщательно все обыскать недостаточно, а если поверхностно искать, то магмод явно умер от колыбельной не тут. Он мог вообще не умереть. Он мог быть всего лишь плодом её усталости и мнительности, как и взгляд в спину.

Она выбралась прочь и пошла дальше — ей еще старую заброшенную свиноферму надо осмотреть — та раньше стояла далеко за городом, чтобы не портить воздух, но город сам подобрался к ферме. Тая от реки видела остатки свинарников, заброшенное здание управления, так и не высохший, страшно воняющий по детским воспоминаниям пруд, в котором летом валялись свиньи. Он больше огромную лужу, окруженную непроходимой грязью, напоминал, чем какой-то водоем. Сюда часто ездил Таин отец, иногда он брал с собой и Таю, выдавая её туесок для сбора земляники — её в полях было много. Сухая, ароматная, отвратительно долго собираемая ягода. Тая помнила, как пекло голову, как хотелось пить, как стрекотали кузнечики в жару, как медленно набиралась ягода. Её срываешь одну за одной, а в туеске все равно видно донышко. Мрак, как говорит Зимовский! Зато зимой был настоящий праздник, когда мама доставала заветную баночку с вареньем, пахнувшим жарой.