Предзимье. Осень+зима (СИ). Страница 12

— Пашка, ты невероятен. Я тебя люблю, друг!

— Кхм, Асюшка, это не то, что я хотел бы услышать. Я позвоню Зимовскому — пусть поможет транспортировать твоего деда в Александродар. У него есть вертолеты и разрешение на их полеты. В Александродаре хороший военный госпиталь — там помогут продержа…

— Стоп, стоп, стоп, Паша! Дедушка не прям вот сейчас помирает. У него четвертая стадия рака, ему еще с месяц-два жить осталось, говорят.

Кошкин медленно сказал, видимо что-то обдумывая:

— Это меняет дело… В свите императрицы будут лейб-медики, я прослежу, чтобы маг смерти там тоже был. Против рака они первое дело. Спасают на любой стадии, Асюшка. Пришлешь результаты обследования Семена Васильевича?

— Сейчас отфотографирую и перешлю тебе.

— Тогда я завтра же организую консилиум в Первом Императорском… Не бойся — постараемся вытянуть твоего деда с того света. Он нам еще на этом нужен.

— Спасибо.

— И ложись-ка ты спать. Поздно уже.

Тая улыбнулась, глядя в ночь. Сейчас даже лес не был страшен.

— Да, Паша, уже ложусь. И чуть не забыла. Тут в Змеегорске и вообще по Сибири, кажется, острая неприязнь к магмодам.

— Это, Асюша, почти по всей стране так. Ничего, приеду и что-нибудь придумаю. Все, спи давай! Быстрее неделя пролетит.

Экран походника погас, и Тая замерла, не зная, что делать. Павел пришел ей на помощь, и, может быть, с дедом все будет хорошо. Осталось что-то решить с Зимовским. Он получил головомойку из-за неё, из-за глупого недопонимания. Надо бы извиниться. Нехорошо же получилось. Он же еще и на помощь с магмодом пришел, несмотря на ненависть к выродкам и выволочку от сумароковской охраны.

Она набрала в молнеграмме сообщение Даше о номере Зимовского, забыв, что сейчас два часа ночи. Прав Павел, надо все-таки часы на походнике перевести, чтобы не было нелепых ошибок. Даша ответила тут же, заметив только: «Не играй с ним!»

Тая тихо сказала самой себе:

— Не буду…

Потом Даша добавила: «Его какие-то уроды попытались избить в клубе! Я Сумарокову уже пожаловалась. Он разберется!» — и Тая не сдержала смешок: Даша феноменальна. Она свою охрану не знает в лицо. Бедный Сумароков.

Тая замерла над походником — его экран даже успел погаснуть. Надо собраться с мыслями, надо извиниться, все равно, что Зимовский уже спит и только утром прочитает. Это важно прежде всего для неё самой. Охрана сработала плохо, но в случившемся есть и её вина.

Она принялась медленно набирать: «Илья Андреевич, приношу свои искренние извинения за недоразумение с Кошкиным, случившееся по моей вине.»

Может, иначе написать? Про охрану Сумарокова — с этого же все началось. На «редактировать» она не успела нажать — Зимовский не только прочитал, но и даже ответить успел: «С тебя свидание, грибочек!»

Написанное в сердцах: «Да иди ты!» — она все же стерла с экрана и отключила походник от греха подальше. Она осознавала, что никакого матримониального интереса она ни у кого не вызывает. И если её так откровенно добиваются, то дело отнюдь не в ней. Её секрет все же вылез наружу? Дед хорошо тогда все скрыл, но… Может, кто-то все же узнал? Если она и получит шкатулку с бриллиантами, то отдаст её Кошкину, а никак не Зимовскому.

Экран снова загорелся.

«Прошу прощения за предыдущее сообщение, окажите мне честь прогуляться со мной, Таисия Саввовна!»

Точно. Её тайна как-то вырвалась наружу. Надо будет обходить лес по большой дуге. Или самой вызвать снегопад, опережая Зимовского. Или дело в деде? Он что-то снова изобрел, да Тае не сказал? Он мог. Он любил делать сюрпризы, приезжая на награждения в Санкт-Петербург, как снег на Таину голову. Сейчас, когда дед умирает, все понимают, что его наследница Тая. Вот Зимовский и активизировался. Все просто. Она отложила телефон в сторону, словно опасную змею. Тот, снова и снова включаясь, стал выдавать сообщения за сообщением. Даша соскучилась или у неё снова кто-то не прав в паутинке. Мужу на такое не пожалуешься, оставалась Тая, как верная подруга. Не Зимовский же написывает сообщения.

Она отвернулась к окну, за которым снег перешел в нудный, мелкий дождик, вразнобой стучавший по железному отливу. Тая уютнее укуталась в плед и откинулась на стену. За окном становилось все темнее — даже магмодам нужно спать. Глаза слипались сами по себе, и темнота настигла её тихой колыбельной, рвущимся хрипом из груди, и бросившемся откуда-то с небес тяжелым листом железа, больно впившимся в спину. Раньше бы мигом скинул, и лисом бы ввинтился в любую щель, уходя от погони, но куда бежать, когда поет сам воздух?

Воняло креозотом и горячо кровью, неприятно щекоча нос.

Она ползла, сама не зная куда. Она… Он… Да она же! Он должен вернуться. Пусть его не ждут дома, но он еще может все исправить. Он вернется. Глупо выжить на войне и сдаться в городишке, где даже порохом не пахло. Он прижал уши к голове, пытаясь не слушать колыбельную, но она все равно ввинчивалась в кости, она проникала вглубь, она льдом застывала в душе́, заставляя подчиняться и засыпать.

Тая завыла по-звериному, рыжими лапами пытаясь вырыть нору, и провалилась из сна в реальность. Бешено билось сердце, ногти до сих пор саднило, спина болела. И уверенность, что это только сон, исчезала вместе с тающим на стекле инеем. Таю била крупная дрожь. Один сон — случайность. Два — уже серьезно. Надо что-то делать. Если первый парень — неизвестно кто, усиленная регенерация и у волкодлаков бывает, то второй точно свой, он точно магмод.

За окном продолжал стучать когтями в стекло и рваться в тепло дождь. Тая перебралась в кровать и попыталась успокоиться. Сон не шел, заставляя ее крутиться в постели, а потом с шорохом театрального занавеса открылся в поле, дрожащем от колыбельной.

…Кушать будешь ты детей

И бояться матерей.

Так погибнешь ты в бою,

Баю-баюшки-баю…

Будильник вырвал Таю из сна, заставляя зевать и переставлять его на час позже. За окном клубился плотный, абсолютно непроницаемый туман, в который лезть совершенно не хотелось. Тая подумала и вообще отключила будильник.

Её разбудила Глаша, которая принесла поздний завтрак — часы показывали, что время подбиралось к десяти утра, то есть шесть часов по Таиному времени. Дед все еще не простил Таю, отсиживаясь в кабинете, она себя виноватой не чувствовала и до извинений еще не доросла. Глаша с трагической дрожью в голосе сказала, что к обеду испечет любимый дедушкин пирог, вот тогда, мол, и извиниться можно будет. Согласия Таи на извинения никто не спрашивал. Это само собой подразумевалось в этом доме. Старший всегда прав, иначе и не бывает. Потому Тая в восемнадцать тайком и сбежала из дома, благо, что Вязев тогда уже дослужился до исправника и помог выправить паспорт. Дед её простил только на третьем курсе, когда она пошла на войну вместе с другими однокурсницами. Только он снова на неё обиделся, когда она после войны не вернулась на учебу. Так и жили — от одной обиды до другой.

Тая, собираясь на прогулку, тепло оделась, в последний момент вспоминая, что её куртка осталась в «Анаконде». Что ж, повод прогуляться чуть подальше и подольше — до клуба, хотя ей вряд ли откроют двери, чтобы выдать куртку. Глаша собрала Тае с собой термос с кофе и несколько бутербродов — она помнила, как гуляла та по окрестностям раньше, когда не боялась леса. Куртка нашлась в коридоре — её утром завез Зимовский. Нет, что ему от неё надо?! Попросить Кошкина намекнуть императору на страдания Разумовской? Пусть Зимовского сделают честным мужем, чтоб не лез со своими «грибочками».

Тая проверила зарядку аккумулятора походника, заметила, что «снежинка» мощности сигнала паутинки еле-еле светится — видимо, из-за императрицы уже заранее стали её глушить, — и включила сохраненную в памяти телефона музыку. Бедная Даша, как она сегодня выживет без своей паутинки и вечно неправых в молнеграмме. Это же и фотографии со вчерашней вечеринки не выложить! Зато Сумароков еще один день точно не станет вдовцом. В наушниках мощно зазвучал рок в исполнении виолончелей, и Тая выпорхнула на улицу. Её ждало поле и загадка колыбельной. Только пусть глупые сны так и останутся снами!