Предзимье. Осень+зима (СИ). Страница 102

— И это ничего не доказывает. Тебе и раньше не верили, сейчас и тебе, и Зимовскому тоже не поверят — никто не знает, сколько кому жить уготовано. Тупик. Тебе, могут сказать, и уготовано было судьбой мало прожить. Никто никогда не мерил жизненные нити. Криминалистика, даже ритуальная, опирается на факты — метры, сантиметры и прочее.

— Смерть деда?

— Удачно наложилось на приезд императрицы. Тогда никому не было никакого дела до Подосинова. Зимовский был в патологии, ты должна была оказаться там же.

Тая отступать не хотела, хоть и сама понимала, что улик нет никаких:

— Патологоанатом?

— Ничего необычного не помнит — я проверял его мозги. Глаши нет. Полицейские нечего странного не заметили. Вскрытия, сама понимаешь, не было: возраст, задокументированный диагноз… Танатопрактик тоже ничего не заметил — в моргах холодно, змеи замирают в холоде. Выскользнуть из гроба в момент его переправки из зала в камеру нетрудно. Даже выжить в камере в огне можно — полозы не горят. Я спрашивал экспертов, и это был не Зимовский. С точки зрения закона господин Подосинов категорически, бесповоротно мертв.

— А Белкин жив… Только, Гордей, Подосинов не мог принимать мелкие формы.

Он сразу её понял:

— Ты об Орлове?

— Именно.

— Спорно, — возразил он. — Орлов ничего не видел и не слышал, кроме колыбельной. Как свидетель, он пустышка — ничего не даст, это и Подосинову было ясно. Магмодов-целей у Подосинова было много — он позволил себе возможно десятку уйти от колыбельной. И никто при этом не заявил в полицию. Орлов даже если бы вылез из своей щели, то для Подосинова это было неопасно. Тем более земля ему могла сообщить о том, когда Орлов вылезет. Это не доказательство того, что у Подосинова не было мелкой формы. А вот нападения на магмодов как раз свидетельствуют за то, что мелкая форма была.

— То есть…

Гордей её утешил, забывая, что сам чешется от феромонов:

— Таюшка, у нас есть уничтоженный в бою полоз. Это главное. Илье ничего не грозит. Не буду отрицать — не будь полоза, дело было бы плохо для Ильи. Было бы трудно что-то доказать. Зимовского ждала бы каторга — из-за записи из отделения и Кота. И не смотри так, я бы был первым, кто помог бы Илье сбежать.

— То есть… — Тая снова беспомощно повторилась. За Илью было страшно.

Гордей с силой сжал её пальцы в своей ладони:

— Даже выжившие Сумароковы не помогли бы — сказали бы, что Илья защитил их из-за тебя, чтобы не потерять твою благосклонность. Но! Полоз есть. Его все видели. Рано или поздно трупное окоченение заставит труп перекинуться в человека. Все будет хорошо. Даже Кот ничего не сможет возразить против Ильи.

В палату влетел ошарашенный Владимир.

— Простите, что мешаю… — Его взгляд замер на Таиных пальцах, утонувших в ладони Гордея.

— Слушаю! — сухо сказал Гордей. — Что случилось?

Владимир отмер:

— До вас не могли дозвониться… Там полоз…

— Что? — Тая от испуга выморозила палату. По стеклу расползлись снежные узоры.

— Полоз, которого победил Илья Андреевич, это Белкин. Не Подосинов.

— Ушел, зараза… — с каким-то непонятным чувством в голосе сказал Гордей. Очень похоже на восхищение.

Владимир напомнил:

— Так купол еще стоит. Поиски возобновили, ваше превосходительство.

— Он ушел еще шесть дней назад. Сразу после взрыва императорского маглева. На Кошкина нападал Белкин, и на Виноградова, пойдя на поводу феромонов, тоже напал он. Черт, не знаю, восхищаться или найти и прибить на месте Подосинова. Мразь, но до чего талантливая! Если бы не ошибка с Виноградовым, пролившим на себя феромоны, то все бы повесили именно на Белкина, потому что вот он на блюдечке лежит… А все остальное только наши, Тая, домыслы были бы. Никаких улик.

Илья пришел в себя на третий день.

Первыми дрогнули пальцы в Таиной руке. Тая встрепенулась, просыпаясь на стуле — умудрилась задремать, ожидая его возвращения.

Потом затрепетали ресницы. Они у него для змея вполне густые и пушистые.

Потом открылись глаза, блеснув расплавленным золотом.

Потом Илья прошептал:

— Та… ю… ша… — Каждый слог он буквально выгрызал у воздуха.

Потом ворвались медсестры и доктор. Тая выходить из палаты не стала — чего она там не видела в медицинских манипуляциях? Илья больше мумию напоминал, чем человека. Зашитые раны. Заживающие ожоги от магимпульсов. Пересадка кожи там, где не удавалось стянуть края ран. Несколько собранных на операции переломов. Удивительно, что он еще жил.

Тая, отпустив упирающие до последнего пальцы Ильи, отошла к окну, чтобы не мешать врачам, и смотрела, как за окном перестал валиться снег. Небо быстро очищалось. Уже к вечеру от снега останутся только лужи. Он с тихим шорохом скатывался с еще зеленых листьев кленов, берез и сирени. Сосны же терпеливо ждали, когда снег соизволит растаять.

Тая достала походник и написала Гордею: «Он пришел в себя.»

«Умница!» — ответил Гордей. Потом он опомнился и добавил: «Ты умница, а не он.»

«Умница, что сообщила! Вот!»

«Хотя он тоже не дурак — упускать тебя только дурак бы и стал!»

Через четверть часа кутерьма в палате закончилась, и Тая смогла подойти к Илье обратно.

— Жив?

Он виновато на нее посмотрел:

— Жив… Прости… Я тебя подвел…

— Вот дурной. Чем ты меня подвел?

— Не сдержал слово… и влип… — Он принялся перечислять все свои ошибки: — клык не выбил… Пломбу не поставил… Моргать не научился…

Тая не сдержала улыбки:

— Но выжил же. Это самое главное. Героям за это положена награда…

Он улыбнулся ей в ответ — сил хватило только еле-еле обозначить улыбку приподнятыми кончиками губ:

— Гордей, да?

— Прости? — Тая его искренне не поняла.

— Он сейчас принесет… салфетки и бутерброды.

Смех Тая сдерживать не стала — Илья тут, он жив, кризис миновал, теперь можно улыбаться, смеяться, дышать, жить.

— Ты его переоцениваешь — про салфетки он не вспомнит, но еду точно принесет для героя. И раз ты хочешь награды именно от меня…

Она потянулась и осторожно поцеловала Илью в губы, помня, что он весь изранен.

Дверь в палату чуть скрипнула.

Гордей начал было:

— Спорю на что угодно, вы еще не куша… Впрочем, неважно. — Он замолчал и деликатно закрыл дверь, исчезая в коридоре.

Тая чуть отстранилась:

— Твоя награда застеснялась и сбежала.

— Готов принять твою награду… в двойном экземпляре.

Она снова подалась к нему, целуя сухие после тяжелой травмы губы, упрямые, иногда говорящие неприятные вещи, наглые, но главное живые губы. А целоваться они научатся. Потом. Вместе. Потому что герой, кажется, все эти годы ждал только её. И даже на помидорах не тренировался. Он предпочитает сразу бой всем тренировкам. О том, что дед ушел, а он победил всего лишь Белкина, она скажет потом. Сейчас герою важнее получить свою награду. И самой поверить, что Илья все же жив. Поверить, что он выкарабкался.

Эпилог

Эта осень подарила Тае больше, чем все годы до этого. Неприятные открытия про родных. Новые силы и, главное, принятие их. Согласие с самой собой. Длинную жизнь. Любовь. Илью. Понимание, что месть — это не выход, даже если в своей вендетте сохраняешь жизни тех, кто тебе дорог, как та же Даша Сумарокова, изначально Белкина. Наверное, дед мечтал именно о такой внучке — приятной, заглядывающей в рот и прислушивающейся к его словам. Потому и простил ей принадлежность к Белкиным. Потому и защитил даже её мужа. Тая оказалась не такой, и потому между нею и Дашей дед выбрал Дашину жизнь. Чума, к лешему такие мысли! Ей все равно. Ничто не испортит её дружбу с Дашей, даже дед. Хотя он сохранил жизни Кота и Гордея, зная, что они дороги Тае… Она будет думать, что не настолько он и гениален был. Кот и Гордей — сильные маги, то, что они выжили, их заслуга, а не заслуга деда… Иначе можно до такого дойти, что страшно становится. Вдруг Тая все же была не сильно безразлична деду. Илья-то тоже выжил. Он выжил вопреки, а не потому, что дед не старался его уничтожить. И Тая не будет думать о том, что Гордей все же ошибся. Она не будет думать о том, что дед ушел только после нападения на Кота, когда купол уже был. Всего-то надо забиться под корни, приказать земле молчать о себе и заснуть до весны. Никто даже ради него не стал бы держать купол над городком почти полгода. Купол уже сняли. Две недели назад, когда Илья пришел в себя в реанимации. К лешему все эти мысли о деде. Пусть у Гордея голова болит, а у неё есть этот вечер и Змеегорск. Город, который она любила и ненавидела одновременно. Вот такая амбивалентность. Так и живем!