Сон выдр. Страница 2

Мне стало смешно. Передо мной сидела девушка чуть за тридцать, милая, дружелюбная – чего смущаться-то?

– По сравнению со всем, что меня в последнее время беспокоит, это уж точно не проблема. Извини.

Я изобразил застенчивую улыбку и поразился, как у меня лицо пополам не треснуло. Давненько не приходилось так растягивать губы.

Кристин тоже улыбнулась.

– Придуриваешься? – спросила она.

Странно было слышать такой вопрос от психолога. Я думал, беседа получится более формальной, а Кристин, наоборот, говорила как я, выглядела как я. Не в том смысле, что она держалась как парень двадцати одного года, а скорее в том, что доктор вела себя как классная кузина или тетя. Я даже немного расслабился в кресле.

– Ну вообще да, придуриваюсь. Я же не знаю, как все должно быть. В смысле, встречи. Думал, ты мне просто антидепрессанты пропишешь.

– А ты хочешь, чтобы я их прописала? У тебя депрессия?

Два чертовски хороших вопроса. Я пожал плечами.

– Разве не ты должна это решить?

– Вовсе нет. Кто лучше тебя знает, как ты себя чувствуешь?

Я вздохнул.

– Честно, понятия не имею. Я здесь, значит, мне нехорошо, но не потому что у меня крыша поехала, просто… жизнь так сложилась.

– Ок. А что ты тогда знаешь?

– Чего?

– Ты сказал, чего не знаешь о себе. Определять это – уже неплохо. А теперь мне бы хотелось послушать, что ты знаешь.

Я растерялся. Она терпеливо ждала. Спасибо ей, дала мне время привести мысли в порядок. А то в межушном пространстве приключился натуральный хаос.

– Я знаю, что прямо сейчас нахожусь в замешательстве. Но вряд ли у меня именно депрессия. Просто я… ничего не хочу. – Постучав пальцем по виску, я добавил: – Там все бешено крутится, а вот остальное тело будто заморожено. Как если поставить машину на нейтралку, но вдавить педаль в пол. Не двигаешься вперед, а буксуешь на месте. Пока такой вариант меня защищает, но всю жизнь провести в подобном состоянии я не хочу. Нейтралка – она дает время успокоиться, но…

– …двигатель может рвануть.

Я снова улыбнулся. На этот раз вышло искреннее.

– Ну да. И, раз ты не можешь мне объяснить, что я чувствую, хотя бы скажи, к чему это приведет?

Она глубоко вздохнула и закрыла блокнот, в котором так еще ничего и не написала.

– Слушай, вот как я это вижу: нет смысла сразу прописывать таблетки тому, кто уже пристрастился к другим таблеткам.

У меня вырывается хриплый смех. Было приятно услышать, как кто-то сказал мне правду прямо в лицо. Такой контраст с красивой ложью моих близких и бессвязной чепухой, которую наверняка мусолят в таблоидах.

– Так вот, если ты не против, – продолжила Кристин, – я бы пока просто продолжила наши встречи и разговоры. Можно, конечно, что-то прописать – в конце концов, есть препараты, от которых вреда не будет, но… сперва хотелось бы понять, кто ты и как здесь оказался.

– Могу посоветовать пару статей.

– Лучше я послушаю тебя самого.

Я развел руки, показывая, что готов. Мои ожидания не оправдались, но оно того стоило.

Между сеансами я много думаю о Кристин. Теперь мы видимся реже, чем поначалу, – раз в неделю, а не трижды. По ходу наших встреч стало ясно: депрессии у меня нет. Грусть, растерянность, ощущение разбитости, смятение – но не депрессия. Очевидно, это другое.

Две недели назад меня выписали из реабилитационного центра, и я вернулся жить к маме и отчиму в Л’Ассомпсьон. Это казалось логичным: продолжить выздоровление в кругу семьи, попытаться вернуться к нормальному ритму жизни. Работать. Здесь я и устроился посудомойщиком в пиццерии. Решил делать хоть что-нибудь, что угодно, лишь бы только не сидеть в четырех стенах. Кристин смеялась, слушая мои рассказы о работе. Мягко, без насмешки. Еще она добавила, что я умею ее удивлять.

Вопреки ее совету, я так и не вернулся в свою роскошную квартиру. Ту, которая не была нам нужна, но мы все равно ее купили, потому что могли себе это позволить. Потому что то было время, когда мы правили миром, нашим миром, единственным, который знали.

«Мы» – это мой старший брат и я. Когда-то у нас было это «мы».

Я любил это место так же сильно, как ненавижу его сегодня. В итоге все равно продам его, когда найду в себе силы закрыть и эту главу своей жизни. Пока же не могу представить себе возвращение туда. Говорят, у каждого свой ад. Что ж, если он и существует, то явно находится в тех четырех стенах под куполообразным потолком в Плато-Мон-Руаяль.

– Задумался? – спросила Кристин.

Ага, задумался.

Я прихожу сюда изо дня в день. Странное чувство – снова оказаться в доме своего детства, в прежней спальне. Стены увешаны афишами фильмов, а также фотографиями, что я сделал на свой старый Canon и распечатал черно-белыми на принтере, который купил себе в десять лет на актерский гонорар. Мама с Андре ничего здесь не трогали, и это меня одновременно успокаивает и бесит. С одной стороны, комната напоминает мне о том времени, когда я все воспринимал легче и ярче, когда был счастливее и моложе не только из-за возраста, но и по состоянию души.

С другой – она живое свидетельство пустоты, что осталась после ухода брата.

Раньше его комната была по ту сторону стены. В детстве мы в шутку перестукивались поздно ночью, чтобы пообщаться, дать друг другу понять: мы еще не спим, а вот взрослые уже задремали.

Теперь Матье больше нет, он опустился гораздо ниже меня, в то место, из которого никто не возвращается.

Тем не менее каждую ночь я стучу в стену. И жду.

Эмили

Я люблю потрясающего парня. Вернее, мужчину – мы больше не дети. По ночам, в кольце его больших горячих рук, я чувствую себя женщиной.

Я люблю замечательного, умного, нежного, заботливого мужчину. А еще он щедрый, всегда готов помочь другим. Забавный, с тонким чувством юмора. Наконец, он прекрасен, как бог, будто всего ранее перечисленного недостаточно. Его красота – вишенка на торте.

Я влюблена в замечательного парня, которым продолжаю восхищаться даже после того, как он сказал мне, что между нами все кончено.

Это случилось почти два месяца назад, в начале лета. Первого июня, за неделю до моего отъезда в самое большое путешествие в жизни. Весьма кстати.

Джастин поступил честно, но не жестоко. Он не стал растягивать неизбежное на недели молчания, отягощенного невысказанными словами и мимолетными взглядами, когда один тянется, а другой от него уворачивается. Джастин меня больше не любил, вот и все. На самом деле, он сказал: «Я люблю тебя, но не думаю, что еще тебя люблю… ты понимаешь?»

Нет, я не поняла.

– Ты сам-то сознаешь, что говоришь? – просипела я, чувствуя, что мне не хватает воздуха.

– Прости, Эми. Я не знаю, как это сделать.

– Что сделать?

– Разбить тебе сердце. И мне так больно.

– Тогда зачем вообще его разбивать?

– Потому что иного выхода у меня нет.

Казалось, ему больно так же, как и мне. Не знаю, действительно ли это помогло. Джастин неловко продолжил, неосознанно поворачивая нож в ране. Мол, дело не в том, что он больше не испытывает ко мне привязанности, а в том, что его любовь постепенно изменилась, а Джастин этого не осознавал. За те месяцы, пока мы были вместе, мой огонь усилился, а вот его смягчился, и страсть превратилась в дружбу. Когда дружба перерастает в любовь – это очень хорошо. А вот обратный процесс вряд ли можно назвать предвестником счастливого будущего.

– Мы хотим разного, – добавил он.

– Это из-за поездки?

Я уже какое-то время собиралась отправиться волонтером в Сенегал на шесть недель, чтобы улучшить академические показатели и усилить свое заявление о приеме на медицинский факультет университета. Возможно, Джастин боялся отношений на расстоянии. Он покачал головой.

– Конечно, нет. Брось, Эмили, ты же меня знаешь, я не такой.

Обычная Эмили, настоящая, та, которая не получила только что несколько ударов в сердце, потребовала бы объяснений. Только вот меня терзала боль, а Джастин взглядом умолял не настаивать. Я чувствовала себя смертельно раненным зверем, который просит охотника прикончить его, а не стоять и смотреть на агонию.