Шепоты дикого леса. Страница 12

– О, она-то прекрасно знает, что делает. Только я не уверен, что вы понимаете, с чем связываетесь, – возразил Уокер. В груди у меня жгло – как жжет кожу лед, – но, несмотря на болезненную скованность от внутреннего измождения, я обернулась, потому что его голос теперь раздавался издалека. Он двигался туда, где тропинка уходила с поляны дальше в лес. – Наверняка можно сказать одно: от каждого кулька с ее травяным чаем тянется веревочка – и я не про те ниточки, которыми они перевязаны.

– Вы ведь ученый. Не верите же вы… – начала я, но оборвала фразу. Сердце в оледеневшей груди забилось сильнее. Я годами пила травяные отвары Россов, и ничего со мной не стряслось. Полный порядок. Никаких чар или приворотов я на себе не чувствовала. Но разве Бабуля не сказала, что кофе «препятствует»? Я не верила в чудеса. Верила только Саре. А Сара умерла. Даже прирожденные бойцы иногда устают.

– Во что я верю – так это в то, что не стану пить никакие Бабулины зелья в ближайшем будущем, – отозвался Уокер. – И вам не советую. Вам бы лучше вернуться в Ричмонд. Попрощайтесь с подругой и езжайте обратно в город, пока еще можете.

– Пока еще могу? – переспросила я. Тон его был по-прежнему беззаботный, но в словах звучало явное предостережение.

– Едва вы вступите в диколесье, как оно заберет вас навсегда. – Уокер остановился у промежутка в деревьях, обозначающего продолжение тропинки. За его спиной лежали прохладные зеленые тени. Я заметила, что мох у корней такого же цвета, как его глаза. Оттенки леса вокруг него не просто перекликались с цветом его глаз. Множество золотистых и коричневых оттенков каштановых волос и чуть загорелой кожи настолько сливались с окружающим пейзажем, что сложно было разобрать, где кончались его собственные очертания и начиналась чаща.

– А вас уже забрало? – осторожно спросила я. Без моего ведома сердце вдруг притихло и наполнилось теплом. Лед таял. Биение стало ровнее. Уокер вдруг снова перестал походить на ученого и обратился в какое-то лесное создание. Он обладал сдержанной мужественной статью и почему-то в дикой местности выглядел куда органичнее, чем среди людей.

Как я могла расслабиться в присутствии этого хамелеона? Хотя бы на секунду? Очевидно, утрата повредила мой внутренний радар и ослабила защитные механизмы.

– Да. И заберет снова, – откликнулся он.

Он отвернулся и продолжил путь через лес пружинистым стремительным шагом, которым можно влегкую пройти десятки километров до конца дня. Через несколько секунд он исчез. Только тогда я поняла, что осталась в саду одна. И более того – урны тоже не было. Наверное, Том молча забрал ее с собой, уходя. Не место такому угрюмому, жуткому предмету среди зелени и цветов. Мои защитные инстинкты подводили в этом месте не просто так. Хладнокровие здесь не работало. В городе я могла оставаться настолько отстраненной, насколько заблагорассудится, – в толпе несложно сохранить анонимность. А вот диколесье требовало тепла. Оно пробуждало его. Можно скорбеть, но нужно и продолжать жить. Здесь все определял естественный цикл рождения, роста, смерти и возрождения, который необходимо было поддерживать.

На несколько сумрачных мгновений моим вниманием завладела белая акация со скрюченной ветвью. В воображении ужасающе натурально прозвучал скрип из кошмара. Убийство противоречит всему естественному.

Скрежет натянутой веревки по коре.

Здесь погибла женщина. Я видела ее труп так отчетливо, будто это я, а не Сара стояла возле этого дерева на похолодевших босых ногах.

Неожиданно солнце закрыли облака, и нечто заставило меня вздрогнуть. Даже на этой поляне лес поглощал сад, как только солнце скрывалось из виду. Я подняла глаза, и вид пушистого облака, сквозь которое с такой готовностью проглядывали лучи спрятавшегося солнца, успокоил меня.

Я не стала задерживаться.

Бабуля ждала меня. Она велела разыскать ее. Я погладила листья на ветвях саженца акации. Не прощаясь, а обещая вернуться. Несмотря на нервную дрожь, пробежавшую по спине, когда я проходила мимо дерева Мелоди Росс, я решила не следовать совету Уокера.

Призрачные сети поймали меня. Опутали мое сердце. Сара хотела вернуться сюда, ибо здесь был ее дом. Бабуля сказала, что это только начало, и я действительно чувствовала, как внутри что-то пробуждается. Через туман горя пробивалось любопытство. Я жаждала прекращения кошмаров, но в то же время хотела разобраться, что происходит. Сбежав, я не смогла бы этого сделать.

Глава четвертая

Как давно он здесь не был. Грязь под лапами. Сырая земля. Горькая кора. Отхватил и выплюнул. Нельзя есть. Он несколько раз чихнул. Содрогания приятны. Вычистили из носа домашнюю пыль. Он бежал по самому краю полоски голой земли. Прохладные тени подлеска укутывали, словно одеяло. Щекотка на кончиках ушей и в желудке шептала: «Укрыться. Укрыться в тенях». Но сильнее всего было жжение. Как от голода, но иное. Как когда ищешь самку, но иначе. Оно заставило покинуть укромную нору в доме.

Нос и уши. Подергиваются. Бежать. Нюхать. Вслушиваться. Пробовать. Целую вечность он таился, скрывался.

Выжидал.

Сотворенный из яростной любви, он ожил, когда сухие травы зашуршали внутри, отзываясь на появление незнакомки. Но он был слишком медленным. Изорванные нитки и поеденные молью травы обратились в плоть и кровь. Боль. И жжение. Вперед, вперед. Он не простой оберег. Вперед. Незнакомка ушла, но внутри еще жгло. Вниз по лестнице. И бегом наружу. Жжет – значит, можно двигаться. Радость после многолетней спячки.

Никто не нашептывал песен, чтобы восполнить его силы. Свежая зелень из сада не обновляла изнутри. Иголка и нить не прикасались к износившейся оболочке. Теперь все иначе. Он так давно не чувствовал рядом могущественную руку, создавшую его. Сердце, когда-то наполненное цветками лаванды, колотилось в груди. Он дышал. Вдох-выдох. Слишком быстро. Страшно.

Все иначе. Но он помнил, что было раньше.

Он последовал за новым запахом к дикому месту. Много раз, давным-давно, его брали в дикое место, спрятав в карман. Только в этот раз ему еще нужно было увернуться от смерти. Длинной, скользкой, беспощадной. Ловкой. Стремительной. Жаждущей проглотить. Как бы не так. Внутри жгло – и он делался проворней, быстрее. Он избежал атаки и замер в густой высокой траве. Щекотка подскажет, что делать. Он спрятался. На землю упала тень пролетающей птицы. Пробрало насквозь, до самых новообретенных костей.

Но не остановило.

И чем больше проходило времени, тем сильнее становилось тело и яснее голова.

Старый и потрепанный, благодаря любви он получил жизнь. Однако ему и теперь предстояло отваживать плохие сны и прогонять страхи. Вот что обжигало нутро. Предназначение. Пусть и не для девочки, которой пришлось оставить его, когда ее увезли. Ей хватило мужества перед уходом спрятать его, смоченного слезами, под подушку. В последний раз. Но даже ему – а голова у него была набита полынью и лавандой – было понято, что нельзя слишком отдаляться от растений и дикого места, его породивших. Иначе он снова стал бы кучкой ниток и травяной набивки.

Девочка оставила его, чтобы он не «умер». Возможно, зная, что ему нужно будет дождаться прихода другой.

Наконец он добрался до дикого места. Обнюхал каждый корешок и стебелек. Щекотка и жжение указали на те, которые требовались.

Здесь росло то, что обновит его изнутри. То, что когда-то наделило даром движения. Он перебегал от одного растения к другому. Набивал желудок, покуда жжение не прекратилось. После этого по запаху – нюхай, вслушивайся, смотри – он нашел молодое деревце, под которым недавно развеяли прах.

Он посидел немного рядом, вспоминая, как путешествовал в кармане девочки и как отгонял от нее плохие сны, а потом развернулся и отправился обратно к хижине. Не стал следовать за незнакомкой. Он уже едва ее чувствовал. Ушла слишком далеко, и вязаной мыши, оживленной любовью, ее было не догнать. Придется подождать еще какое-то время.