Апостол Кармы (СИ). Страница 34

— Боюсь, деньги меня не интересуют. Мне куда важнее узнать как, зачем и почему вы подставили моего отца…

— Что?

Только-только Егор Егорович рассмотрел в глазах графа Каринского проблеск разума, а тут вдруг такое. Очередной бред, нашёптанный ему на ухо шизофренией. Где Григорьевы и где его отец? Это буквально параллельные миры, которые никогда не пересекались.

— Ты о чём вообще?

— Я об аресте моего родителя, Романа Сергеевича.

— Это я понял, — сказал Егор Егорович. — Но при чём тут я?

— А разве у вас не было мотивов?

— Да каких мотивов-то⁈ — граф не выдержал и перешёл на крик. — Каринский, ты совсем дурак⁈ Прекрати уже нести эту чушь! Ты… Ты так себе цену набиваешь что ли⁈ Скажи уже сколько тебе надо⁈ Прямо скажи! Двадцать миллионов⁈ Пятьдесят⁈ Сто⁈

Егор Егорович в очередной раз начал задыхаться от ярости, а молодой граф напротив него задумался. Чесал подбородок и сверлил его глазами, пытаясь уличить ложь. Ту самую ложь, которой не было.

— Ну допустим, — наконец сказал Каринский. — Однако я хотел бы проверить ваши слова самостоятельно, так что условия сделки остаются теми же. Ревизия мастерской.

— Ни за что. Согласно закону о магических секретах рода…

— Я знаю закон.

— Ну а о чём тогда речь⁈

— Скажу честно. Чем больше вы сопротивляетесь, тем интересней мне узнать, что же такое вы там прячете.

А прятать действительно было что. Покрытая мраком и буквально укутанная в договоры о неразглашении тайна переславского битума могла поставить жирный крест на жизни графа. На его бизнесе, репутации и свободе.

— Это исключено, Каринский. Проси всё, что угодно, но на это я не пойду.

— Воля ваша, — пожал плечами Сергей Романович. — Тогда воюем.

И в тот же самый момент все остальные члены семьи Григорьевых, что до сих пор учтиво помалкивали, принялись орать кто во что горазд.

— Эй-эй-эй-эй! — а лёд начал расти. Всё выше, и выше, и выше. И вот он уже добрался до вздёрнутого кверху подбородка сына, зафиксировал его голову и продолжил нарастать.

— Да, Егор Егорович, — прокомментировал Каринский. — Я совсем дурак. Прямо как вы только что и сказали.

— Отее-ееец! — сорвав голос заорал наследник Григорьева и…

— Ладно! — крикнул граф. — Хватит! Прекрати! — и ужас тотчас закончился. — Я согласен!

Но впереди теперь торги.

— Пообещай мне, что никто не тронет мою семью!

— Хм, — Каринский пристально вгляделся в глаза графа. — Знаете? Наш самодержец, Алексей Николаевич Романов, придерживается мысли о том, что дети не виноваты в грехах своих родителей. И кто я такой, чтобы спорить с Его Величеством? Со своей стороны я сделаю всё возможное, чтобы род Григорьевых не попал в опалу.

— Обещаешь?

— Обещаю. Лично выступлю с просьбой не наказывать ваших близких. А теперь звоните своим мордоворотам и скажите, чтобы пропустили людей из «конторы» на территорию мастерской.

Волшебным образом лёд вокруг Григорьева частично стаял. Освободил правую руку и карман, в котором лежал мобильник.

— Звоните.

И Егор Егорович позвонил. Затем позвонил и сам Каринский. Передал некоему Михаилу Михайловичу, — уж не Панкратову ли? — что путь свободен и можно заходить. Затем полчаса не происходило ровным счётом ничего. За исключением монолога Каринского о том, что в отсутствии ветра и влаги, при температуре −1°C организм здорового человека получит переохлаждение лишь спустя несколько часов, и переживать о почках раньше времени не стоит.

Успокоил вроде как, ага.

Ну а закончилось всё последним звонком:

— Да, Михал Михалыч…

Каринский припал ухом к трубке и долго выслушивал что ему говорят, — при этом брови молодого графа ползли всё и выше, — а затем молча сбросил вызов. Покачал головой, глядя в никуда, а затем резко перевёл взгляд на графа.

— Ну ты и мразь, Егорка…

Глава 13

Про циферки

— О-па, — сказал Толясик. — А это что такое?

Конечно же, визг тормозов в ночной тиши привлёк его внимание.

— Стритрейсеры местные что ли?

За десять минут до полуночи он вместе со своим другом вышел из небольшой частной гостиницы на четыре комнаты, и направился гулять. Казалось бы, многочасовой заплыв на сапах и пешая экскурсия по парку должны были разрядить Толясика. И закрыть бы ему сейчас глаза, и видеть сны.

Однако от молодости и впечатлений не спалось.

И куда же им с товарищем податься? Ну конечно же сюда, в самую мякушку города. Переславль пускай и туристический город, однако он туристический по-семейному. И потому вся его ночная жизнь была сосредоточена на небольшом отрезке центральной улицы: здесь находились все круглосуточные заведения, здесь горела пьянящая неоновая иллюминация, и здесь же была возможность познакомиться с такой же праздношатающейся молодёжью.

Но на такое захватывающее шоу Толясик даже не рассчитывал.

— Смотри-смотри, — ударил он друга в плечо. — Не понимаю, это что вообще…

В какой-то момент и без того пустую дорогу перегородило такси, — именно его покрышки и визжали секунду назад. Из машины вышли двое. Долговязый нескладный тип, что сидел за рулём, сразу же направился открывать багажник. А второй мужик, — в брюках и белой рубашке с закатанными рукавами, — вылез с пассажирского сиденья, открыл заднюю дверь и…

— Ох ты ж!

…и очень грубо вытащил на дорогу третьего человека.

Мужика значительно старше, а по мнению Толясика так вообще деда. Что характерно, из одежды на бедолаге были лишь просторные семейные трусы и путы. Руки крепко связаны верёвкой, а вот между ногами закреплено что-то типа деревянных колодок. То есть побежать дед вряд ли сможет, а вот пойти вперёд походкой циркуля — вполне.

Но дальше — больше. Долговязый достал из багажника ведро и окатил деда какой-то тёмной жижей.

— Это что, кровь⁈ — ахнул Толясик.

— Да не, — прищурился его друг. — Просто грязища какая-то.

Ну а потом началось самое интересное. Пока мужик в рубашке прислонился спиной к такси и начал раскатывать свои рукава, долговязый совсем осатанел. Ещё раз сбегал к багажнику и достал школьный колокольчик, — да-да, именно такой, каким сидя на плече у завуча размахивают первоклассницы.

— Позор! — заорал тип, прозвонил в колокольчик и толкнул деда в спину. — Позор!

А когда стало ясно, что дед гордый и никуда идти не собирается, со всей дури влепил ему подсрачник.

— ПОЗОР!!!

— Эй-эй-эй! — отреагировал на это дело мужик в рубашке. — Тише, Шапочка, тише. Так уже нельзя.

— Позор! — чуть успокоился долговязый и вновь толкнул деда. — Позор!

И дед, стиснув зубы, сделал первый шаг. За ним второй, третий, четвёртый…

Ну а что ему ещё оставалось?

Тем временем из круглосуточных кабаков начали вылезать люди. Редкие прохожие остановились поглазеть и выполз из подворотни полулысый бомж с чёрным пакетом мятых банок через плечо.

— Позор!

Все остальные звуки стихли. В этом мире остался лишь звон колокольчика, крик «Позор!» и шарканье ног облитого грязью деда. Таинство какое-то. Какой-то грёбаный шаманизм. Причём что это сейчас такое происходит и почему — совершенно непонятно.

Ещё и продолжалось оно не так уж долго, — Толясик не успел придумать про себя ни единой годной версии. Ведь едва дед отошёл от машины на двадцать-тридцать метров, как с другой стороны улицы вдруг появился чёрный фургон без номеров. Подъехал, резко остановился, и из боковой двери высыпали маски-шоу.

Люди в полном обвесе окружили старика и направили на него оружие, — как будто бы он и впрямь мог сопротивляться. Затем — заломали. Грубо заломали, без церемоний. Приподняли над землёй, чтобы не ждать пока он самостоятельно дошаркает до фургона, и унесли.

А один из людей в чёрном, — единственный что был без маски, — подошёл к мужчине в рубашке и пожал ему руку.

— А Миша где? — удалось подслушать Толясику их разговор.

— Михаил Михайлович в мастерской. Следит за тем, чтобы работники не разбежались.