Хрупкое убежище (ЛП). Страница 50

— Энсон… — хрипло прошептала она. — Скажи, что его поймали. Что он сидит в тюрьме до конца жизни.

Я покачал головой. Боль лишь глубже вонзалась в меня — еще один провал:

— Неизвестно, где он. Дела до сих пор открыты, но он затих, как только я ушел из бюро. — Я с трудом сглотнул, пытаясь подавить ком в горле. — Я уже угробил свою сестру, а когда через три месяца у отца случился инфаркт, я знал — его убил тоже я. Мама думает так же. Сказала это прямо на похоронах отца.

Ро лишь крепче сжала мои руки, не отводя взгляда, хотя глаза ее наполнились слезами:

— Это не ты сделал, Энсон.

— Я мог и не держать нож, но по сути — это все равно я, — процедил я.

Ро встряхнула мои руки, ногти впились в кожу:

— Ты пытался остановить его.

Я действительно пытался. До смерти Греты я выложился полностью. Ночи без сна, чтобы продолжать расследовать даже тогда, когда бюро переключалось на другие дела. Бесконечные звонки, поездки за свой счет обратно на места преступлений. Но не было ли это уже навязчивой идеей? Может, это было больше про собственное эго, чем про служение делу.

Ро отпустила одну из моих рук и откинула прядь волос с моего лица, задержав пальцы:

— Никто из нас не состоит только из света или только из тьмы. Мы — смесь. А искры загораются именно благодаря темноте.

Ком в горле сжал дыхание.

— Мне больно, что с тобой все это случилось. Что ты потерял тех, кого любил. Что какой-то монстр отнял у тебя столько. Но ты — прекрасный человек, Энсон. Добрый. И ты такой благодаря всему, через что прошел.

Ее взгляд прожигал меня:

— Ты — тот, кто терпеливо приручал напуганную собаку, доказывая, что не все мужчины опасны. Кто спал на жестком диване, зная, что я слишком горда, чтобы признать, что мне страшно. Кто позволил мне вслух произнести то, что я боялась даже думать.

Ее пальцы скользнули по моей шее к плечу, вцепились крепче, словно проверяя, слышу ли я:

— Ты заставил меня почувствовать, что меня видят. Что меня понимают, хотя я всегда считала себя немного странной. Ты понимаешь, какой это дар?

— Ро… — ее имя сорвалось с моих губ, больше как молитва.

— Ну да, был самоуверенным придурком. И что? Думаешь, за это ты заслужил, чтобы твою жизнь разнесли в клочья? Чтобы убили твою сестру?

Я стиснул зубы.

— Это был не ты. Это был ублюдок с больной головой. Он это сделал. Не ты.

Что-то в ее словах наконец прорвалось внутрь. Возможно, впервые.

Это было не про тебя.

Она права. Если бы тогда я не работал в бюро, он бы зацепился за кого-то другого. Это мог быть любой человек. Просто так совпало, что это оказался я.

— Иногда кажется, что эта вина просто сожрет меня, — признался я.

Из глаз Ро скатились слезы, упав мне на грудь. Она положила руку поверх этого места:

— Я бы отдала все, чтобы забрать ее у тебя. Все. Но не могу. Я просто знаю, каково это.

И она действительно знала. Хоть наши истории были разными, тяжесть — одна. Плата за то, что мы до сих пор дышим после потерь.

— Единственное, что мы можем — позволить этим потерям научить нас жить, — прошептала Ро.

Я смотрел на нее снизу, на вихрь ее диких кудрей, окружавших меня, закрывая собой весь остальной мир.

— Мы знаем, что никаких гарантий нет. Поэтому живем на полную. Не теряем ни секунды. И ценим все, что они любили.

В горле застрял ком:

— Грета любила цветы.

Ро крепче сжала мои пальцы.

Я чуть улыбнулся:

— Но ухаживать за ними не умела совершенно. Каждую неделю звонила мне и жаловалась, что угробила очередное растение. Ей бы понравилась твоя веранда.

Даже в темноте я видел за стеклянными дверями море цветов — красные, желтые, розовые, фиолетовые. Жизнь.

Я снова посмотрел на Ро и в ее глазах сверкала та же самая жизнь, те же краски:

— Я хотел лечь в могилу вместе с ней.

— Я знаю, — прошептала Ро. — Но она бы этого не захотела.

— Нет, — хрипло согласился я. — Не захотела бы.

Ро наклонилась, медленно опускаясь до тех пор, пока ее губы не зависли в дыхании от моих:

— Так живи.

И впервые за два года… она заставила меня этого захотеть.

35

Роудс

Грозовые тучи клубились в глазах Энсона — синие и серые оттенки боролись за власть. Ему были нужны обе — и тень, и свет, как я уже говорила. Но сейчас я молилась, чтобы победил синий, чтобы вспышки жизни укоренились.

— Ты заставляешь меня тянуться к тому, что я считал давно похороненным. Заставляешь снова чувствовать, — сказал Энсон, его рука скользнула вверх по моему бедру к талии. — Даже если это бесит меня до чертиков.

Из меня вырвался смех:

— Иногда злость напоминает нам, что есть вещи, которые нам все еще не безразличны.

Пальцы Энсона скользнули под мою футболку, легко скользя по обнаженной коже живота:

— Ты мне не должна была стать важна, Ро. Но у меня не было выбора.

Я нахмурилась, глядя на него, и Энсон расхохотался. Господи, этот смех был таким красивым — насыщенным, глубоким, с хрипотцой, от которой по коже пробежали мурашки. Все внутри откликнулось, будто все мои нервные окончания насторожились.

— Знаешь, — начала я, рисуя пальцем восьмерку у него на груди, — некоторые могли бы обидеться на то, что ты говоришь: «не хотел заботиться».

Он ухмыльнулся, белозубая улыбка сверкнула в полумраке, пока его рука скользила выше, по ребрам:

— А можно воспринимать это как комплимент. Не каждому удается пробить мою броню.

Эти слова наполнили меня теплом, расползающимся по всему телу, а его изучающие пальцы лишь усиливали это ощущение:

— Но ты должен хотеть, чтобы я осталась, — прошептала я, вкладывая в голос робость. Я не собиралась навязываться. Он сам должен был этого захотеть.

Глаза Энсона вспыхнули:

— Здесь — единственное место, где я хочу тебя видеть. И единственное место, где хочу быть сам.

Его ладонь скользнула выше, обхватив мою грудь. Он глухо простонал:

— Ну вот опять. Что у тебя с отсутствием нижнего белья?

Я начала смеяться, но звук тут же захлебнулся в горле, когда его грубоватый большой палец нашел мой сосок, обводя его кругами. Губы разошлись в резком вдохе:

— Зачем мне мучиться бюстгальтером, когда я дома?

— Аргумент, — голос Энсона стал еще ниже, будто утяжелился от желания.

Он не спешил. Просто наслаждался ощущениями. Я выгнулась навстречу его руке, желая большего давления, большего контакта.

— Даже твоя кожа откликается, — пробормотал он, завороженно наблюдая, как она покрывалась мурашками. — Ее стягивает, она словно тянется ко мне ближе.

Мое дыхание участилось, превратилось в короткие, рваные вдохи.

— Я мог бы наблюдать за твоими реакциями часами, выискивая закономерности.

— Профайлишь меня? — усмехнулась я.

Энсон хрипло рассмеялся:

— Может быть. Такой анализ мне вполне по душе. — Его взгляд снова упал на свою руку под моей футболкой. — Тебе нравится вот так?

Он нежно, но настойчиво разминал мою грудь, заставляя каждую клеточку откликаться.

— А вот так?

Он зажал сосок между пальцами, слегка его скручивая.

С губ сорвался вздох, а бедра сами собой прижались к нему.

— Любишь, когда к удовольствию добавляется капелька боли, — прорычал Энсон.

Я облизала пересохшие губы:

— Все дело в балансе, правда? Боль лишь усиливает наслаждение.

Рука Энсона отпустила мою и потянула край футболки, стянув ее через голову и бросив на пол:

— Не отказался бы исследовать это с тобой.

Прохладный ночной ветерок из приоткрытого окна только сильнее разогревал мое тело, усиливая контраст ощущений.

Энсон смотрел на меня, впитывая каждую деталь. Его пальцы скользнули от груди вниз по грудине, задержались на боку, ласково обводя шрамы, оставшиеся после пожара:

— Твоя красота обжигает, Безрассудная. Любой, кто имел счастье увидеть тебя, уже никогда не останется прежним.