Ассасин 1: миссия в Сараево (СИ). Страница 2

Я почувствовал, как силы покидают мое тело. Ноги подкосились, руки разжались. Я рухнул на колени, опираясь ладонями о пол балкона. Кровь текла изо рта, окрашивая древесину в черные пятна.

Я упал на бок, чувствуя, как жизнь вытекает из меня вместе с кровью. В ушах шумел ветер с гор. Перед глазами мелькали лица учителей, стены Аламута, лицо Старца Горы, все в последний раз.

Последней моей мыслью было сожаление. Не о собственной смерти, а о будущем, которое теперь никогда не наступит.

О пути, который орден не выберет. О философии, которая умрет вместе со мной на балконе чужой крепости.

Мои глаза закрылись, и последнее, что я увидел, это темные очертания вершин гор вдалеке.

Месяц спустя

Рашид ибн Муса сидел в своих покоях в Аламуте, перебирая оружие, приготовленное для последней миссии. На низком столике из кедрового дерева лежал кинжал, его рукоять из слоновой кости поблескивала в свете масляной лампы. Рядом стоял серебряный кубок, из которого Рашид пил вино в этот вечер.

Убийство Хашима было простым и прямолинейным. После того как тело Халима остыло на балконе, Рашид пробрался в крепость через окно оружейной. Стражники дремали, долгая ночная вахта сделала свое дело. Он прошел по коридорам, как тень, но без излишней осторожности своего покойного соперника.

В покоях Али он не стал изобретать сложных планов. Просто перерезал горло спящему толстяку. Быстро. Эффективно. Кровь хлестала на шелковые подушки, окрасив их в темно-бурый цвет. Хашим даже не успел проснуться, смерть пришла во сне.

Именно так должны умирать враги ордена, думал тогда Рашид. Не от подстроенных несчастных случаев, не от медленно действующих ядов. От клинка ассасина, чтобы весь мир знал: никто не может противиться воле Старца Горы.

Теперь, месяц спустя, его философия торжествовала. Хасан ибн Саббах внял его словам.

Молодых адептов обучали новой тактике, открытым убийствам средь бела дня, в людных местах, чтобы максимально устрашить врагов. Белые одежды, громко выкрикиваемые лозунги, демонстративное пренебрежение к собственной жизни, все это должно было сделать имя «исмаилит» синонимом неотвратимого ужаса.

Рашид поднял кубок и отпил глоток воды. Горная родниковая вода в Аламуте всегда была особенно чистой и холодной. Он пил из этого источника уже двадцать лет, с тех пор, как впервые попал в крепость юношей.

В последние дни его мучила странная слабость. Врачи говорили о горной лихорадке, о переутомлении после долгой миссии. Рашид не придавал этому значения. Воин должен быть сильнее болезней.

Но сегодня слабость усилилась. Руки дрожали, когда он поднимал кубок. В горле стоял металлический привкус. Голова кружилась, словно после долгого поста.

Он снова отпил воды, жадно, пытаясь смыть неприятный вкус во рту. Вода казалась чуть горьковатой, но родники в горах всегда отличались по вкусу.

Рашид не знал о тайном резервуаре, который Халим устроил в стене над его покоями еще до отъезда в крепость Хашима. Не знал о медленно работающем механизме, который каждый день добавлял несколько капель концентрированного яда в его личный источник воды. Яд из корней болиголова и сока молочая, медленный, коварный, не оставляющий следов.

Механизм был рассчитан на месяц. Если бы Халим благополучно вернулся, он бы остановил его действие. Но поскольку Халим не пришел, Рашиду пришлось заплатить за стрелу, направленную в спину соперника.

Он поставил кубок на столик и попытался встать. Ноги не держали. Он рухнул на колени, хватаясь за край низкого дивана. Дыхание стало затрудненным, сердце билось неровно.

Теперь он понял. Слишком поздно, но понял.

— Халим… — прохрипел он в пустоту покоев.

Никто не ответил. Мертвые не говорят. Но иногда они мстят.

Рашид упал на ковер, который когда-то привез из далекого похода. Перед глазами мелькали лица убитых им врагов, стены крепостей, которые он штурмовал, кровь на своих руках.

Он умер на рассвете, когда муэдзин призывал правоверных на утреннюю молитву. Его нашли слуги, лежащим на полу с кубком в руке, словно уснул во время питья воды.

Орден списал смерть на божественное наказание за грехи молодости. А философия террора, которую он внушил Старцу Горы, укоренилась и дала всходы. Ассасины стали именно теми, кого запомнила история, фанатиками в белом, сеющими ужас во имя своей веры.

Тонкое искусство Халима ибн Сабаха умерло вместе с ним на балконе далекой крепости. Но даже из могилы он сумел покарать предателя.

Тьма пришла не сразу.

Сначала я почувствовал, как душа отделяется от остывающего тела.

Всем моим существом овладела легкость, какой я не знал при жизни. Боль исчезла, кровь перестала течь из раны.

Я парил над балконом, глядя вниз на собственный труп. Стрела торчала между лопаток, как последняя насмешка Рашида.

Ветер с гор больше не касался меня. Я сам стал частью этого ветра.

Видения потекли, как вода из горного источника.

Аламут в лучах заката. Старец Горы в своем саду, перебирающий четки. Мой учитель Ибрагим, объясняющий, что истинная сила — в незаметности. Лица врагов, которых я убил без крови, без криков, без следов.

Все это рушилось. Я видел будущее ордена — белые одежды, кинжалы, блестящие средь бела дня. Фанатики, бросающиеся на копья стражников после совершения убийства. Террор вместо тонкого искусства. Страх вместо мудрости.

Рашид победил. Даже умирая от моего яда через месяц, он успеет изменить путь ассасинов навсегда.

Но было что-то еще. Ощущение незавершенности, тянущее меня вниз, прочь от света, который манил в вышине. Моя миссия не была окончена. Философия, которую я нес, не должна умереть вместе со мной.

Тьма поглотила меня.

Долгое падение через пустоту. Звезды гасли одна за другой. Время растягивалось и сжималось, как кожа змеи во время линьки. Века пролетали, как дни. Империи рождались и рушились в мгновенья.

А потом — свет. Резкий, белый, больничный.

Я открыл глаза и тут же зажмурился. Над головой горела газовая лампа с матовым стеклом.

Свет ярче тысячи факелов. Запахи ударили в ноздри: карболовая кислота, лекарства, человеческий пот, что-то металлическое и острое.

Попытался пошевелиться, а тело не слушалось. Руки казались чужими, более длинными, чем помнилось. Кожа бледнее, чем у меня в горах Персии. На левой руке шрам от старой раны, которой у меня никогда не было.

— Поручик Бурный? — голос прозвучал справа, на незнакомом языке, который я почему-то понимал. — Наконец-то очнулись. Три дня в беспамятстве лежали.

Я повернул голову. Пожилой человек в белом халате склонился над койкой. Седая борода, добрые глаза за очками. Врач. Лекарь. Но не такой, каких я знал. Слишком чисто выбрит, слишком опрятно одет.

— Где… где я? — мой голос звучал по-другому. Ниже, с незнакомым акцентом.

— В лазарете Варшавского военного училища, — ответил врач, щупая мой пульс. — Помните, что произошло? Вы упали с лошади во время учений. Сильный удар головой. Мы опасались повреждения мозга.

Память чужого человека всплыла обрывками. Александр Бурный, двадцать три года, поручик, слушатель разведывательных курсов при Варшавском военном округе. Сын дворян из Тульской губернии. Прилежный ученик, изучающий немецкий язык, австрийскую военную систему, методы получения информации.

И несчастный случай три дня назад. Лошадь споткнулась на препятствии, всадник ударился головой о камень. Врачи боролись за его жизнь, не зная, что душа покинула это тело, освободив место для другой.

— Память… туман в голове, — прохрипел я, пытаясь освоиться с новым голосом. — Помню лошадь, падение…

— Это нормально после такой травмы, — успокоил врач. — Постепенно все вернется. Главное, что опасность миновала. Завтра переведем вас в общую палату, а через неделю сможете вернуться к занятиям.

Занятия. Я вспомнил обрывки чужих воспоминаний. Изучение карт, дешифровка документов, основы конспирации. Александр Бурный готовился стать разведчиком. Как символично.