Нашествие (СИ). Страница 1

Русь непокоренная. Нашествие.

Глава 1

Рязань

24 декабря 1237 года (6748 от сотворения мира)

— Дядька… Дядька Путята, вставай! — слышал я стенания ребенка. — Как же еси ты сгинул? Аз яко же? Вставай, пойдём бить татарву!

Я лежал неподвижно. Не чувствовал своего тела и не понимал, что вообще происходит. Вот только что был бой, свистели пули над головой — и на тебе… Тишина и только плач ребенка. А, нет, еще и вороны каркают — словно всё небо рябью идёт от их крика.

Бой? Какой бой? Не могу вспомнить, лишь только мутные мыслеобразы посещали сознания и растворялись в тумане.

Тем временем тот же голос послышался с другой стороны.

— Дядька Алексей, чего же ты очи прикрыл своя? Вставай, защити, яко и обещал мне и всем рязанцам! — надрывался ребенок.

Мне удалось пошевелить рукой. Захрустел снег, ко мне приближались. Снег??? Разве же должна быть зима? Почему-то казалось, что я должен быть в таких местах, где о снеге знали только из рассказов и видео.

— Десятниче, вижу тя жива! Помози ми, роду мойму лихо приключилось. Няньку мого, дядьку Макара, да сестру Любаву без вести взяли [я же вижу, что ты живой. Ты десятник, помоги мне, горе. Мою мать и сестру забрали]. — набатом звенел детский голос в голове.

Вот прозвучали слова иначе, а я все понял. И это ярче всего доказывало: что-то не так.

Открываю глаза.

— Ты кто такой, мальчик? — спросил я

И я тоже говорил всё это другими словами.

Моему взору предстал чумазый чертёнок с белоснежными волосами. Такой альбинос, измазанный сажей. Мальчонка лет пяти, вряд ли старше. Он сразу показался мне самостоятельным, с серьезными грустными глазами, но было видно: ребенок хлебнул лиха с избытком и потому взрослел не так, как заложено природой, а едва ли не только что. Глаза… Голубые, наполненные надеждой и осознанием. Что осознало это дитя? Отчего мальчик наполнился серьезностью и грустью?

— Дядька, я ж Митрофан! С чего не признаёшь меня? — говорил мальчишка, заливаясь слезами. — Али разум твой уж на предков смотрит?

Я приподнялся, присел. Посмотрел ещё раз на мальчика, оглянулся вокруг. Это не то место, которое только что я видел. Хотя и помнил с трудом, что было только что… Африка? Там я был?

Сейчас же я видел разрушенный и сожжённый город. Нет, сожжённая декорация города. И холодно, как же холодно. Снег, он черный… Я зачерпнул в ладонь снег и посмотрел. Комок был весь серый от сажи. Да и воздух был наполнен угарным газом.

Я оторвал взгляд от своей ладони — а вот от мальца глаз уже оторвать не смог. Мальчик ходил между распростертыми телами и просил тех, кого знал и любил, на кого надеялся, встать. Он не принял их смерть. А что было вокруг? Пепелище… Остовы сгоревших домов, несмотря на ветер, был устойчивый запах гари, запах горя. И… мертвые тела.

Вот тут стояло явно большое и высокое здание, из камня, кирпича. Но и оно не устояло. Что-то — или кто-то — его разрушило. И тут же, рядом… О Боже… Глаза жгло, по щеке побежала горячая, будто тоже в огне, слеза.

На темном снегу лежала молодая женщина, и рука её даже в смерти прижимала к груди дитя — совсем младенца. Они были мертвы. Что за твари такое сделали? Трупы, трупы, вороны разгуливают среди мертвых тел. Раздетые люди, не упокоенные. Те, кто прошёл здесь, забирали даже исподнее.

А эта женщина с ребенком… Она была ещё так молода и необычайно красива. Кто посмел уничтожить такую красоту, кто столько душ загубил? [во время взятия Рязани княжна Евпраксия, узнав о смерти мужа, Федора, спрыгнула со своим сыном с вершины терема. По другой версии, это произошло в Зарайске]

Мальчик… Он взывал, он стенал, и я не мог ему не верить. Это не наигранные эмоции, это зов души, отчаянный, искренний. Такую боль не сыграет ни один актёр в мире. Его страдания были словно осязаемы — сердцем, кожей, каждым позвонком, сжавшимися в кулак руками я чувствовал их.

Я знал, как пахнет смерть. Причём сейчас я говорю не только образно. Сожжённая человеческая плоть… Этот запах не спутать ни с чем.

Посмотрел на свои руки и ноги. Свои ли? Точно нет. Но разве я должен тратить время на то, чтобы любоваться своими или чужими конечностями, когда рядом плачет ребёнок?

— Говори! Кому я должен помочь? — решительно сказал я.

Если всё происходящее — чей-то розыгрыш, чья-то злая шутка, то этот фантазёр, устроивший подобное, обязательно вдруг окажется без одного или нескольких зубов. Меня не страшило то, что я могу кому-то показаться глупым, мол, поверил. Пусть идиоты выбегают с криками «Розыгрыш!». Этот ребёнок не играет. Он живёт в своём горе. А если ему не помочь, то он умрёт.

Мальчик же, захлёбываясь своими слезами, рассказывал:

— Мы с лесу пришли. Бежали туда от татарвы. Голодно там и холодно. Дед Макар и Любава сказали, что татарва из Рязани ушла, нужно идти в град и подыскать себе шубейки али какую иную одежу зимовати, да снеди. Мы пришли, а тута кипчаки-половцы. Они забрали деда и Любаву, и иных, кого нашли на пепелище.

Мальчик посмотрел на меня серьёзными, не по-детски требовательными глазами.

— Ты обещался защитить нас. Я думал, что тебя убили. Но Бог миловал. Так защити, ратник княжий Ратмир, — закончил свой рассказ мальчик.

Защитить… В голове будто бы сработал триггер. Я резко поднялся, увидел возле себя тела сразу четырёх мужчин. Они были светловолосыми, лежали голыми, в крови от ран.

— То воины, что ты привёл. Почитай, что два десятка кипчаков вы положили. Дядька Ратмир, без деда-няньки и сестрёнки сгину и я. Нет у нас более защитника, батюшки моего, сгинул он в сечи на реке Воронеже. Так что я в ответе за сестру. Вызволи их, Богом заклинаю! Я сам мал, мне бы только вырасти… — сказал мальчик.

Рязань… татарва — так чаще называли монголов в древности. Неужели я так далеко в прошлом? Что ж, принимаем реалии, какие они есть. Размышлять будем потом.

Что именно мне делать, я даже не сомневался, не было никаких альтернатив.

— Ты как же сберегся? — спрашивал я, вставая, и…

Я-то тоже был голым, как и погибшие воины. На груди — запекшаяся кровь. Много крови, но вся она засохла на коже, а рана… словно бы рубанули меня по груди, но год с того прошел, не меньше. Был большой шрам,

— Так в палёных брёвнах и спрятался. Ещё сажей измазался, дабы не видно было лика моего. Был бы нож в руках, так с ножом бы кинулся на кипчаков тех. Идут, как те падальщики, собирают за татарвой, — отвечал словоохотливый паренёк.

Слёзы парень вытер рубахой в саже, рыдания прекратил. Может, почувствовал или увидел во мне надёжу — что я не собираюсь его оставлять здесь на погибель. Не знаю, получится ли спасти его родных, но очень бы хотелось. Ведь недаром я вдруг здесь появился.

Так что я намеревался приложить к этому все силы, знать бы ещё, насколько велики мои шансы.

И тут я услышал…

— Князь ратниктердің бірі аман қалды. сіз қалай рұқсат бердіңіз? оны алыңыз [Один из княжих ратников выжил. Как вы допустили? Взять его];[использован казахский язык, как родственный половецкому] — гаркнул, будто ещё одна ворона, неприятный голос.

Голос врага не может быть приятным. Это враг — однозначно. И я понял, что прокричали. Не дословно, но смысл понятен — меня хотят схватить.

— Беги, прячься! — приказал я мальчику.

Осмотрелся. Оружия не было. Стою на снегу, голый.

— Меч! Я его припрятал — думал сам врага бить. Меч сотника, нынче же принесу! — уже на ходу кричал мальчик.

Вот же непослушный ребенок. Но видно: парень с характером.

— Руси, нет дурь, на колен стан! — усмехаясь говорил мужик.

Он был с бритой бородой, но с усами, что ниспадали до подбородка. Без шлема, в желтой накидке, подбитой мехом и с замысловатым орнаментом из синей ленты, нашитой сверху. Низкорослый, с узким разрезом глаз. Я бы сказал, что монгол, но сколько похожих народов в Степи? Много.