Ювелиръ. 1808 (СИ). Страница 10

Я не сдавался, построил микро-горн, сфокусировав пламя горелки и через систему линз контролировал обжигающую точку. Я довел золото вокруг иридиевой крупицы до состояния кипения, используя сам иридий как крошечную неплавкую наковальню. Я вплавлял. Обжимал твердейший металл в мире расплавленным, податливым золотом. Под лупой, сдерживая дыхание, я наносил микроскопические удары, пока два металла не стали одним целым. Это была работа на грани зрения и чувств. Когда все остыло, я провел кончиком пера по стеклу. На поверхности осталась тонкая белая царапина. Перо было невредимо. Вторая победа.

Но все это было лишь подготовкой к главному сражению. За сердце авторучки. За фидер — такая штука, втулка особой формы с вырубленными в ней капиллярными каналами и ребрами коллектора.

Я снова позвал старших мастеров.

— Закачать чернила внутрь — просто, — сказал я им. — Фокус в том, чтобы заставить их вытекать правильно. Равномерно. Без клякс. Природа не терпит пустоты. Если чернила вытекают, на их место должен зайти воздух. Иначе все остановится. Нам нужен двусторонний мост.

Они слушали, и я видел в их глазах недоверие. Для этого «моста» мне нужен был материал, которого в этом мире еще не существовало. Я создал его сам. Ночами моя лаборатория наполнялась тошнотворно-сладким запахом горящей серы и жженого каучука, который я тоже достал у того торговца редкостями — Савельича.

Я проводил свои тайные опыты по вулканизации. Первые попытки давали то липкую вонючую жижу, то хрупкий уголь. Мои ученики шарахались от двери, шепчась о чернокнижии. Но на пятый раз я получил эбонит. Твердый, черный, как ночь, и абсолютно инертный.

Это была кульминация. Зажав в своей миниатюрной бормашине самодельное сверло толщиной с волос, я приступил к священнодействию. Я работал часами, не разгибая спины, пока глаза не начинали слезиться от напряжения. Сначала — центральный канал для чернил. А потом — самое сложное. Я прорезал в эбонитовом стержне несколько тончайших боковых канавок, похожих на жабры крошечной рыбки. Это и была душа механизма. Невидимая система дыхания, которая позволит ручке жить.

Финальная сборка проходила в тишине. Илья и Степан стояли за моей спиной, боясь дышать. Я соединял детали. Холодный и гладкий, как шелк — малахитовый корпус. Золотые кольца. Поршень. И, наконец, пишущий узел с черным эбонитовым сердцем. Тихий щелчок. Она была готова.

Я взял чернильницу. Медленно повернул торцевой винт. Мы все, как завороженные, смотрели, как темная жидкость послушно втягивается внутрь.

На листе чистой бумаги моя рука сама, без участия разума, нарисовала сложный геммологический символ из моей прошлой жизни — знак чистоты камня. Перо пело. Линия была совершенной. Я резко встряхнул ручку. Ни кляксы. Перевернул пером вниз. Ни капли.

Степан протянул руку и с благоговением, будто беря святыню, взял авторучку. Взвесил на своей широкой ладони кузнеца, ощущая ее идеальный баланс. Илья подошел и коснулся пальцем гладкой поверхности малахита, того самого камня, который он несколько недель боялся испортить. Его глаза подозрительно блестели. Кажется я не прогадал со своими мастерами.

Они не до конца понимали, как это работает, зато видели, что работает. И это было совершенство. Глядя на их лица, я выдохнул. Значит и императрице понравится.

А через пару дней наш хрупкий мир порядка сломался в тот миг, когда во внутренний двор, разбрасывая снежную кашу, влетел верховой. Фельдъегерь. Человек-функция, человек-приказ. От одного звука его сапог, ударивших о наледь, мои солдаты, курившие у крыльца, застыли по стойке «смирно».

Он вошел. Молча протянул мне плотную картонку и запечатанную записку.

В записке, написанной почерком, похожим на кружево, говорилось о «семейной переписке» и о необходимости передать ее с «верным курьером». Варвара, стоявшая рядом, поняла все без слов. Через минуту она вынесла запечатанный пакет. Фельдъегерь сунул его в специальный подсумок, щелкнул замком, и я физически ощутил, как невидимая нить, связывавшая меня с императрицей, оборвалась. Дело было сделано. Тайна была передана.

Я посмотрел на картонку. Золотое тиснение, витиеватая вязь букв. И слова, от которых по спине пробежал холод, не имевший ничего общего с декабрьской стужей.

«Вдовствующая государыня императрица Мария Фёдоровна будет рада видеть Мастера точной механики Григория Пантелеевича на Новогоднем маскараде…»

О как.

— Что там? — нетерпеливый голос Варвары вырвал меня из оцепенения.

Я протянул ей приглашение. Она пробежала его глазами, и я увидел, как с ее лица сходит кровь.

— Нет… — прошептала она.

— Похоже, что да.

— Григорий Пантелеич… — она запнулась. — Это змеиное гнездо! Они только и ждут, чтобы вы оступились, дабы посмеяться над «выскочкой»! Одно неверное слово, один не такой поклон — и нас смешают с грязью!

А в этом что-то есть. Она в чем-то права. С другой стороны, зачем я им? Ювелир? На балу? Бред. Если только им нужен не я сам, а моя слава. Диковинка. Русский самородок, которого можно с гордостью показать иностранным послам, как показывают нового скакуна. Вот оно что. Я — экспонат.

Следующие три дня превратились в пытку. Мой дом наводнили чужие люди. Главным мучителем был вертлявый француз-портной, который ахал и охал, снимая с меня мерки, и бормотал что-то о «варварском телосложении». За ним следовал учитель танцев, высохший старик, похожий на цаплю, который пытался вбить в мое тело, привыкшее к статике верстака, грацию менуэта. Я чувствовал себя медведем, которого учат ездить на велосипеде. Я был неуклюж, хотя и пытался понять эту систему, разложить ее на составляющие.

Так, поклон… это не нагибание. Это сложный механизм. Центр тяжести — на пятках. Спина — как стальной стержень. Наклон корпуса — ровно на тридцать градусов, не больше и не меньше. Я пытался взломать их код, но он не поддавался.

В разгар очередного урока экзекуции, когда я, запутавшись в собственных ногах, едва не свалил учителя, в комнату вошел Воронцов. Он застал меня в самый жалкий момент. Взъерошенный, потный, в тесных панталонах.

На его губах промелькнула усмешка.

— Готовитесь к новой битве, Григорий Пантелеевич?

— К той, где вместо пули можно получить что-то явно больнее, — проворчал я.

Он подошел ближе. Лицо снова стало непроницаемым.

— Бал?

Я махнул гривой.

— Я буду там, — сказал он тихо. — Меня, к сожалению, тоже обязали присутствовать. Будем страдать вместе.

Этот простой товарищеский тон обезоруживал.

— Держитесь в стороне, — продолжил он. — Вы — художник. Говорите только о камнях и металле. Это ваш щит. — Он помолчал, а потом добавил: — Если станет совсем невмоготу, найдите меня. Я вытащу.

Мне стало чуточку легче. Хорошо, когда есть люди, на которых можно опереться.

И вот я стою перед зеркалом. Из его глубины на меня смотрит ряженый. Шелк душит, кружева на манжетах кажутся нелепыми, напудренный парик сидит на голове как чугунный шлем. Красивая, дорогая клетка. Я машинально сую руки в карманы. Пальцы касаются холодной, гладкой поверхности шкатулки, в которой покоится авторучка. Порядок. Контроль. Мир, который я создал и понимаю.

Глядя на свое отражение, я понятия не имел, что меня ждет на это маскараде.

Глава 4

31 декабря 1807 года

Зимний дворец меня поглотил. Стоило лакею отворить передо мной створки дверей, как я из тихой, морозной ночи я шагнул в самое нутро работающей доменной печи. Свет тысяч свечей, умноженный зеркалами, ударил по глазам — эдакая как вспышка расплавленного металла. Шум сотен голосов, сплетенный с музыкой, навалился физически, будто сотни молотов разом ударили по наковальне где-то внутри черепа. Воздуха не хватало, на мгновение я снова ощутил себя на дне моря, а не в сияющем зале.

Мой костюм, который казался мне не плохим, теперь висел на мне, как одежда пугала. Темный камзол петровской эпохи, тяжелый парик… Я думал, это будет тонкий намек, дань уважения русскому мастерству. На деле же, в этом кипящем котле из шелка, газа и сверкающих эполет, я выглядел как чугунная гиря в лавке кружевницы. Парик стал клеймом. Здесь их почти никто не носил, и я чувствовал на себе любопытные взгляды, как физические уколы. Спасало лишь то, что я был не единственным чудаком. В дальнем конце зала маячила группа бояр в расшитых соболями шубах, тоже гости из прошлого. Маскарад, одним словом.