Инженер 1: паровая империя (СИ). Страница 6

Что до отхожих мест, то они попросту отсутствовали. Для каждого больного под кроватью стоял глиняный горшок, который санитары выносили по мере наполнения. Запах, который при этом распространялся по палатам, был невыносимым, особенно летом. Да и сейчас, в марте, когда в помещениях держалось тепло, вонь усиливалась с каждым днем…

— Господи, — пробормотал я, остановившись у окна и пытаясь вдохнуть хоть немного свежего воздуха, — как люди вообще выздоравливают в таких условиях?

— А никак не выздоравливают, — отозвался знакомый голос.

Я обернулся и увидел молодого лекаря, того самого, что дрожащими руками записывал назначения Струве.

— Алексей Петрович Соколов, — представился он с почтительным поклоном. — Не имел чести быть представленным должным образом, ваше благородие.

— Александр Дмитриевич Воронцов, — ответил я. — А что вы хотели сказать насчет выздоровления?

Соколов оглянулся, убеждаясь, что нас никто не слушает:

— Осмелюсь доложить, господин капитан: из десяти поступающих трое скончаются не от ран, а от госпитальной горячки. Воздух затхлый, нечистоты кругом… А Василий Порфирьевич все изволит повторять: «Так заведено, так и быть должно».

— А нельзя что-нибудь изменить?

— Дерзнуть бы предложить его высокоблагородию хоть малейшее нововведение, — горько усмехнулся молодой врач, — тотчас вопросит: «А в московских госпиталях как поступают?» Коли ответствуете, что по-иному, изволит заключить: «Стало быть, неправильно поступают».

Мы прошли в соседнюю палату, где лежали особенно тяжелые больные. Здесь духота была еще сильнее, многие раненые страдали лихорадкой, и их тела источали болезненный жар.

— А вентиляцию никто не пробовал устроить? — спросил я как можно небрежнее.

— Что изволили сказать, ваше благородие? — не понял Соколов. — Вентиляцию?

— Ну… систему для обновления воздуха. Чтобы свежий поступал, а затхлый выходил.

— А как это, позвольте полюбопытствовать?

Вместо ответа я попросил принести мне бумагу и карандаш. В углу палаты стоял старый стол, за которым дежурные писали отчеты. Я присел к нему и принялся набрасывать схему.

Простейшая система приточно-вытяжной вентиляции: воздуховоды от печей, разводящие теплый воздух по углам помещения, и вытяжные каналы под потолком, выходящие наружу. Ничего сложного, даже крепостные плотники справились бы.

— Видите, — объяснял я Соколову, — теплый воздух от печки по этим каналам пойдет в дальние углы. А здесь, наверху, устроим вытяжение. Плохой воздух будет уходить на улицу.

— А откуда свежий поступать будет?

— Вот отсюда, — я указал на нижнюю часть схемы. — Небольшие отверстия в стенах, но не прямо, а с поворотом, чтобы сквозняка не было.

Соколов внимательно изучал чертеж:

— Хитро измышлено… А воду как подавать намерены, господин капитан?

Я перевернул лист и начал рисовать вторую схему. Деревянные трубы от колодца, проложенные под землей, чтобы не замерзали. Простейшие краны в каждой палате. Система слива для грязной воды…

— Если воду подвести прямо в палаты, — объяснял я, увлекаясь, — санитарам не придется таскать ведра. А для нечистот можно устроить особые места с промывкой…

— Господин капитан, — прервал меня осторожный голос, — позвольте взглянуть на ваши чертежи.

Я поднял голову и увидел Елизавету Петровну. Она стояла рядом со столом, и в ее серо-голубых глазах читалось нескрываемое изумление.

— Простите, не хотела подслушивать, — сказала она, — но не могла не заметить… Какие необычные идеи. И чертежи… они поразительно подробны.

Сердце мое екнуло. Неужели я выдал себя? Современный инженер никогда бы не смог так легко и быстро набросать подобные схемы, не имея соответствующего опыта…

— Это просто… наблюдения, — пробормотал я. — В академии нас учили думать о практических вещах…

— В академии учат фортификации, — спокойно заметила Елизавета Петровна, — а не гражданскому строительству. Откуда у вас такие познания в области… как вы это назвали… вентиляции?

Вопрос повис в воздухе, как дамоклов меч.

Я медленно отложил карандаш и поднялся со стула, стараясь придать лицу выражение легкой иронии:

— Сударыня, вы льстите моим скромным познаниям. Всякий, кто имел несчастье жить в казармах и наблюдать, как устроен солдатский быт, невольно задумывается о способах его улучшения. А что до чертежей… — я слегка пожал плечами, — в Николаевской академии нас учили не только копать траншеи, но и мыслить.

Елизавета Петровна внимательно посмотрела на меня, словно пытаясь разгадать какую-то загадку, но промолчала.

— Алексей Петрович, — обратился я к лекарю, — не соблаговолите ли проводить меня к Василию Порфирьевичу? Полагаю, следует испросить дозволение, прежде чем предлагать какие-либо усовершенствования.

— Слушаюсь, господин капитан, — поклонился Соколов. — Только предупреждаю: его высокоблагородие не жалует никаких перемен. Человек старой закалки.

Мы направились к кабинету главного лекаря, расположенному в отдельной пристройке к основному зданию госпиталя. Елизавета Петровна проводила нас взглядом, и мне показалось, что в этом взгляде было больше любопытства, чем следовало бы.

Василий Порфирьевич Беляев принял нас в небольшой комнате, заставленной медицинскими инструментами и книгами. Человек лет шестидесяти, с седой бородой и строгими глазами, он носил чин штаб-лекаря и имел репутацию врача опытного, но крайне консервативного.

— Господин капитан, — произнес он, не поднимаясь из-за стола, — Алексей Петрович доложил, что вы желаете со мной побеседовать. Слушаю вас.

Тон был официальным, почти холодным. Видно, что Беляев привык держать дистанцию с пациентами, даже если те офицеры.

— Ваше высокоблагородие, — начал я почтительно, — осмеливаюсь предложить некоторые скромные улучшения в устройстве госпиталя. Полагаю, они могли бы способствовать скорейшему выздоровлению больных.

Беляев поднял брови:

— Улучшения? А что, по-вашему, в нашем госпитале устроено неправильно?

Вопрос был явно провокационным, но я приготовился к нему:

— Отнюдь не неправильно, ваше высокоблагородие. Просто… в ходе службы в различных местах империи мне доводилось наблюдать разные способы устройства казарм и лазаретов. И некоторые приемы показались достойными внимания.

— И что же это за приемы? — недоверчиво спросил Беляев.

Я развернул свои чертежи на его столе:

— Система проветривания палат, ваше высокоблагородие. Видите, теплый воздух от печей разводится по всему помещению, а затхлый удаляется через вытяжные каналы.

Главный лекарь едва взглянул на схемы:

— Капитан, у нас госпиталь, а не какой-нибудь столичный особняк. Мы лечим людей проверенными способами, а не занимаемся архитектурными фантазиями.

— Но ваше высокоблагородие, — осторожно возразил я, — плохой воздух способствует распространению болезненных миазмов…

— Миазмы! — фыркнул Беляев. — Молодой человек, я тридцать лет практикую медицину. Знаю, что вредно, а что полезно. А вы предлагаете мне переделывать весь госпиталь по каким-то инженерным выдумкам.

Я понял, что прямой подход не действует. Нужен другой аргумент, более сильный и понятный для человека его склада.

— Ваше высокоблагородие, — произнес я, понизив голос, — позвольте задать нескромный вопрос. А что, если вышестоящее начальство поинтересуется, почему в нашем госпитале смертность выше, чем в петербургских?

Беляев насторожился:

— О чем вы толкуете?

— Война окончена, — продолжал я тем же тоном. — Скоро начнутся проверки, ревизии. Будут сравнивать показатели разных госпиталей. И если окажется, что где-то больные выздоравливают быстрее… Вопросы могут возникнуть самые неприятные.

Лицо главного лекаря помрачнело. Очевидно, мысль о возможных неприятностях с начальством его серьезно встревожила.

— А вы полагаете, что ваши нововведения могут улучшить статистику?

— Уверен в этом, ваше высокоблагородие. В чистом, проветриваемом помещении раненые выздоравливают быстрее. Это проверенный факт. — Я слегка наклонился к нему через стол. — А представьте, приезжает инспекция из Петербурга, видит образцовый порядок, низкую смертность… Кто получит благодарность? Кого отметят к награде?