Инженер 1: паровая империя (СИ). Страница 27

На втором этаже мы остановились перед дверью из темного дерева, украшенной латунной табличкой с надписью «Mademoiselle S. Dubois». Селеста достала из маленькой сумочки изящный ключик и отперла замок.

— Добро пожаловать в мои скромные апартаменты, капитан.

Переступив порог, я очутился в мире, разительно отличающемся от всего, что видел в Севастополе. Если госпиталь пах карболкой и страданием, офицерский клуб табаком и мужским потом, то здесь царил аромат изысканности и женственности.

Небольшая прихожая встретила нас мягким светом настенного газового рожка. На вешалке висело несколько платьев, на полочке стояли изящные дамские сапожки и туфельки на каблучках. Справа зеркало в резной раме, перед которым на столике лежали гребни, шпильки и флаконы духов.

— Располагайтесь, не стесняйтесь, — Селеста сняла легкую шаль, которую накинула на плечи перед выходом из кафе, и повесила ее на крючок.

Я прошел за ней в гостиную, и здесь у меня перехватило дыхание.

Комната небольшая, не больше четырех сажен в длину и трех в ширину, но обставленная с таким вкусом, что казалась просторной. Стены обиты обоями цвета слоновой кости с едва заметным золотистым узором. Потолок белый, с лепными розетками, от которых спускались две изящные люстры из матового стекла.

У стены стоял диван на гнутых ножках, обитый розовым шелком, с множеством маленьких подушечек, расшитых золотыми нитями. Перед диваном низкий столик из красного дерева, на столешнице которого лежали книги в кожаных переплетах и номера французских журналов.

Справа возвышался книжный шкаф, также из красного дерева, со стеклянными дверцами. Книги стояли ровными рядами, корешки многих с золотым тиснением. Я различил несколько знакомых имен: Гюго, Бальзак, Жорж Санд, Мюссе…

У окна расположился туалетный столик с большим зеркалом в золоченой раме. На столике флаконы духов, коробочки с пудрой и румянами, щетки для волос с серебряными ручками, шкатулка для украшений, инкрустированная перламутром.

На стенах висели картины в рамах. Большинство изображали парижские сюжеты: Сена с мостами, собор Нотр-Дам, бульвары с гуляющей публикой, уличное кафе.

Одна картина привлекла особое внимание. Портрет молодой женщины в белом платье, сидящей у рояля. Черты лица показались знакомыми…

— Это вы? — спросил я, указывая на портрет.

— Я, — кивнула Селеста, проходя к небольшому буфету в углу. — Писал один художник в Париже, лет пять назад. Тогда я еще пела в театре, а не по кабакам…

В голосе ее снова послышалась горечь.

Пол застелен ковром с восточным орнаментом, ворс густой и мягкий, шаги почти не слышны. У камина, облицованного белым мрамором, стояли два кресла с высокими спинками, между ними маленький круглый столик на трех ножках.

Но более всего поражало обилие света. Газовые рожки на стенах давали ровное, мягкое освещение, а на столиках горели свечи в серебряных подсвечниках. Пламя отражалось в зеркалах, создавая иллюзию множества огоньков.

Воздух насыщен ароматами. Жасмин, которым пахла сама Селеста, смешивался с запахом розового масла, горевших свечей и еще чего-то неуловимого, возможно, саше с лавандой, спрятанного среди подушек.

— Присаживайтесь, капитан, — Селеста указала на диван. — Я сейчас приготовлю кофе. Надеюсь, вы не откажитесь подождать несколько минут?

— Нисколько, мадемуазель.

Я опустился на диван, и тот оказался удивительно мягким. Подушки приятно пружинили под спиной.

Взяв с низкого столика один из журналов, я принялся рассматривать иллюстрации. «Le Journal des Demoiselles», дамский журнал, посвященный моде, этикету и светской жизни.

Селеста тем временем исчезла за дверью, ведущей, судя по всему, в маленькую кухоньку. Слышалось звяканье посуды, шум льющейся воды, потом запах молотого кофе, такой насыщенный и ароматный, что я невольно вдохнул глубже.

Взгляд мой упал на книжный шкаф. Подойдя ближе, я изучил корешки. Селеста читала серьезную литературу. «Отверженные» Гюго, «Человеческая комедия» Бальзака, «Исповедь сына века» Мюссе, стихи Ламартина и Виньи, даже философские сочинения Вольтера и Руссо.

— Вы любите читать, мадемуазель? — окликнул я ее.

— Обожаю! — донесся ответ из кухни. — Книги мои лучшие друзья. Они не предают, не обманывают, не требуют ничего взамен…

Я вернулся к дивану и заметил на столике небольшой портрет в серебряной рамочке. На рисунке изображена пожилая супружеская пара.

Мужчина с седыми усами и бородой, в темном сюртуке, женщина в простом черном платье с белым воротничком. Лица серьезные, даже суровые, как принято на портретах того времени.

— Это мои родители, — Селеста вернулась в гостиную с подносом в руках. — Живут в Лионе. Отец владеет небольшой ткацкой мастерской.

— Они знают, чем вы занимаетесь?

— Знают. — Она поставила поднос на столик и села рядом на диван. — И не одобряют. Считают, что опозорила семью, выбрав карьеру актрисы. Но что поделать? Не все же женщины рождены для того, чтобы выйти замуж за лавочника и рожать детей до старости.

На подносе стояли две чашечки из тонкого фарфора с позолоченными краями, кофейник с длинным носиком, сахарница и молочник. Рядом лежало несколько миндальных печений на изящной тарелочке.

Селеста разлила кофе по чашкам. Аромат стоял необыкновенный, крепкий, бодрящий, совсем не похожий на тот суррогат, который подавали в госпитале.

— Сахар? Сливки? — спросила она.

— Только сахар, благодарю.

Она положила в мою чашку два кусочка сахара щипчиками и протянула мне. Пальцы наши соприкоснулись, и я снова почувствовал тепло ее кожи.

Кофе оказался восхитительным. Крепкий, но не горький, с легким ореховым привкусом. Я пригубил и почувствовал, как приятное тепло разливается по телу.

— Отличный кофе, мадемуазель. Где вы берете такие зерна?

— Месье Гастон заказывает из Марселя. Настоящий арабский кофе, привозят с Востока. — Селеста отпила из своей чашки и откинулась на подушки. — Что же мы, капитан, все обо мне. Вы уже начали рассказывать о себе внизу. Теперь расскажите больше. Откуда вы родом? Как стали инженером? И почему вместо того, чтобы строить карьеру в столице, торчите в разрушенном Севастополе?

Вопросы прямые, без светской обиняков. Это подкупало.

Я немного помедлил, обдумывая, что можно рассказать, а что следует утаить.

— Родился в Тульской губернии, в семье небогатого помещика. Отец хотел, чтобы я стал военным, отдал в кадетский корпус, потом в Николаевскую инженерную академию. Я учился хорошо, особенно давалась математика и физика…

— И попали на войну?

— Да. Служил в саперном батальоне, участвовал в обороне Севастополя. Получил ранение от взрыва французской мины, три недели был без сознания.

— Господи! — Селеста посмотрела на меня с искренним состраданием. — Это же чудо, что вы выжили!

— Чудо, — согласился я. — Но после этого… — Я запнулся, подбирая слова. — После этого многое изменилось. Словно заново родился. Стал замечать то, что раньше не видел. Думать о том, о чем не задумывался…

— Контузия меняет людей, — задумчиво произнесла она. — У меня был знакомый артиллерист, тоже пережил взрыв. После этого вернулся совсем другим человеком. Раньше кутила, в карты играл, за юбками бегал. А потом стал тихим, задумчивым, начал книги читать, в церковь ходить…

— Со мной несколько иначе, — усмехнулся я. — Книги я и раньше читал. А вот за юбками…

Я осекся, поняв, что сказал лишнее.

— За юбками не бегали? — Селеста рассмеялась. — Ну что же, это похвально для офицера. Хотя и удивительно. Неужели в вашей академии не было романов?

— Были, — уклончиво ответил я, вспоминая не академические романы капитана Воронцова, а свою прошлую жизнь в XXI веке. — Но ничего серьезного. Служба поглощала все время.

— А теперь? — Она придвинулась ближе, и запах жасмина снова кружил голову. — Теперь есть время?

Вопрос прозвучал двусмысленно. Я отставил чашку на столик и повернулся к ней: