Сильверсмит (ЛП). Страница 50

Эста, Богиня Света, зажигала сияние взмахом руки.

Гелиос, Бог Огня, сжигал все, чего касался.

Солтум, Бог Зверей, понимал язык всех существ.

Эффузия, Богиня Разума, могла одним прикосновением управлять эмоциями.

Аутумна, Богиня Охоты, меняла внешность, становясь невидимой для добычи.

Сусерро, Бог Воздуха, направлял ветер, как хотел.

И наконец тот, кто заворожил меня в храме своим успокаивающим мраком, — Никсар, Бог Ночи, сильнейший из всех. Он мог двигать луну и звезды, окунуть весь мир во тьму, затмить прочих богов и лишить их сил. Я вздрогнула. Владеть такой мощью — опьяняюще и страшно.

После страниц, посвященных Никсару, шло еще тринадцать пустых, абсолютно белых.

— Даймонд? — позвала я, обернувшись, чтобы понять, куда он делся.

Гэвин опустил книгу от звука моего голоса. Наши взгляды встретились случайно, но я не могла отвести глаз. В нем горел молчаливый, горячий призыв, от которого сердце ударилось о грудную клетку, как пойманная птица. Я заставила себя отвести взгляд, когда к столу подошел Даймонд.

— Да, Ари? — спросил он, остановившись рядом.

Я указала на конец книги.

— Почему эти страницы пустые?

— Это копия оригинала. Все копии такие, насколько я знаю.

— Ну, а где тогда оригинал?

Даймонд усмехнулся.

— Один только Сельварен знает. Ему, должно быть, не меньше тысячи лет.

Я нахмурилась, глядя на свои руки. На бледной коже с легкой россыпью веснушек не было и следа силы, о которой говорилось в книге. Пальцы выглядели такими же слабыми и беспомощными, как я сама когда-то — в Уорриче.

Раздраженная, я снова и снова пробежала взглядом древние страницы. Книга Сельваренов рассказывала многое о богах и их истории, но ни слова о том, как смертный может владеть их силой.

Голод и жажда, наконец, пересилили упорство, усталость сменила раздражение. Я нарушила затянувшееся молчание и сказала Гэвину, что готова уходить. Он мгновенно почувствовал мое разочарование — это ясно читалось в его взгляде, полном беспокойства, — но я вышла, не дав ему времени на расспросы.

Остаток дня я боролась с желанием приблизиться к нему. Как бы сильно ни хотелось поделиться всем, что крутилось в голове, услышать его мнение, я понимала, что должна учиться справляться со всем сама.

И все же слова Даймонда о том, что Гэвин уступил свой дом Джемме и Финну, чтобы они могли побыть вдвоем после долгой разлуки, не выходили у меня из головы. Это было по-доброму. Действительно по-доброму. И если Даймонд прав, Гэвин сделал это не столько ради них, сколько ради меня.

Он хотел, чтобы их счастье сделало меня счастливой.

И хотя это действительно радовало, где-то глубоко внутри все равно ныло.

Мы пробыли в Товике дольше, чем планировали, и почти все это время я провела либо на тренировках, либо в библиотеке. Я запомнила почти каждую деталь из Книги Сельваренов и выгравировала в памяти карту Нириды, что подарил Финн. Мне было страшно забыть хоть что-то, как когда-то стерлись из памяти мои воспоминания, но, может быть, моя прошлая жизнь не имела значения. Может, разум и тело уже знали: им предстоит стать бесконечным хранилищем новой информации, ведь ничто другое теперь не будет для меня важнее.

Каждый день остальные спрашивали Гэвина, почему мы до сих пор не отправились в Бриннею.

Я знала, почему они так на него давили, почему им не терпелось уйти. Мои друзья просто хотели избавиться от него. Финн и Каз держались нейтрально, но Джемма и Эзра устали от его ядовитых замечаний в адрес Элиаса Уинтерсона, Пещер и прозрачных намеков на то, что ему ненавистна сама мысль о том, что я окажусь в заточении. Да, я стану королевой, но буду обязана быть той, какой Симеон посчитает нужным для народа — покорной правительницей, предсказанной в пророчестве Кристабель.

Потому что если я не стану той, кем нужно, если не исполню свой долг, — люди умрут. Это бремя было тяжелым, но я несла его, и за прошедшую неделю в Товике сделала все, чтобы оно стало хоть немного легче.

Во-первых, я настояла на том, чтобы все тренировки проходили в компании. Иногда к нам присоединялся и Даймонд. Пока Гэвин наблюдал и давал указания, я изо всех сил старалась держать с ним дистанцию.

Я не была холодной или грубой, ведь уже простила его за ту внезапную атаку неделю назад, зная, что она была необходима, чтобы встряхнуть меня. Но теперь я не уделяла ему ни капли больше внимания, чем остальным, и гасила в себе малейшее желание остаться с ним наедине хотя бы на мгновение.

Не раз он просил составить ему компанию по какому-то делу или назначал дополнительное занятие, но каждый раз я отказывалась, и каждый раз отворачивалась, прежде чем успевала заметить, как мой отказ отражается болью в его глазах.

Присутствие Даймонда помогало отвлечься. Когда мы не сидели в библиотеке, он учил меня стрелять из лука. Это было его личное увлечение, но для меня — почти пытка. Я промахивалась снова и снова, и уже хотела сдаться, тупая боль в плече не давала покоя, но, как и во всем, тело постепенно привыкло: мышцы окрепли, боль ушла, и стрелы стали лететь туда, куда я целилась.

Каждое утро начиналось с пробежки с Эзрой. Из всех мужчин он был самым молодым и наименее опытным в бою, хотя прошло уже два года с тех пор, как он прошел Начало с Элиасом. Я задавала много вопросов о своем женихе. Старательно пыталась заинтересоваться. Узнала, что он родился в пятый месяц года — месяц Флорис, — и больше всего на свете любил свою бабушку Офелию.

Но не меня. Не женщину, которую никогда не видел. Пророчество. План.

Поэтому, когда Эзра сказал, что Элиас с нетерпением ждет нашей встречи, я натянуто улыбнулась и позволила себе поверить, что мой кузен действительно в это верит.

Джемма почти каждую ночь проводила с Финном в подвале библиотеки Гэвина на другом конце города. Утром они приходили к завтраку со счастливыми лицами, и каждый день я ощущала ту же легкую, но неприятную зависть в груди. Я прятала ее. Я была за них рада. Но ничего не могла поделать с тем, что… хотела.

Гэвин продолжал ставить передо мной нелепо большие порции еды, и я ела без возражений не только для того, чтобы избегать ссор, но и потому что действительно чувствовала, как становлюсь сильнее. Когда я смотрела на свое обнаженное тело в зеркале перед купанием, ребра уже были не так заметны. Да и при восьми часах тренировок в день я все время чувствовала голод.

Мне удавалось избегать напряжения между нами и отвлекать себя от тоски по его близости до одного пасмурного зимнего дня — за три дня до солнцестояния.

Я сидела, скрестив ноги, на краю низкого утеса, глядя на поле, по которому когда-то мчалась на черной кобыле в свой день рождения. Теперь оно было покрыто тонким слоем снега, переливающимся всеми цветами под лучами зимнего солнца. Будто туманное покрывало, напоминающее, что времена меняются, а мгновения не вечны.

Свобода, полет — вместе с той черной кобылой — тоже не были вечными.

Я услышала знакомые уверенные, быстрые шаги, и они остановились у меня за спиной.

На колени упала монета.

— Монета за твои мысли, Элла?

Я судорожно вдохнула при звуке его голоса. Между нами повисла долгая, тяжелая пауза — болезненная, наполненная всем тем, что не требовало слов.

— Пожалуйста, — добавил он хрипло.

Я подняла на него глаза и кивнула.

Он облегченно, тихо выдохнул и опустился рядом, тяжелые подошвы ботинок заскребли по камню.

Прошло несколько длинных, безмолвных минут. Мы просто сидели, глядя на поле за конюшнями, пока он наконец не произнес:

— Ты избегала меня.

Я сглотнула.

— Да.

Он повернулся ко мне.

— Если это из-за последней тренировки, на следующий день после нападения, то я хочу, чтобы ты знала…

— Не из-за этого. Я знаю, почему ты так поступил.

— Правда? — он скользнул взглядом к моим пальцам, теребившим край плаща.