Прятки с любовью (СИ). Страница 42

Останавливаюсь в метре от его стола. Дима игнорирует меня.

— Здравствуй, — говорю осторожно.

Он лишь ставит росчерк в каком-то бланке и переворачивает страницу.

— Я уж и не надеялся тебя увидеть, — сухо говорит Нагольский, не отрывая глаз от бумаг.

Поджимаю губы, ощущаю себя нашкодившим ребенком. Школьницей у директора. Ну, или когда двойку получила, и отец… Впрочем, мои отношения с отцом лучше не брать за пример.

— Да, смерть Татьяны меня выбила немного, — говорю осторожно, — Мне хотелось побыть одной.

— Одной? — Дима тут же хватается за неудачное слово и поднимает на меня свой пустой, прозрачный взгляд.

Его глаза — словно квартира без жильцов. Темные окна, наполненные ничем. Отблеск света скрывает их истинное содержание, и так сложно понять, что же все-таки в них.

— Я ездила на похороны, — продолжаю делать вид, что Марка не было со мной эти дни.

— Знаю, — Дима снова отвлекается на подписи и чиркнув свои инициалы на последней странице, аккуратно складывает бумаги, так, что бы каждый уголок не выходил за предыдущий.

Затем эти бумаги кочуют в папку, а та, в свою очередь — на угол стола.

Так, что бы они легли в идеальной пропорции.

Ручки на столе Димы лежат так же — одна к одной.

Я невольно опускаю глаза, разглядывая это все.

— Не предложишь мне сесть? — ощущаю, как последние крохи самообладания покидают меня.

Дима откидывается на спинку своего дорогого офисного стула, с кожаной обивкой и задумчиво окидывает меня взглядом.

— Зачем ты пришла?

Смотрю на Нагольского, пытаясь выбрать достойную тактику поведения. Но знаю, что сработает только одна. Я перед ним виновата, и должна это признать.

— Ты должен вытащить Марка, — говорю так же прямо, как и он.

Словно бы Дима одной фразой отменил любую возможность недосказанности.

Он усмехается, сцепив сухие руки, и буравит меня взглядом. Бровь мужчины недоуменно приподнимается, но скрыть свое торжество ему дается довольно-таки плохо.

— Это дорого тебе обойдется, — наконец, говорит мужчина, выдержав долгую паузу.

— Я готова заплатить любые деньги.

— Денег у меня достаточно.

Дима встает из-за стола, пока я осмысливаю сказанное, и огибает свой непристойно большой стол. Останавливается возле меня, впрочем, не касаясь.

Смотрит в лицо, цепляет взгляд. Отчего-то мне тяжело терпеть этот контакт. Хочется уйти, сбежать, скрыться.

Но я стою тут и терплю.

— Что у вас с ним? — спрашивает Нагольский после долгой паузы.

— Уже ничего, — отвечаю почти правду, — но он не убивал Воронина. Точно знаю.

Дима кривит уголки своих тонких губ, и я улавливаю тень, что пробегает в его глазах. Острые черты лица на мгновение приобретают некую зловещую мощь.

— Что ж, раз он не убивал, я мог бы помочь, — говорит Нагольский, наблюдая за мной, с долей насмешливого презрения.

Спешно киваю, в надежде, что он сделает все возможное, лишь с нашим общим другом было все в порядке.

— Но взамен, — продолжает мужчина, холодно глядя мне в глаза, — я хочу тебя.

Конечно, я понимала, к чему все идет. И то, как вела себя после отпуска, бесстыдно продинамив взрослого и состоятельного мужчину, вряд ли пошло на пользу моей карме.

В лицо ударяет жар. Становится тяжело дышать. Волна отвращения подкатывает к моему горлу, угрожая вырваться. Всякий раз, когда мой отец принуждал меня к связи под покровом ночи, меня тошнило. И сейчас, встретив этот отвратительный, раздевающий взгляд Нагольского, я испытываю те же жуткие, отвратительные эмоции.

Тяжелая рука мужчины ложиться на мое плечо, Дима давит, принуждая опуститься на колени перед ним.

Сначала я стою твердо, но чем сильнее он давит, тем отчетливее я понимаю — надо подчиниться. Сколько раз я спала с нелюбимыми?

Теперь же мне просто нужно сделать так, как хочет Нагольский, ради спасения одного человека.

А что если просто сбежать? Все бросить и исчезнуть? Оставить Марка в тюрьме? Нет. Так нельзя…

Дима торжествующе смотрит на меня сверху вниз, пока его губы искажает самая леденящая душа ухмылка.

Ширинка брюк с тихим шелестом разъезжается возле моего лица, в недвусмысленном предложении «отработать» свободу Солнечного. Миф о порядочности и достойном поведении Нагольского разбивается о жестокую реальность.

Этот человек настолько низок и мелочен, что станет принуждать меня к близости ради спасения человека. Вот и сказочки конец.

— Открой рот, Света, — хрипло говорит он, поднося свои сухие пальцы к моим губам.

Смотрю на него снизу вверх и выполняю просьбу.

Марк

Глоток свежего воздуха врывается в мои легкие, опьяняя. Инстинктивно тянусь в карман, что бы извлечь оттуда пачку сигарет. Но он пуст.

Зато я ощущаю себя полноценным человеком впервые за минувшие два месяца. Мне вернули мой протез, и баланс сил восстановился.

— На выход, Солнечный, — говорит мне в спину охранник, и я неуверенно шагаю под тяжелые хлопья снега, что сыплются с неба.

На земле влажная жижа, но я рад. Чертовски рад тому, что могу снова идти вперед, ныряя в лужи своими легкими осенними ботинками.

На мне снова костюм, в котором меня арестовали. Но холода я не чувствую. Потому, что просто не могу поверить в то, что я выкарабкался.

Миную очередной пост охраны, демонстрируя пропуск, и наконец, оказываюсь на парковке.

Из серебристого БМВ на встречу выходит Олег Теряев, с пассажирского сидения ко мне выскакивает мама. Приступ небывалой нежности обволакивает меня. Сказано — мать. Ей плевать на все, только бы со мной все было хорошо. Распахиваю объятия, чуть склонившись и обнимаю. Она пахнет домом, теплом и детством. Мария Ивановна давно макушкой едва достает до моего плеча, но от этого не становится менее грозной для окружающих.

Моя рубашка быстро напитывается влагой от слез, и все что остается — лишь осторожно поглаживать ее волосы. Я смотрю на Олега, перевожу взгляд на заднее сидение его машины, в надежде, что увижу всполохи ярко-рыжих волос.

Но нет, машина пуста.

— Я так волновалась! Тебя не били? — мама вскидывает на меня свое заплаканное лицо, и я отрицательно качаю головой.

Ни к чему ей знать, что место легкому прессингу все же было. Меня вывезли якобы на следственный эксперимент, где нехило так помяли. Делали все профессионально. Так, что бы следов не оставалось. Правда, Меринов в этом не участвовал. Что странно. Он ведь был в числе заинтересованных лиц.

К нам приближается Олег, и дружески обнимает меня, похлопав по спине.

— Это наша первая победа, — говорит он с улыбкой, — но до полного триумфа еще далеко.

Я понимающе киваю.

Троицкий смог заполучить улики, и заказать их независимую экспертизу, где выяснилось, что нет там моих отпечатков. И все, что есть у них на меня — косвенно. Ходатайство о передаче дела в суд — отклонили, порекомендовав подготовиться лучше.

Слушание по делу снова перенесли, а меня пока отпустили. Но, ключевое в этом слово «пока».

Мы идем к машине, Мария Ивановна держит меня за руку.

— Все будет хорошо, сынок. И не такое переживали мы с тобой…

Это ее «мы с тобой» больно резануло по ушам. Мы с мамой и правда, два бойца. И ни у нее, ни у меня нет второй половины, способной поддержать, оберегать или напитать силой.

Забавно даже.

Я смотрю на нее и тепло улыбаюсь.

— Конечно, будет.

Она молча садится в машину Олега на заднее сидение, достает из сумочки салфетку, спешно промачивая влагу со щек, и поправляя макияж. Мама всегда старалась следить за тем, как она выглядит. И сейчас это казалось особенно умилительным.

Я сажусь на пассажирское сидение справа от водителя и пристегиваюсь, Олег — за руль. Мы трогаемся с места под мерную беседу.

— Троицкий говорит, там сверху на следаков давят капец как. Воронин депутат все же, дело закрыть нужно вчера еще, а у них ни одного подозреваемого, кроме тебя. И улики все — сомнительные. Даже орудия убийства нет. Поговаривают, что все сделано с хирургической точностью, и инструментами профессиональными.