Свечи Апокалипсиса. Страница 22

Параллельно со мной вели ожесточенную переписку коллеги из разных уголков Нью-Йорка и Парижа – оплатите инвойс! пришлите прейскурант!

«Селин, – написала я Селин. – Мне пришел какой-то инвойс, который хер знает вообще как оплачивать. Я не могу в него вчитаться, потому что в магазине уже почти час какой-то говорливый человек цыганской внешности, прости меня за р-понятие, которое просится здесь как мой определитель, потому что я ромского человека называю цыганом. Но пойми! Я нервничаю! У меня началась паранойя, хотя ты, конечно, будешь смеяться. Тут явно что-то не так. Может быть, он подаст на нас в суд за что-нибудь, как недавно подали на нас в суд бухарские евреи-колясочники из Квинса, которые на самом деле только притворились инвалидами? Пытаюсь понять, за что тут можно судиться. Может, за то, что я не уделяю ему внимания – он целый час задает тупые вопросы и требует постоянно с ним общаться, но я отвечаю на кучу писем и на телефонные звонки, а еще я делаю посылки. Ну, или он просто собирается меня убить, тогда я на всякий случай прощаюсь с тобой, хорошего тебе возвращения домой в Париж».

– А вот это зачем вы используете? – цыганский барон уже катился ко мне, будто на колесиках, с медными канделябрами на паучьих тонких лапках.

Мне тут же пришло письмо с еще одним инвойсом, а также письмо из редакции местного районного журнала «Нолита, огонь моих чресел», сообщившее, что ко мне вот-вот придут за восковым Наполеоном для фотосъемки и чтобы я тщательно упаковала Наполеона, иначе в тридцатиградусную жару бедняга распадется на плесень и на липовый мед (и распадется же, это не метафора).

– Простите, пожалуйста, – сказала я цыгану. – Я тут вообще одна в магазине (черт, зачем я это сказала! теперь он точно будет меня грабить!), и я работаю за троих. Я отвечаю за посылки. Я отвечаю за телефонные звонки. Я отвечаю на письма, которые приходят менеджеру, потому что у нее сегодня выходной. И я не могу решительно совсем уделять вам столько внимания, сколько вам нужно. Я прошу прощения, что не целиком с вами весь этот час (вдруг он таки решит судиться, потому что в магазине все такие невнимательные и грубые?), но тут просто вал работы и я одна на всех. Вот прямо сейчас ко мне придут люди из редакции журнала, и я должна подготовить им Наполеона – поэтому я отвлекусь сейчас и буду паковать Наполеона, а они придут вот-вот. Люди придут. С минуты на минуту. Придут люди, понимаете?

(Уходи, если ты собрался меня грабить, вот люди же придут сейчас.)

Я даже взяла воскового Наполеона с полочки и начала им жестикулировать. Вы когда-нибудь жестикулировали Наполеоном?

– Не волнуйтесь, – сказал Говорливый Балканец. – Вы прекрасно ко мне отнеслись и уделили мне внимание, которого я даже не заслужил. Мне вообще мало кто в этом городе уделял столько внимания, сколько вы в этот час. Да и что уж. И в жизни мне тоже внимания мало кто уделял столько, вот как вы. Все люди одиноки, умирают одни, рождаются одни, все преходяще. Внимание, слово доброе, кошке приятно. Вы добрая женщина и всяких прочих женщин добрей точно, а в мире без доброты плохо, тревожно, одиноко, одиноко без доброты. Нигде и никто ко мне не относился хорошо и гонения всюду. Время и теплота, уделенные вами в мою сторону, не забудутся мной никогда, как я могу обвинить вас, вы хороший человек, я понимаю, вы добрый человек и порядочный, просто у вас много работы и вы очень устали, вы же правда так устали от всего?

Я положила Наполеона на спину и начала медленно-медленно бинтовать ему шею рулоном бумажных полотенец, как будто у Наполеона из сонной артерии медленно-медленно хлещет жидкий воск.

Только после этого Говорливый Балканец растворился, и в магазин пришла восхитительно глупая девица-интерн, которая сказала, что ей надо что-то забрать не знаю что. Я вручила ей перебинтованного Наполеона, и девица с Наполеоном убежали.

Мужчина в очках в футболке с надписью «Орегон».

– Здравствуйте. Я турист, и я ничего тут у вас не понимаю. Подскажите мне, где тут какой-нибудь суперкрутой ресторан. Просто офигенный! Чтобы там была не слишком изысканная, но отличная еда. Чтобы вот сесть – и отдохнуть. И чтобы запомнилось, что я был в крутом ресторане.

– Да тут везде рестораны с хорошей едой. Я не уверена, что могу прямо что-то рекомендовать, это же все индивидуально. Но итальянских ресторанов тут, скажем, полно.

– Я тоже слышал, что в Маленькой Италии отличные рестораны – но тут же одни бутики, блин! Всюду бутики! Где вы тут едите?

– А вы выйдите вот туда прямо (показываю) и направо на улицу Шелковичную – и по ней просто пойдите вниз, на юг. Бутики постепенно растают и пойдут рестораны. Я не знаю, крутые ли, но выглядят довольно круто. В них сидят люди со счастливыми лицами. Наверное, там вкусная еда.

– Шелковичная – это где?

– Вот смотрите: туда прямо (показываю) и потом сразу направо (показываю рукой направление). И там (показываю) просто идите прямо вниз (показываю), и будет множество ресторанов!

Мужчина (задумчиво):

– А Сохо – это где?

Я:

– Сохо – это мы сейчас в Сохо.

Мужчина (недоверчиво):

– А Маленькая Италия где?

Я:

– Она в Сохо. Смотрите, Сохо – это значит «к югу от Хаустон», и туда вниз (показываю) все будет Сохо, потому что туда вниз (показываю) – там юг. Вот вам туда и идти, на юг. Маленькая Италия и Нолита (она расшифровывается North Of Little Italy – это значит «к северу от Маленькой Италии») – это тоже части Сохо. Так что просто вот идите туда (показываю).

Все это время я показываю рукой в одном и том же направлении – на юг.

Мужчина:

– Спасибо. Спасибо. Вы очень добры. Огромное вам спасибо.

Разворачивается и быстро уходит на север.

Заходит очень красивый готический мужик в кожаной юбке, в его глазах нет зрачков, с ним входят две статные, огромные королевские черные пуделицы в шапках афро.

Готический мужик:

– Как обычно, «Команданте Че»!

Открываю шкафчик со свечками «Команданте Че», нашариваю свечку.

В это время одна пуделица медленно и горделиво, как танцовщица, уходит на бэкстейдж и начинает там разворачивать французскую гренку в фольге, выданную мне в качестве ланча приехавшей в гости мамой.

Вторая пуделица выбегает на середину бутика и неожиданно начинает страшным голосом выть прямо в потолок.

Я роняю свечку.

Готический мужик:

– Клодетточка, почему ты воешь? Матильдочка, куда ты пошла на бэкстейдж? Что мы забыли на бэкстейдже, Матильдочка?

Wait, чувак, я называю это бэкстейджем только в моей голове, и ты это прекрасно знаешь.

Матильдочка выходит с бэкстейджа. Моей души здесь нет, Матильдочка, не ищи.

Оказалось, что Говорливый Балканец – это просто очередной сумасшедший с района: видела его всего облитого яркой леденцовой кровью, идущего по Елизаветинской улице и выкрикивающего проклятия в адрес невидимого собеседника.

Естественно, все из своих шоурумов и лавочек повысыпали наружу, стоят, обсуждают, полиция опять же всех утешает, красиво стриженные собаки испуганно пьют липкую тягучую воду из пластмассовых черных ведерок. Выясняется, что Говорливый Балканец регулярно устраивает такое. Я и мой свечный храм, кажется, – единственное место, где он внятно коммуницировал. Теперь понятно, почему он сказал, что никто еще не был с ним так добр.

Я тут же вспомнила, что еще одна наша районная безумица, итальянская мафиозная вдова лет восьмидесяти, которая регулярно вызывает скорую, пожарников, газовиков и полицию, потому что ей что-то чудится, периодически заходила ко мне и вполне нормально беседовала о жизни – пару раз, впрочем, сбиваясь на тему слежки соседей за ней (также она мимоходом упомянула, что мексиканцы из «Кафе Хабана» держат в подвале нелегальный бордель для развозчиков ледяных глыб и авокадо, но тут уже она может быть права, это ведь Нью-Йорк). Видимо, что-то такое со мной или свечным храмом, что в моем присутствии местные сумасшедшие ведут себя как абсолютно нормальные люди.