Свечи Апокалипсиса. Страница 2

(«Belarus! How nice!»

«Do you think it’s nice?!»)

В этих заметках я не пыталась выглядеть лучше, чем есть (подозреваю, этим они и ценны: все люди слабые и странные, и это нормально, и я одна из них!), но все-таки в итоге благодаря этой работе я стала немного лучше: заметна эволюция! Но я ли это была? Сложно сказать: вряд ли получившийся текст – автофикшн, потому что автор в нем не равен себе. Скорее, это была вспомогательная идентичность – разработанный специально для этой странной ситуации персонаж, который помогает автору оставаться писателем (и дописать роман, над которым я работала параллельно с этими веселыми заметками; впрочем, ближе к финалу они становятся довольно трагикомичными). В итоге я все же стала литературным героем – именно так я ощущала себя в финале текста, который подчинил себе реальность. И, возможно, духом места. Моя любовь к Нью-Йорку и породила этого персонажа: на подобной работе первое время вы испуганный интроверт в панике, а потом дух места вами завладевает и начинается своего рода единение с пространством. Я стала настоящим ньюйоркцем именно там, на улице Елизаветинской – превратившись в один из атомов города, фрагмент его коллективной души.

Выходить из моего персонажа было, прямо скажу, тяжеловато – интересно, так ли себя ощущают актеры культовых сериалов на последних сериях финального сезона? Моя последняя серия была душераздирающая. Но распрощаться с персонажем было необходимо.

Уже потом я поняла, что в этих заметках комичного: это была тщательно задокументированная летопись человеческой беспомощности, являющейся ключом к пониманию нас, людей, как биологического вида. Писательница, без малейшего опыта в лакшери-ритейле, вынуждена в одиночку управлять бутиком элитной, как любят говорить русскоязычные рекламисты, парфюмерии высшего класса (при этом struggling artist, работающий в сервисе, – обычная городская история). Она ощущает себя этаким импостором – человеком, который притворяется менеджером бутика. Но со временем понимает, что все вокруг – инфлюенсеры, модели, инвесторы, бизнес-ангелы, директоры музеев, клерки с Уолл-стрит, голливудские актрисы, богатые пожилые леди – на самом деле тоже притворяются и отыгрывают себя как персонажей. А так – все мы одинаковые. Никто никому не может помочь. Никто никого толком не понимает. Как там у Киры Муратовой было: «Люди – они же слабые, бедные, беззащитные». Что с нами делать? Всех жалко. Все хорошие. Нью-Йорк живой и добрый. Все умрут. «Вряд ли это будет длиться долго», – написала я в описании блога, и была права; такие вещи не длятся долго.

Но зато теперь это книга.

Конечно, она художественная. Она не претендует на объективность – разумеется, тут причудливая авторская оптика. Это наверняка не история про тонкости работы в лакшери-ритейле. Все совпадения следует считать случайными, всех персонажей следует считать придуманными либо творчески приукрашенными. Это не автофикшн, потому что я не писала о себе; пожалуй, обо мне там вообще ничего нет. Это, скорее, док-фикшн или даже постдок-фикшн (отличная формулировка!). Все, что нам остается после документа, – его следы и контуры. Мой персонаж – двухмерная бумажная фигурка, как вырезка-«вытинанка», трепещущая на ветру. Его давно нет, да и бутика там, честно говоря, уже нет. Но вот они, очертания документа-призрака – мы все живы на гугл-картах вечного 2019-го: бесконечное нью-йоркское лето, тридцатиградусная жара, на асфальте дробятся и пляшут сотни мелких солнц от сетчатых липовых листьев, дедушка Мо сидит в плетеном кресле у красно-чугунных витрин своей мясной лавки рядом с любимой внучкой Дженнифер, а его многочисленные итальянские правнуки, галдя и переругиваясь на всех возможных и невозможных языках, катаются вокруг на гремучих скейтбордах и детской колясочке самой крошечной из них, родившейся последним предапокалиптическим летом; и все живые и счастливые в этом моменте, и никто никогда не умрет. И я тоже там, среди них. Пожалуйста, не обновляйте. Пусть этот летний день длится вечно.

Весна 2019

Пожалуйста, не нюхайте Наполеона

Вышла на обед, повесила на дверь бутика табличку: «Вернусь в 1:50». Возвращаюсь в 1:45, иду довольно неторопливо, со стаканчиком матча-латте. Наблюдаю, как компания из четырех туристов рассматривает табличку, после чего они по очереди наваливаются на дверь, видимо, ожидая, что она поддастся. Дверь не поддается. Заглядывают внутрь. Снова смотрят на табличку. Дергают ручку двери – один раз, два, три. Я подхожу, стою рядом с ними, смотрю, потому что мне интересно, как это работает. Одна девочка особенно мощно наваливается на дверь. Дверь продолжает быть закрытой.

Я не выдерживаю и говорю:

– Я работаю в этом магазине. Я тут оставила табличку, что я вернусь в 1:50, вы видите?

Девочка:

– Да, я вижу.

Я:

– Тогда с какой целью вы пытаетесь проникнуть в закрытый магазин и толкаете дверь?

Девочка:

– Я думала, уже 1:50.

«Наполеон не пахнет. Он – восковая скульптура. Пожалуйста, не нюхайте Наполеона. Нет, мне очень жаль, но Мария-Антуанетта тоже не пахнет».

Случайно выставила на витрину свечу «Кармелитка». Это проклятая свеча, потому что на ее этикетке написано «Древние мшистые стены». Менеджер бутика Селин специально спрятала ее в дощатый ящик и не показывает покупателям – свеча привлекает бездну ненужного, пустого, ложного внимания, которое никогда не ведет к ее покупке.

Чисто энергетически это страшно изматывает как свечу, так и ее смотрителя – как правило, всякий человек, заходящий в магазин, видит этикетку свечи «Кармелитка» и лицо его становится заговорщицким и хитрым-хитрым, словно он сейчас выбросит из рукава, как пулеметную ленту, чугунную гирлянду из мотыльков, легкого бумажного голубя, переливчатую перламутровую требуху. Вот он крадется к свечке со взглядом «а что это тут у нас», приподнимает стеклянный колпачок-клош и триумфально читает этикетку восходящей интонацией:

– «Древние мшистые стееены»?

Нет, это трудно передать. Все люди произносят «Древние мшистые стены» с одной и той же интонацией, и она невыносима. Это интонация «я заметил что-то такое, чего ни один человек не замечал, но я-то особенный, я не такой, как все, поэтому я озвучу обнаруженное мною Особенным Голосом, который ненавязчиво подчеркнет избыточную значимость моей находки и моей персоны, а еще я хочу, чтобы мы с вами были как будто Заодно, ведь я заметил Странненькое и Необычное, да-да, уверен, никто этого даже в упор не видит!».

Повторим эту интонацию. На русском это близко к какому-нибудь запредельно идиотскому и нарочито сальному выражению вроде: «Дом грязных шлюх» – вот представьте, что человек видит свечку с таким названием и заговорщицки читает этикетку на весь магазин: дооом гряяяяязных шлююх!? оулд масси уоооолз!?

После этого он смотрит на меня с триумфом, чтобы я его похвалила. Хороший мальчик.

Если он не один, он говорит:

– Посмотри, Бетти, тут есть свечка оулд масси уоооолз, ты можешь себе такое представить?

– «Дрееевние мшистые стеееены»? – говорит Бетти, приподнимая очки и ставя свой стаканчик с ледяным кофе прямо на нашу хрустальную полку для духов, на которую он тут же протекает ледяными подслащенными коричневыми струями. – Невероятно!

– Прикинь! Они вот прямо так назвали свечу! Дрееевние мшиистые стеены! Это так классно!

Я в такие моменты хочу лечь и умереть. Если в магазин заходит шесть человек в день (бывает и так), я слышу оулд масси уоллз шесть-восемь раз в день. Если заходит пятьдесят человек – слышу пятьдесят раз. Это изматывает, как если бы я таскала бревна. Полагаю, Селин это изматывает еще сильнее, поэтому она спрятала «Древние мшистые стены» в красный стенной шкаф (краааасный стенной шкаааааф!).