Искупленные грешники (ЛП). Страница 43

Отступая на шаг, он скрещивает руки на животе и смотрит на меня.

– Урок второй: освободи себя.

Дождь яростно бьет по крыше, мое сердце колотится о ребра, и два звука становятся неотличимы друг от друга. Но Габриэль, он смертельно тих. Его выражение лица натянуто, но его глаза – сплошное пламя без капли милосердия.

Осталось лишь мгновение, прежде чем я почувствую их жар на своей коже.

Потому что осталось лишь мгновение, прежде чем он поймет, что я не вполне одета.

Воздух трещит от ожидания; пульс стучит у меня в ушах. В конце концов, его плечи напрягаются, его глаза сужаются, и горькое сожаление проскальзывает в них.

Он с взглядом, полным самоотвращения, смотрит на балки крыши. Ангельские крылья на его груди расширяются и сжимаются, затем он проделывает неохотный путь вниз по расстегнутому халату.

Каждый квадратный дюйм моей плоти воспламеняется под его взглядом, мое легкомысленное бикини не делает ничего, чтобы защитить меня от пламени. Оно прожигает стенку моего желудка, шипит под топом, заставляя затвердеть соски и нагревая грудь.

Боковая дверь распахивается.

– Босс…

Габриэль не отрывает взгляда от моей груди. Он тянется за спину, полоска серебра ловит свет, и два хлопка раздаются один за другим.

Справа от меня – глухой стук, слева – звук разбивающегося стекла, а посередине леденящий душу крик вырывается прямо из моего горла.

Я зажмуриваюсь и дергаю за стяжки так сильно, что запястья горят. Когда я снова открываю их, я смотрю в черную пустоту.

Ледяной холод обвивает меня.

Габриэль выстрелил в свет.

При звуке медленных шагов лед расползается по моей груди, затем мой пульс начинает оттаивать, когда жар его тела касается моего обнаженного живота.

Я выпускаю медленный, дрожащий выдох.

– Ты убил его?

– Сдала бы меня, если бы я это сделал? – Грубый тембр его голоса скользит по моему горлу и движется вниз, вибрируя в каждой клетке на своем пути. Я не осознавала, что он так близко.

– Да, – выдыхаю я, опьяненная бензином и порохом. Темнота прикрывает меня, как доспехи, делая меня храброй и безрассудной. – Это случилось не в темноте.

Его ровное дыхание становится прерывистым; я чувствую каждый вдох, как укол горячего адреналина в венах.

– А если бы случилось?

Я сглатываю с трудом.

– Значит, этого не было.

Глухое урчание одобрения касается моего уха.

– Хорошая девочка.

Боже.

Два слова, чуть больше шепота в пустой комнате. Я построила весь свой мир вокруг того, чтобы слышать их, но они никогда не заставляли мои кулаки сжиматься, а спину – выгибаться вот так.

Я так остро осознаю свои оставшиеся четыре чувства, что слышу шелест мягкой ткани, за которым следует легкий холодок, пробегающий по моей талии.

И когда я чувствую сконцентрированный жар, поднимающийся по изгибу моего бедра, я перестаю дышать.

Ощущение, будто слишком близко стоит свеча. Ее пламя танцует вверх по моей грудной клетке, поднимая каждый волосок и мурашки на своем пути. Это должен быть палец или костяшка Габриэля, и, Боже мой, одна лишь близость, одна лишь мысль о том, что он касается меня, всепоглощающа.

Пока жар скользит вдоль лямки моего бикини, меня охватывает судорога отчаяния. Мне нужно больше, чем его почти–прикосновение или его похвала. Мне нужна его хватка, его трение. Мне нужно почувствовать царапанье его бороды между моих бедер, острые кончики его зубов, впивающихся в мою плоть. Мне нужно знать, каково это – быть прижатой между его телом и матрасом.

Мне нужно причинить боль каждой женщине, которая уже знает.

Мысль прорезает мою окутанную похотью дымку. Она стучит у основания моего черепа и скручивает желудок. Дождь ревет громче, и где–то за его пределами раздается хриплый смех.

Меня охватывает паника, осознание бьет меня по лицу.

Это очень опасная игра.

– Стой!

Это вырывается с моих губ, как сигнальная ракета, брошенная в темноту. Хотя я не вижу, я знаю, куда она приземлилась, потому что чувствую, как Габриэль замирает.

Жар задерживается на один тяжелый вздох, два. На третьем он отступает в неизвестность.

Пот остывает на моей коже, я изо всех сил моргаю, пытаясь восстановить ориентацию. Но там снаружи нет ничего, что могло бы меня направить, кроме тишины. Она спотыкается о сердцебиения, растягивается в секунды.

Капля беспокойства медленно сочится через мое нутро, увлекая все мои мысли вниз.

О, Боже. Это плохо. Я в оковах, полураздета и во власти монстра, с которым мне не следовало оставаться наедине в темном гараже. Я не вижу ничего – даже его силуэта, не говоря уже о его выражении лица или оружии, из которого он только что стрелял. Я не могу разглядеть намерение в его глазах или предугадать его следующий шаг.

Проклятая моя глупая привычка романтизировать все. Темнота не освобождает. Она лишь делает тебя уязвимой.

Паника разъедает мои края, и когда я больше не могу выносить ее укус, я задыхаюсь от отчаянного вздоха.

– Т–ты пугаешь меня.

Снова тишина. Снова неподвижность. Страх зудит, как сыпь на коже. Он вспыхивает, когда жар возвращается к моей груди и поднимается по моим рукам, и затухает до тупого облегчения, когда после резкого рывка мои руки падают обратно по бокам.

Кровь устремляется по моим венам так быстро, что у меня кружится голова, и, как ни странно, я чувствую себя более уязвимой, чем когда была связана. Темнота искажается вокруг меня. Я слышу, как под ногами хрустит стекло, но не могу сказать, приближается оно или удаляется. Когда оно затихает и начинается другой звук, я замираю.

Он похож на скрежет костей, превращающихся в пыль. Только когда из темноты сочится лужа света, я понимаю, что это звук поднимающейся рулонной двери гаража.

С каждым оборотом мотора лунный свет ползет по бетону. Он останавливается в паре сантиметров от моих пальцев ног, и на мгновение я смотрю вниз по его узкой тропе.

Затем я шагаю в свет.

Я переступаю через разбитое стекло и масляные пятна. Через густую полосу тени Габриэля. И когда бетон сменяется травой, я полна намерения шагнуть и в дождь.

Но что касается темноты, ей никогда не нужны были цепи, чтобы удерживать меня.

Монстру достаточно лишь смотреть на меня, чтобы удержать.

Задержавшись в дверях, я оглядываюсь через плечо, чтобы бросить последний взгляд. Габриэль стоит как раз за границей лунного света, но, когда его рука скользит по губам, она на мгновение пересекает эту серебряную полосу.

И, возможно, это мои глаза играют со мной, а возможно, это просто заблуждение.

Но я клянусь, она дрожит.

Глава 18

Габ

Три года.

Я продержался три гребаных года.

Я засунул ее в коробку, которая дребезжала лишь в самые тихие ночи. Теперь вся эта сдержанность развязалась из–за вспыльчивости и одного рывка.

Выворачивая ручку газа на себя, я наклоняюсь над своим Харлеем и мчусь навстречу метели. Ни хрена не видно, но это не важно. Я знаю эту извилистую ленту горных дорог как свои пять пальцев, и даже если бы не знал, все равно пошел бы на риск, лишь бы убраться с Побережья. Подальше от Нее.

– Пропустить, – бормочу я. Грешник в моем ухе обрывается на полуслове, и играет следующий звонок. Я узнаю игрока Раджа по первому же вздоху, полному само сожаления, что заполняет мой шлем.

Стиснув зубы, я вхожу в глубокий поворот и рычу Сири, чтобы пропустила снова. Мне не до ежемесячного нытья Раджа «ой, бедный я», которое накатывает каждый раз, когда он просаживает свою зарплату на скачках.

Мне нужно что–то темнее. Что–то, что разорвет петлю ее задыхающегося голоса, шипящего в темноте.

Ты пугаешь меня.

Конечно, я напугал ее. Напугал и себя, блять, тоже, когда она ворвалась в мой гараж посреди панической атаки, и мой живот скрутился в форму, которую никогда раньше не принимал.

Я хотел заставить это прекратиться и придушить того, кто это начал.

Следующий звонок от нового грешника. Она приковала своего мужа к водопроводной трубе в подвале и не выпустит его, пока он не признается, что трахает новую девчонку с работы. Я прибавляю громкость на максимум, когда она упоминает, что даст ему время до выходных, чтобы сознаться, после чего выстрелит ему в упор в член из его же охотничьей винтовки.