Искупленные грешники (ЛП). Страница 39

– Я сейчас закрою крышку, хорошо?

Если бы я не была так отвлечена его одобрением, отплясывающим на моей коже, возможно, я бы запротестовала, но он перетасовал мои приоритеты, так что все, что я могу сделать, – это кивнуть.

Ночное небо скользит за завесу черноты, и темнота становится еще темнее.

Зловещий щелчок вырывает дыхание прямо из моих легких. Ужас вспыхивает, как спичка, в моем желудке, а моя нервная система – фитиль. Он пронзает мои вены, огонь жжет меня изнутри.

Задыхаясь, я по инерции бью ладонями по крышке, поднимаю колени и выгибаю бедра.

– Мне это не нравится, выпусти меня!

– Ты выпустишь себя сама, – заявляет он. – В большинстве машин есть аварийная защелка. Правой рукой пошарь вдоль обшивки.

В слепой панике я делаю, как он говорит, скользя кончиками пальцев вдоль края клетки.

– Ее тут нет!

– Посередине передней стенки.

Моя рука натыкается на что–то пластиковое и выступающее. Я тяну за него, и теперь щелчок вызывает головокружительное облегчение.

Я изо всех сил бью ногами вверх, пока щель между крышкой и бампером не расширяется. Врывается холодный воздух, и я вдыхаю его большими, отчаянными глотками.

– Боже мой, я умираю.

– Нет.

– Умираю. Не могу дышать.

Я сажусь и смотрю на него. Он стоит в футе от меня, скрестив руки, и наблюдает за мной с безразличным видом.

Когда мое дыхание замедляется, он приседает на корточки и лениво кладет руки на бампер.

– Во всех новых машинах есть защелки. Если их нет… – он протягивает руку внутрь багажника и выталкивает левую заднюю фару, – эти выпадают. Просовывай руку и маши, как сумасшедшая.

– А если это не сработает?

Он пожимает плечами.

– Тогда ты в жопе.

– Отлично, – бормочу я, расстегивая куртку, чтобы впустить немного воздуха.

– Меня сейчас вырвет.

– Только не в моей машине.

Что ж, он это заслужил. Хотя я не настолько глупа, чтобы говорить это, пока все еще сижу в его багажнике, на расстоянии вытянутой руки от того, чтобы снова оказаться взаперти.

Вместо этого, когда он поднимается и отступает в сторону, я неловко выползаю из машины. Мои ботинки касаются твердой травы, и удар прокатывает по мне волну возбуждения. Это тот тип восторга на адреналине, что возникает, когда ты смотришь своим страхам в лицо и понимаешь, что они первыми отводят взгляд.

Я смотрю на темный дом и выдыхаю в ночь. Я почти забыла об отключении электричества. Я почти забыла, что Габриэль тоже позади меня, пока он не захлопывает багажник, и его голос не касается моего затылка с грубым оттенком.

– Почему ты не водишь?

Мои веки трепещут. Его вопрос – это резкий толчок воздуха, сбивающий мой кайф.

Я сжимаю руки в кулаки по бокам и смотрю на свое окно в спальне.

– Никогда не училась.

Я не лгунья, я притворщица. Это разные вещи. Его ледяное молчание поднимается по моей спине, и жар его взгляда преследует его. Сглатывая, я поворачиваюсь, чтобы оценить, насколько правдоподобно я прозвучала.

Он прислонился к багажнику, одна нога закинута на другую. Его выражение лица назойливо и ничего не выдает. Я поворачиваюсь и тоже прислоняюсь к машине, потому что стоять рядом с ним внезапно кажется менее страшным, чем быть на линии его взгляда.

Я ошиблась. Потому что по крайней мере, когда я была перед ним, я не чувствовала, как его жар трещит вдоль правой стороны моего тела. Не чувствовала, как его рука задевает мою, когда он вставляет сигарету между губ.

Он чиркает спичкой. Резкое шипение пронизывает мою кровь, и я напрягаю боковое зрение, чтобы смотреть на него, пока он прикрывает пламя от ветра сложенной ладонью.

Он выпускает в ночь тонкую струйку дыма.

Затем он протягивает мне пачку сигарет.

Я смотрю на нее, затем на него. Он все еще смотрит прямо перед собой. Я никогда в жизни не курила, хотя на секунду меня наполовину потянуло. Отчасти потому, что это дало бы мне занятие вместо ерзания, и отчасти потому, что в том, чтобы разделить сигарету с Бугименом, есть что–то опасно захватывающее.

Я качаю головой.

– Ты не пьешь, не куришь, – бормочет он, гася спичку щелчком запястья. – Чем же Добрая Самаритянка развлекается?

Слишком темно, чтобы понять, действительно ли ему любопытно или он пытается принизить меня. Когда я не отвечаю, за его следующим выдохом следует тихий звук потехи, подтверждающий последнее. Я смотрю, как он рассеивается в темноте, и мои плечи вздрагивают в защитной реакции.

Проводя пальцами по хвосту, я заставляю себя посмотреть на него.

– Тебя называют Бугименом, знаешь?

– Хорошо.

– Но ты меня не пугаешь.

Это самая черная ложь, сказанная самым прозрачным тоном. Если бы он сделал полшага влево, мой желудок подскочил бы к горлу.

Он изучает звезды через очередную затяжку, уголки его губ приподнимаются.

– И все же, ты с тех пор не показывала мне язык.

– И все же, вот я, снова стою в темноте наедине с тобой.

При слове «снова» он замирает, сигарета в дюйме от его рта. Я понимаю, с колотящимся пульсом, что протянула руку и коснулась табу. Намекнула на ту ночь, о которой мы едва говорили. Но теперь, когда это вырвалось наружу, я хочу сжать его, разорвать и выложить его внутренности на траву перед нами.

Возможно, я все еще на подъеме от побега из его багажника, так что я настаиваю.

– Ты никому не рассказал о той ночи.

Его глаза все еще прикованы к небу, но я достаточно близко, чтобы видеть, как под его бородой напрягается мышца. Он швыряет окурок на траву, затем проводит рукой по рту.

– Как и ты.

Моя грудь проваливается под тяжестью следующего вдоха.

Конечно, я не рассказала. Я не могла. Дядя Финн все еще был в ярости на меня, и я не могла прийти к нему с очередной драмой, и уж точно не так скоро после первой.

Между нами заваривается тишина, и она громче неумолимого завывания ветра. Меня завораживает, как Габриэль, кажется, сливается с ней, неподвижный, как статуя. Не ведающий о беспокойстве в моих ногах или о том, как сильно бьется мое сердце.

Разговор умер; я знаю, что пора уходить, но я также знаю, что не хочу. Стоять здесь, бок о бок с таким мужчиной, как он, в темноте, заставляет мою кровь гудеть от возбуждения. Я чувствую, будто делаю что–то недозволенное, будто я подросток, который спустился по водосточной трубе посреди ночи, чтобы встретиться с парнем, слишком взрослым и неподходящим для нее.

Я провожу ладонями по своему пуховику, впервые не зная, что сказать. Конечно, у меня есть миллион вопросов, которые я хочу задать – например, как он получил тот шрам и почему холод никогда его не беспокоит. Почему он здесь вообще. Вместо этого я снова смотрю на темный дом, и что–то щелкает.

– Это ты устроил отключение электричества.

– Скажи мне, почему.

Я замолкаю. Затем осознание прорастает и вспыхивает, озаряя мое нутро. Это та же причина, по которой он никогда никому не рассказывал о той ночи.

– Если это случилось в темноте, этого не было, – шепчу я, и в моем тоне слышится дрожь.

Слова кажутся грязными, исходящими из моих уст. Упоительными. Ощущение усиливается, когда Габриэль медленно поворачивает голову, и его глаза снова согревают мои губы, словно ему понравилось то, что из них вышло.

– Умная девочка, – бормочет он.

Боже.

Мой пульс колотится. Другие части меня – тоже. Потому что Габриэль Висконти хочет сохранить это в секрете. Это. Нас. Здесь, наедине, под звездами. Я бы подумала, что это галлюцинация, если бы мое тело не реагировало так сильно на то, что он смотрит на меня.

Я смотрю на него исподтишка, борясь с каждым вздохом.

– Почему ты научил меня, как выбраться из багажника?

– Потому что ты бесишь меня, – отрезает он, слишком быстро. Он проводит тыльной стороной руки по рту, словно пытаясь стереть только что сорвавшееся с нее замечание, и расправляет плечи, перестраиваясь. – Ты слишком близка к моей семье для моего спокойствия. Если кто–то захочет добраться до Рори, он пойдет через тебя. Тебе нужно научиться защищаться от такого.