Стародум. Книга 2 (СИ). Страница 3

— Дёрнешься — хребет вырву.

— Ты что удумал? — спрашивает Никодим.

Наклоняюсь к мужчине на земле, поднимаю рубаху повыше и с размаха засовываю руку ему в пупок. Засаживаю до половины предплечья. Тот в удивлении смотрит на происходящее и пытается что-то сказать, но не может подобрать слов.

Да и какие тут могут быть слова?

Не каждый день у тебя в брюхе копаются посторонние люди.

Однако я не собираюсь искать там сердце, кости или всякие внутренние органы. Мне нужна воля. Безумец отнял её у бедолаги, так может у меня получится каким-то образом её вернуть? Сделать черномасочника снова обыкновенным человеком. Не послушным рабом, куклой хозяина.

Человеком.

С началом эпохи безумия все люди получили какую-то силу: огнём повелевать или сквозь стены видеть, но не я. Два десятка лет я искал свою, но никак не мог найти. И вот, сегодня это свершилось. Оказывается, всё это время она не приходила ко мне из-за нежелания иметь что-то заурядное. Я не хотел лечить людей, как папаня, управлять погодой или говорить с растениями: всё это казалось скучным, ненужным. Хотелось чего-то необычного, редкого. Такого, чтобы возвращать силу других людей им самим, но не обыкновенную защиту, как у Волибора.

Такую я и получил.

Отсутствие силы.

Когда рядом со мной нет ни одного человека, у меня нет никаких сил. Я её перенимаю у тех, кто находится рядом. Совсем недавно поблизости находился безумец, так что я владею его способностью подчинять людей. Скоро она исчезнет, поскольку князь мёртв, но пока эта сила в моих руках.

— Что ты делаешь? — спрашивает Никодим.

— Освобождаю его, — говорю.

— Может, попробуешь подчинить его себе, как это делал безумец?

— У меня сейчас красный уровень — первая ступень. Самое большее, на что я способен, заставить его почесаться неосознанно. Но освободить можно попытаться.

— Как это происходит? Что там у него внутри?

— Трудно описать…

Я вожу рукой в животе у человека и чувствую разные его эмоции, вспышками отдающиеся в голове. Там находится всё: и желания, и стремления, и память. Всё, что делает человека человеком. Всё это ощущается как красочные сгустки внутри его естества. Сейчас я не могу управлять ими — только ощущать. Будь во мне больше силы, смог бы полностью изменить этого человека, подогнать под мои нужды.

— Кажется, нашёл, — говорю. — Воля. Она выглядит как длинный стержень прямо напротив пупка. Примерно в том месте, где должен находиться хребет, но она очень толстая, и крепкая.

— Разве безумец у него не достал волю целиком?

— Нет, только сломил.

Сломанная воля в животе у человека выглядит как столб, искривлённый в нескольких местах. Кое-где чувствуются трещины и разрывы. Собственной рукой, будто леплю из глины длинную палку, я выпрямляю его волю, соединяю обратно, делаю так, чтобы человек снова мог принимать решения.

Стоит мне только закончить, как черномасочник глубоко вдыхает. Впервые за долгие годы он может нормально мыслить и не чувствовать дикую боль каждый раз, когда пытается ослушаться приказа. Несколько светлых духов облегчения в виде бубликов поднимаются ввысь.

— Что это? — спрашивает мужчина. — Как ты это сделал?

— Вернул тебе то, что забрали.

Мы с Никодимом смотрим, как он поднимается на ноги. Снимает с себя маску: под ней чёрное, начавшее гнить лицо. Всё в струпьях и пузырях. Это случается, когда человек идёт против своей природы, выполняет чужую волю, минуя свою. Разрушает сам себя. Мы вернули ему свободу мыслить, но вред уже нанесён.

— Я… я свободен?

— Как ветер. Можешь бежать и щипать траву вместе с дикими кабанами.

В судорожной решительности мужчина принимается стягивать с себя одежду: снимает рубаху, скидывает портки, забрасывает вдаль капюшон, который прикрывал его волосы. Старается избавиться от всего чёрного, что символизирует его долгое рабство. У него всего одна рука, но это ему не мешает. Что-то из одежды рвётся, но он продолжает, отчаянно пыхтя.

— Эй, полегче, — замечает Никодим. — Ты же не ходишь остаться с голой задницей?

Похоже, именно это он и затеял. Мужчина скидывает с себя всё и принимается бегать вокруг, тряся шарами, словно человек, который долгое время был безногим, а теперь впервые их обрёл.

— А-а! — кричит он на всю округу. — Сука! Как хорошо!

Следом я подхожу к другому человеку и засовываю руку ему в пупок. Этого ранили в шею, и он тоже потерял много крови. Пока я возвращаю ему волю, отче Игнатий подходит к мужчине и прикладывает руки к его ране.

— Благослови, душа, Господа, и не забывай всех благодеяний Его… — произносит поп.

Разрез затягивается, на лицо черномасочника возвращается румянец. Когда я возвращаю ему волю, то и он раздевается, разрывая чёрные одежды прямо на теле. Принимается носиться вокруг замка голышом, совершенно не смущаясь посторонних взглядов. Как же нужно чувствовать себя прежде, чтобы вот так наслаждаться обыкновенным чувством свободы?

Вместе с попом мы ходим от человека к человеку.

Наверное, было бы проще всех их убить, но я не настолько кровожаден. Спасённые не проявляют ко мне никакой агрессии, так что не вижу никакой причины, чтобы не потратить на освобождение немного своего времени.

Примерно на шестом человеке я чувствую сильную, почти смертельную усталость.

— Отче, — говорю. — Исцели пока оставшихся, а волю я им верну позже.

Исправлять содеянное безумцем оказалось намного легче, чем самому делать что-то подобное. Я бы не смог сломить волю ни одного человека, а вернуть смог сразу шестерым. Теперь все они бегают голышом по траве и громко кричат как самые счастливые люди на земле. Шесть счастливых уродов с гниющими телами.

— Где Волибор? — спрашиваю.

— Они с Молчуном замок осматривают, — отвечает Никодим.

— Ладно, раз Волибора нет… Третий, ты где?

— Я тут, князь Тимофей!

— Значит, до тебя уже дошла весть?

— Конечно дошла! Уже все жители села знают, что ты — сын Горислава.

Удивительно, как быстро могут распространяться вести. Чудо какое-то!

— Собери всех людей в чёрных масках и отведи их в темницу. Чуть позже я верну им волю.

— А что быть с этими… что бегают тут голые?

— Выведи их за стены крепости. Пусть там носятся, чтобы детям на глаза не попадались.

— Будет сделано!

Сразу видно опытного воина. Ему сказали, что у него теперь новый командир, и он тут же готов выполнять приказы без лишних вопросов. Вот в чём преимущество нашей ратной сотни. Никто не спорит, не задаёт вопросов в ненужный момент.

— Значит так! — кричу, обращаясь ко всем пленникам. — Вы все свободны, так что ноги в руки и валите из нашей крепости!

— Возвращайтесь домой! — подтверждает рядом со мной Никодим.

Все эти воины были из армии безумца. Было бы здорово их переманить на нашу сторону, чтобы четыре тысячи человек стали нашей армией, но это невозможно: они никогда не станут служить людям, которые заживо сожгли их товарищей прямо у них на глазах. Да и у меня нет к ним доверия.

Пусть валят домой.

К тому же большинство этих людей не прямые подчинённые безумца. Юрий Михайлович был Новгородским князем, у которого полтора десятка удельных князей в вассалах. Все эти бояре передали ему свои войска на время. Так что хоть безумец и мёртв, но воины всё ещё на службе у живых господ.

Пусть возвращаются к себе и участвуют в междоусобице, которая наверняка возникнет в Новгороде за звание Великого Князя. Пусть все эти знатные вельможи перегрызут друг другу глотки в погоне за властью — нам от этого только легче.

— Если кто-то хочет остаться и служить князю Стародума — оставайтесь. Остальным — скатертью дорога.

Как мы и ожидали, большинство солдат собрались в кучу и направились к выходу из крепости. Из четырёх тысяч человек набралось только четырнадцать, что решили присягнуть мне на верность и быть нашими воинами. В дополнение к этому все шестеро освобождённых черномасочников решили примкнуть к нам. Остальные ушли, забрав обозные повозки.