Убийство ворон (ЛП). Страница 43

Она лежит калачиком на боку, как будто спит. Связанная грубой жесткой веревкой, скручивающей ноги и запястья.

Лед, и жар, и снова лед, когда я снимаю ткань с ее головы.

Катарина, Катарина, Катарина…

Ее имя — беззвучный напев в моей голове, пульсирующее движение крови, которая еще осталась во мне, молитва на моих губах, когда я протягиваю руку, стараясь сохранить равновесие. Я нежно скольжу руками под нее; моя маленькая, сломленная ворона в своем наряде из перьев.

Но она не двигается, когда я поднимаю ее, ее конечности безвольно волочатся по земле.

По привычке я ищу ножи, чтобы освободить ее.

Но у нее нет никакого оружия. Они забрали его у нее, отняли у нее клинки, которые составляют часть того, кем она является, яркой, теплой и такой чертовски живой, и они похоронили ее под землей, в холоде и темноте.

Она ощущается как воздух в моих объятиях, когда я накрываю ее своим телом, прижимаюсь к ней в попытке передать часть своего тепла ее холодному телу.

Ярость — это буря, нарастающая в моей груди.

Я не хочу смотреть, не хочу, чтобы у меня в голове было представление о том, как выглядят ее глаза, лишенные сущности ее души. Но я не оставлю ее в темноте.

Стон срывается с моих губ, когда я нежно, так чертовски нежно, дергаю за завязки внизу мешка вокруг ее головы, поднимаю его вверх и снимаю, ее волосы рассыпаются по моей руке. Когда я вижу опухшие раны, потемневшую кожу в виде синяков, образующихся там, где кто-то выместил свой гнев на ее лице.

Но я улавливаю это прежде, чем оно достигает воздуха, когда смотрю ей в глаза.

Катарина Корво пристально смотрит на меня. И пока я смотрю, ее веки медленно закрываются и снова открываются.

Мой голос срывается на этих словах, облегчение, страх и гнев борются за господство. — Маленькая ворона.

Ее губы приоткрываются, но слов не произносится. Но ее грудь поднимается и опускается, совсем, совсем немного.

И когда я прижимаю дрожащие пальцы к ее шее, ее пульс становится сильным, он медленно бьется под моими прикосновениями.

Я тяжело сажусь на задницу, удерживая ее рядом с собой, крепко обнимаю ее и прижимаю к себе. — Я рядом, Катарина. Я рядом.

Слова, которые я хочу сказать, все время борются за место у меня во рту, пока все, что я могу сделать, это прижаться губами к ее холодным волосам. — Просто дыши. Я рядом.

И медленно она закрывает глаза, глубоко вдыхая свежий воздух и поворачивая голову, чтобы прижаться щекой к теплу моей груди.

Она ничего не говорит.

Но она здесь.

Глава сорок пятая. Катарина

Я сосредотачиваюсь на дыхании.

Медленно, размеренно.

Выталкивать воздух наружу и возвращать его обратно.

Драгоценный, ограниченный воздух.

Руки Люка нежны, когда он несет меня. Он ничего не говорит, не требует большего, чем я могу дать, и я благодарна.

У меня сейчас нет слов. Это все, что я могу сделать, чтобы продолжать дышать.

Темнота.

Мои ногти царапают дерево.

Глухой удар, глухой удар, глухой удар грязи, падающей на меня сверху.

Я все еще там. Я не верю этому, не верю, что это не что-то воображаемое в моей голове, некое разобщение с ужасом оказаться запертой в коробке, когда воздух медленно уходит.

Холодными и онемевшими пальцами, я сжимаю внутренний край его рубашки, впитывая его тепло, касаясь кожи под ней. Пока я не удостоверяюсь, что эта версия Лучиано Морелли существует не только в моей голове, это все, что я себе позволяю.

И если моя правда в том, что я умираю, медленно задыхаясь под землей, то это извращенное воображение бесконечно предпочтительнее того темного, холодного ада.

Поэтому я позволяю себе держаться за Люка, вдыхать его запах, впитывать ощущение того, что он так нежно меня обнимает. Но я молчу. Не хочу разрушать чары, быть затянутой обратно туда, одинокой и напуганной.

Меня подталкивают, бормочущие извинения шуршат у меня под щекой, когда тепло разливается по нам, и я закрываю глаза, спасаясь от бьющего в глаза света. Я открываю их только тогда, когда он отстраняется от меня, и я приземляюсь на мягкую ткань, мои пальцы осторожно высвобождаются из хватки на его рубашке.

Затем звук вырывается наружу. Болезненный, почти скулящий звук, который совсем не похож на звук Катарины Корво. Его лицо возникает передо мной, грозные карие глаза и золотистая кожа измазаны грязью с красными прожилками. Когда его рука касается моей щеки, я поворачиваюсь к ней лицом, нуждаясь в этой связи с ним.

— Маленькая ворона, — шепчет он. — Нам нужно снять эти веревки.

Это прекрасная галлюцинация.

Он ждет, пока я кивну головой в знак согласия, от этого движения у меня начинает болеть шея. Я проглатываю жалобу, когда он отходит от меня. Смотрю прямо перед собой, когда теплый металл проскальзывает под мои путы, слышу скрежещущий звук веревки, разделяющейся на истрепанные пряди, уплывающие от моей кожи.

Это больно. Жжет, когда он берет мои руки в свои, потирая их. Когда он снимает с меня обувь, мягкими прикосновениями возвращая болезненные ощущения в мои конечности. — У тебя еще где-нибудь болит, маленькая ворона? Кроме лица?

Мой лоб морщится, в него закрадывается малейшее сомнение. Потому что боль усиливается по мере того, как моя кожа нагревается, и вместе с ней приходит немного больше ясности. Осознание того, что, возможно, это не будет непосредственным приквелом к концу моей жизни.

Я медленно облизываю губы. Двигаю ими, как на тренировке.

Но слова почти беззвучны. Усилие сдавливает мне горло, и я пытаюсь снова. Люк сжимает мою руку. — Не торопись.

Он наклоняется ближе, его ухо почти у моего рта.

— Ребра. П… плечо

Я думаю. — Ж… живот, может быть.

Его рука крепче сжимает мою. — Мне нужно посмотреть.

Я медленно киваю. — Сними это.

Я чувствую тяжесть от грязи, как будто мое тело испачкано ею. Внезапное, отчаянное желание очиститься охватывает меня, и я поднимаю руку, ища его.

Его пальцы снова скользят в мои, и я вздыхаю.

— Я хочу быть чистой, — шепчу я. Теперь слова даются немного легче. — Помоги мне.

Мои глаза следят за Лучиано Морелли, пока он осторожно снимает с меня платье. Его пристальный взгляд не задерживается, пока его пальцы мягко исследуют мое тело, надавливая на ребра, которые заставляют меня шипеть.

— Два сломанных ребра, — бормочет он. — И у тебя вывихнуто плечо. На животе синяк, вот здесь. И у тебя сломан нос. Твою щеку нужно зашить, маленькая ворона.

Я моргаю. Я почти забыла об этом, о том, как кулак Лео врезался мне в лицо, как он провел острыми железными лезвиями по моей щеке. — Сначала помыться. Пожалуйста.

Но когда он несет меня в маленькую ванную, затянутую паром, я вздрагиваю при виде ванны. Глядя на форму, мое тело замирает.

— Дыши, — мягко приказывает он. — Я не оставлю тебя, Кэт.

Он не оставляет. Вместо этого он забирается прямо в ванну, прижимая меня к себе, пока сам опускается в воду, полностью одетый. — Посмотри на меня, — твердо говорит он, когда я начинаю дрожать. — Смотри на меня, маленькая ворона. Тебя там больше нет.

Он моет меня, его поглаживания уверенные и нежные, когда он проводит тканью по моей грязной коже, пока я прислоняюсь к нему. Когда я протягиваю руку, чтобы коснуться своих спутанных волос, он просто берет кувшин сбоку. Медленно я расслабляюсь в нем, в ощущении его рук, скребущих мою ноющую кожу головы. Вода вокруг нас становится коричневой от грязи, и он выливает воду, дважды наполняя ее заново, прежде чем встать.

Мои руки обвиваются вокруг его шеи, я зарываюсь лицом в его кожу, когда он выносит меня обратно, оборачивая полотенце вокруг моей обнаженной спины. Мои ноги цепляются за его талию, плечо и ребра горят. Болит везде.

Он проводит рукой по моему затылку. — Я собираюсь опустить тебя, чтобы переодеться. Я принесу тебе что-нибудь из одежды.