Фортуна Флетчера (ЛП). Страница 9

Игра началась, как только я увидел «Булфрог». Он готовился к выходу в море. Люди были на такелаже, другие тянули снасти, поднимая паруса. Я почувствовал острую боль страха. Где мои наниматели? Они уже должны были прийти за мной. Енох и Дэвид наверняка всем рассказали, что меня забрал пресс-ганг, так почему же мистер Пенденнис не явился во всем своем гневе, чтобы испепелить преступников и добиться моего освобождения?

С глухим стуком баркас причалил к борту, и нам помогли подняться наверх пинками и дубинками. Это был мой первый опыт подъема на корабль, и его странность обрушилась на меня. Пахло смолой, сыростью и деревом… и чем-то еще. Чем-то мерзким, что витало в воздухе. Нас немедленно погнали к трюму, где держали груз. Грузом были люди. Накопленный за последние несколько дней результат деятельности полмутского пресс-ганга. Крышка главного люка была снята, и, подойдя к комингсу, я посмотрел вниз. Мой желудок свело, когда я ощутил густую, горячую вонь гнилого пота.

Внизу копошилась масса нагих тел, гноящихся язв и глаз, устремленных вверх со страхом и злобой. Там, должно быть, было человек сто, в условиях, которые опозорили бы и африканского работорговца. Я задыхался от смрада, испытывал отвращение от увиденного и ужас от мысли, что именно на этих людей мы полагаемся, чтобы сдержать французов! Единственный путь вниз вел по узловатому канату, закрепленному на палубе за рым-болт. Я подумал, что скорее умру, чем спущусь по этому канату, и стал лихорадочно соображать, что делать. Мой взгляд остановился на одном из членов команды тендера, стоявшем рядом. Похоже, он был здесь за главного.

Мужчина был могучего сложения: ниже меня ростом, но коренастый, с животом, нависавшим над ремнем. Как и у всей команды тендера, лицо его было загорелым и изрезанным глубокими морщинами. Маленькие черные глазки настороженно и злобно сверкали из-под кожистой маски. На вид ему было лет сорок, а в правой руке он раскачивал толстый конец каната. Длиной фута в три, с узлом на конце — я впервые увидел «стартер».

Как, во имя всего святого, я мог повлиять на это существо? Разум муравья в теле обезьяны. Я сделал все, что мог, изо всех сил стараясь говорить уверенно. Благодаря доктору Вудсу у меня был голос джентльмена, и сейчас самое время было им воспользоваться.

— Сэр! — сказал я. — Произошла ужасная ошибка.

— А? — промычал он.

— Ошибка, сэр! Меня не должно здесь быть, и уж точно я не могу спускаться туда. — Я презрительно махнул рукой в сторону трюма и его обитателей. Пока все шло хорошо. Я привлек его внимание, и, когда окружающие это заметили, наступила тишина. На его плоском лице мелькнуло какое-то выражение — он прикидывал, кто я такой. Наконец он ткнул большим пальцем в сторону кормы.

— Кэптен тама, — сказал он. — Иди скажи ему, в чем дело, а он скажет, что делать.

Я посмотрел, куда он указывал, и увидел офицера в треуголке и при шпаге.

— Благодарю вас, сэр! — сказал я и, поверив ему на слово, повернулся, чтобы идти.

Не успел я сделать и шага, как что-то с чудовищной силой обрушилось мне на плечи. В жизни мне не было так больно, и я вскрикнул, когда удар обжег мне самое сердце. А он стоял, весело ухмыляясь и помахивая своим куском каната, готовый нанести следующий удар.

— Так, красавчик, — сказал он, — я считаю до трех, и если ты не спустишься, то следующим ударом я тебе, к чертовой матери, уши оторву!

Он откровенно наслаждался моментом и больше всего на свете, похоже, хотел, чтобы я помедлил и он смог ударить снова.

Что ж, я никогда не был тугодумом и скатился по этому канату, как обезьяна. Он крикнул мне вслед:

— Эй! Парень!

Я поднял голову и увидел, как он, перегнувшись через край люка, смотрит на меня.

— Я Диксон… запомни меня, потому что я тебя запомню! — И он рассмеялся. Какой весельчак! Какое чувство юмора! Вот уж воистину человек, который любит свою работу.

Вскоре после этого они затолкали в трюм остальных пленников с берега и захлопнули над нами люк.

Я опущу ужасы трюма «Булфрога»; там было как в «Ронди», только хуже. Грязнее, омерзительнее и гораздо свирепее. Приходилось работать кулаками, просто чтобы устоять на ногах и не быть втоптанным в палубу. К этому добавились муки морской болезни, как только «Булфрог» покинул гавань и сунул свой нос в большие волны открытого моря.

Едва «Булфрог» вышел из гавани и, переваливаясь с боку на бок, пошел на запад вдоль побережья, на нем установился свой распорядок. Он заключался в том, чтобы постоянно поднимать людей из трюма наверх для осмотра, кормежки, поилки и, как метко выразилась команда, чтобы «выветрить из них вонь». Некоторым завербованным даже разрешали оставаться на палубе. Это были хорошие моряки, которые выглядели смирными и могли пригодиться для работы на корабле. Я оказался в их числе, хотя в моем случае лучше бы я оставался в трюме.

Оказалось, что мой приятель мистер Диксон, боцман на «Булфроге», отвечал за отбор людей. Он поднял меня наверх и назначил корабельным уборщиком: чистильщиком, скоблильщиком и низшей формой жизни на судне. Причиной тому была его забава. Она заключалась в том, что он давал мне какое-нибудь задание, а затем подкрадывался сзади и, когда я меньше всего этого ожидал, наносил внезапный удар своим стартером [4] . Неожиданный удар всегда больнее того, к которому ты успел приготовиться, и мистер Диксон пользовался этим в полной мере. Хрясь! …по спине. Хрясь! …по плечам. Хрясь! …по ногам. И всегда рядом был Диксон с улыбкой на своей уродливой роже.

Я, естественно, вознамерился пожаловаться командиру, лейтенанту Солсбери. Неужели такое обращение с людьми было дозволено? Но Диксон не подпускал меня к нему, да и в любом случае, прежде чем я успел вымолвить хоть слово, мне посчастливилось увидеть, что за человек этот лейтенант.

Еще один красавец. Он выглядел как ходячие деньги и был безупречно одет — там, на этом плавучем отстойнике, — от шляпы с золотым галуном до туфель с серебряными пряжками. Он был молод, не более двадцати лет, высок, худ и имел нездоровый вид.

Во второй половине того первого дня в море мистер Солсбери осматривал партию пленников, поднятых из трюма. Диксон стоял у него под локтем, а я драил палубу неподалеку и имел возможность наблюдать. С полдюжины мужчин стояли в ряд в своих лохмотьях, дымя паром на холодном воздухе, пока он разглядывал их, прижимая к носу платок. Затем один из них рухнул на палубу. Я узнал рыбака, который в «Ронди» ковырял себе колено (звали его Норрис Полперро).

— Аргх! — простонал он. — Прошу вас, ваша честь, это моя старая нога. Болеет уже много лет. Сомневаюсь, что от меня будет хоть какой-то толк на службе…

— Боже мой, — тихо произнес лейтенант и, заложив руки за спину, наклонился над Полперро. — Покажите мне рану, любезный, ибо я немного разбираюсь в медицине и могу высказать свое мнение.

Полперро с надеждой зашевелился и показал «язву».

— Ах! — сказал лейтенант. — Рад сообщить вам, что у меня есть как раз то, что нужно при таких недугах.

— О? — спросил рыбак.

— Да, — сказал лейтенант и выпрямился. — Мистер Диксон, примените лечение.

И Диксон со всей силы хлестнул его концом каната. Полперро с визгом вскочил на ноги, и Диксон метко огрел его по ягодицам, когда тот попытался отскочить. До этого момента было смешно, и по рядам остальных мужчин пробежал смешок, но Диксон продолжал сверх всякой меры. Град тяжелых ударов обрушился на человека, который мог лишь скакать по палубе, пытаясь увернуться от худшего. Малейшее проявление сопротивления означало бы смерть через повешение. В свое время Солсбери остановил его.

— Благодарю вас, мистер Диксон, — тихо сказал он. — Чудесное исцеление, клянусь жизнью.

Он и Диксон обменялись ухмылками в общем порыве счастливого, жестокого удовлетворения. Затем он повернулся к остальным мужчинам:

— Есть ли еще пациенты для хирурга?

Таковых не нашлось, и, видя, как тешатся лейтенант и его боцман, я понял, что для меня спасения нет.