Фортуна Флетчера (ЛП). Страница 23

А потом нам пришлось их кормить и охранять в течение нескольких следующих дней, пока мы не догнали конвой и не смогли передать их на попечение одного из семидесятичетырехпушечных кораблей, где для пленных было больше места, чем у нас.

Но несколько пленных остались на борту на некоторое время под присмотром нашего хирурга, мистера Джонса. Он был хорошим хирургом, в отличие от многих, что ходили в море, и если бы он не был методистом-уэслианцем, который досаждал всем своим библейским фанатизмом, он, без сомнения, сделал бы хорошую практику на берегу. А так он был у нас, и до сих пор мы не давали ему особого случая проявить свое мастерство.

Поэтому, когда на борт подняли пленных лягушатников, он и его помощники уже ждали, чтобы наброситься на раненых и утащить их вниз, на орлопдек, где уже были разложены ножи и пилы. И они славно повеселились. Нигде нельзя было укрыться от криков их пациентов. Но мистер Джонс всех удивил и сумел спасти троих, которые были так тяжело ранены, что при поступлении на корабль на них уже махнули рукой. Лишь спустя некоторое время после того, как мы снова присоединились к конвою, эти трое наконец появились на палубе.

Они были одеты аккуратно и чисто в форму «Фиандры» и сплошь покрыты бинтами. Они щурились на солнце, когда мистер Джонс вывел их на корму, чтобы показать капитану. Справедливости ради, он проделал отличную работу, сшивая их вместе, и, полагаю, хотел получить свою долю похвалы. Кроме того, прошел слух, что лягушатники хотят что-то сказать, и большая часть команды собралась поглазеть. То, что произошло дальше, показало такую сторону характера капитана Боллингтона, которая, не думаю, что нашла бы много откликов сегодня. Но в те дни это было довольно обычным делом.

Лягушатников привели на квартердек, где их приняли капитан и его лейтенанты. По рядам прошел удивленный шепот, когда мы увидели, что лягушатники отдают честь так же, как и мы, и капитан сказал несколько слов похвалы мистеру Джонсу. Затем один из лягушатников вышел вперед и произнес цветистую речь на английском. Он прошелся по всем ожидаемым темам о том, как они благодарны, а затем свернул на новую дорожку, рассказав, что все трое — бретонцы, верные королю Людовику, и не хотят иметь ничего общего с тем, что творят эти проклятые парижские негодяи.

— Итак, месье капитан, — сказал он, — мы не желаем больше революции и просим лишь о том, чтобы нас приняли на ваш корабль, служить под этим флагом! — И он картинно указал на большой флаг, развевавшийся на флагштоке на корме.

Наступила тишина, и мы повернулись, чтобы увидеть, как отреагирует капитан Боллингтон. Некоторое время он ничего не говорил, но лицо его побелело, и он задрожал, как кипящий чайник.

— Месье, — сказал он, — за всю мою службу я не получал более постыдного предложения! Неужели вы не понимаете, что будете служить против своего народа и своей родной земли! Неужели вы не помните своих товарищей по кораблю, павших в бою с моим кораблем и теперь покоящихся на дне морском? Молю Бога, чтобы ваши матери никогда об этом не услышали!

Он задохнулся от силы эмоций, взял себя в руки и продолжил.

— Мистер Уильямс! — сказал он. — Немедленно уберите их с моего корабля! Отведите их на флагман, и пусть адмирал решает их судьбу.

На этом все и кончилось. Их в два счета спустили за борт. Но если спросите меня, он был с ними слишком суров. Вы не удивитесь, узнав, что я совершенно не разбираюсь во французской политике, но даже я знал, что некоторые из лягушатников были верны своему покойному королю и хотели свергнуть революцию. В любом случае, что до меня, то если лягушатники хотели драться друг с другом, то я желал им в этом всяческой удачи! Я бы только попросил удовольствия вручить им мушкеты для этого дела. Но это мнение я оставил при себе, потому что Сэмми и остальные считали, что капитан поступил правильно. На самом деле, он задел именно ту струну в душах команды «Фиандры», и они полюбили его за это. Вот такие вот дурацкие вещи и отличают настоящего лидера.

Вот и все о моем первом бое и моей первой встрече с французами. Я вышел невредимым и видел, как потопили корабль, но вскоре обнаружил, что предстоят куда более смертельные битвы с врагами на борту нашего собственного судна.

13

Под вечер в понедельник, 4 марта, почтовый экипаж свернул с Большой Северной дороги в Лонборо. Он был забрызган грязью долгого путешествия, а джентльмена внутри не было видно за слоем пыли на окнах и ворохом одеял, в которые он был укутан. Но лошади были свежими, после последней смены, и неслись с огоньком, в клубах пара, гремя колесами по мостовой. Сзади с лаем гнались собаки, а местный люд (будучи истинными стаффордширцами) критическим оком оглядывал дорогой экипаж и форейтора в ливрее.

— Тпр-р-ру! — крикнул последний и остановился у группы зевак. — Маркет-стрит, тридцать девять! — провозгласил он. — «Люси и Люси» — контора юристов! Полгинеи тому, кто меня туда проводит!

Пять минут спустя он уже колотил в дверной молоток дома номер тридцать девять, объявляя о своем пассажире, после чего распахнул дверцу экипажа и откинул ступеньки, чтобы тот мог выйти.

Неуклюжая в своей плотной дорожной одежде и закоченевшая от долгих часов сидения на холоде, грузная фигура мистера Натана Пенденниса с достоинством спустилась на землю, чтобы поприветствовать двух мужчин, к которым он проделал столь долгий путь и которые стояли перед ним, изумленные его внезапным появлением: мистера Ричарда Люси и его сына Эдварда, солиситоров покойного сэра Генри Койнвуда и исполнителей его завещания.

— Мистер Пенденнис? — спросил старший Люси. — Неужели это вы, сэр? Из Полмута?

— Именно так, сэр, — ответил Пенденнис, стягивая перчатку, чтобы пожать руку собеседнику. — Триста миль менее чем за четыре дня! Никогда в жизни я не совершал такого путешествия: три ночи в трех разных гостиницах и тридцать одна смена лошадей — я их сосчитал! Какие ужасные расходы! — Он сокрушенно покачал головой, затем решительно взялся за дело. — Но, учитывая содержание вашего письма от двадцать пятого числа, мистер Люси, я счел это оправданным… — Он сделал паузу и огляделся.

— Совершенно верно, — сказал Люси, заметив нежелание Пенденниса говорить больше на публике. Мужчины обменялись взглядами, и понимание промелькнуло между ними.

— А вы, сэр, должно быть, мистер Эдвард Люси? — обратился Пенденнис к молодому человеку.

— К вашим услугам, сэр! — ответил Эдвард Люси.

— А теперь проходите же в дом, мистер Пенденнис, — сказал мистер Ричард Люси. — На улице лютый холод, а внутри горит хороший огонь.

Пенденнис неуверенно посмотрел на экипаж и его кучера.

— Не беспокойтесь! — сказал Люси. — Мои люди позаботятся о вашей карете и вашем человеке, а вы остановитесь у нас с сыном. Я и слышать не хочу ни о чем другом.

С благодарностью Пенденнис позволил проводить себя в личный кабинет мистера Люси и уселся у огня. Принесли угощение, и жизнь начала возвращаться в пальцы ног, о которых он не слышал уже два дня.

Пенденнис с комфортом вздохнул и оглядел Люси. Увиденное ему понравилось. Сын был мужчиной лет двадцати с небольшим, серьезным и умным. Весьма благопристойный молодой человек, которого мистер Пенденнис одобрил. Отец был еще лучше: преуспевающий мужчина лет пятидесяти, как и сам мистер Пенденнис, в темной одежде и в точно таком же парике, какой носил мистер Пенденнис. Правда, он был худ и сед, в то время как Пенденнис был крепок и румян, но, в общем и целом, Пенденнис счел, что мистер Ричард Люси имеет весьма достойный и внушительный вид.