Фортуна Флетчера (ЛП). Страница 21

Сначала, когда я только учился орудийной муштре, я ни на что не годился, кроме как тянуть тали (именно это и нарастило мне все мышцы). Но позже Сэмми проявил ко мне интерес, выходящий за рамки необходимости, чтобы мы все знали обязанности друг друга, и начал обучать меня на канонира, как он сам.

И орудийная муштра, безжалостно практикуемая на королевских кораблях, час за часом, день за днем, — это именно то, что и прикончило проклятых французов, их маньяка-императора и его драгоценный Новый Мировой Порядок. Потому что, пока мы могли бить их флот, их армия не могла вторгнуться в Англию. А если они не могли вторгнуться в Англию, то могли вторгаться куда им заблагорассудится, и флаг им в руки… но наша сторона в итоге все равно победит. Так оно и вышло!

Что меня поражает, так это то, что Бони так и не понял, в чем он ошибался. В конце концов, он же по образованию артиллерист, и можно было бы подумать, что пушкарь-то уж разберется, не так ли?

12

Помимо превращения орудий «Фиандры» в нечто грозное и смертоносное, учения мистера Сеймура имели еще два эффекта, которые были для меня более интересны. Первый заключался в том, чтобы утвердить Сэмми Боуна как лучшего канонира на корабле. Вскоре дошло до того, что, когда мы тренировались в меткости, стреляя по бочке, сброшенной за борт, Сэмми не разрешалось наводить наше орудие, пока все остальные расчеты не отстреляются и не промажут. Тогда мистер Сеймур с ухмылкой махал ему, и Сэмми разносил бочку в щепки.

— Это просто, парни, — говаривал он. — Мы наводим ее как можно точнее, а остальное делает качка корабля. Все, что я делаю, — это стреляю, когда орудие ложится на цель.

И он не шутил. Он никогда не понимал сложности расчетов, которые так легко и не задумываясь производил в своей голове.

Другое было более личным, и я впервые заметил это в одно из воскресений, когда мы выстроились по дивизионам на церковную службу. Капитан Боллингтон всегда использовал этот случай, чтобы пройти сквозь наши ряды, заглянуть каждому в лицо и почувствовать, в каком настроении его команда. Мы должны были стоять по стойке «смирно», как морпехи, и я обнаружил, что больше не могу делать это как следует. Если я выпрямлял руки, они больше не прилегали к бокам. Наоборот, они торчали под углом, а сжатые кулаки находились далеко от бедер. Это было результатом нескольких недель тяжелого труда и того, что я уплетал всю еду, какую хотел. Я всегда был крупным, но теперь стал еще и сильным. Мои руки вздулись от твердых мышц, и я обнаружил, что могу вытворять трюки, как цирковой силач. Я мог в одиночку двигать наше орудие, мог жонглировать восемнадцатифунтовыми ядрами и мог носить Норриса и Джонни под мышками, а Сэмми — на плечах.

Я думал, что все это бессмысленная забава, пока не обнаружил, что мне больше не нужны мои товарищи, когда я ходил по нижней палубе собирать долги. Другие «просмоленные» казались слишком уж охотно готовыми платить, и я заметил, какими маленькими и тщедушными некоторые из них теперь казались. К моему изумлению, физическая сила имела коммерческую ценность! Этот счастливый период нашего плавания с конвоем был лучшим временем, что я провел на борту «Фиандры». Я был в мире с собой, у меня снова появились друзья, и я зарабатывал деньги. Мне следовало бы знать, что это не может длиться вечно, и так оно и случилось.

Из-за беспорядочного поведения торговых судов и пары дней тумана и плохой погоды, в одно прекрасное утро, вместо того чтобы быть в составе мощного флота с аккуратным конвоем, мы оказались в одиночестве с тремя небольшими торговыми судами, а все наши товарищи скрылись за западным горизонтом. И что еще хуже, вскоре у нас появилась компания иного рода. Два пятнышка парусов появились далеко на нашем левом траверзе, приближаясь с юго-востока. Задолго до того, как мы на орудийной палубе смогли их разглядеть, впередсмотрящие опознали в них французов.

Высунувшись из пушечного порта восьмого орудия, я в конце концов смог увидеть их сам. У каждого было огромное полотнище парусов над небольшим корпусом, и они неслись с огромной скоростью, а под носом кипела белая вода — само воплощение скорости. На грот-мачте мерцал сине-бело-красный флаг Французской Республики. Впервые я его видел.

— Что это, Сэмми? — спросил я.

— Каперы! — тут же ответил он. Зрение у него было поразительное, а знание кораблей — глубокое. — У лягушатников, как и у нас, в качестве крейсеров ходят шлюпы и фрегаты, а это люгеры. Я бы сказал, не больше ста тонн каждый, с четырехфунтовыми, а может, и шестифунтовыми орудиями на орудийной палубе и большой командой для абордажа. Для нас они не угроза, но они попытаются обойти нас и урвать одного из этих. — Он ткнул большим пальцем в сторону наших «купцов».

Сэмми был чертовски прав. И несколько часов два француза играли с нашим кораблем в кошки-мышки. Они действовали сообща, и их игра заключалась в том, чтобы один пытался отвлечь нас, дабы другой мог захватить приз.

Чтобы помешать этому, капитан Боллингтон повторил стратегию адмирала в миниатюре: держался с наветренной стороны от трех овец, чтобы мы могли наброситься на волков, если те решатся на настоящую атаку. И, на сей раз, опасность была настолько непосредственной, что три «купца» сбились в кучу, как дети, боящиеся буки. Так продолжалось часами: два люгера поочередно подлетали так близко, как только осмелились, пытаясь соблазнить нас пуститься в погоню. Это была пустая трата времени, ибо не было ни малейшего шанса, что капитан Боллингтон попадется на эту уловку. И хотя мы не смогли бы справиться с обоими одновременно, если бы они атаковали разные суда, это было бы бессмысленно, поскольку мы легко могли бы обогнать призы и отбить их. Их единственная надежда была на то, что какая-нибудь случайность или каприз погоды даст им преимущество. В то же время они должны были остерегаться подходить слишком близко, чтобы мы не причинили им вреда. Это была опасная для них игра, которая велась на пределе дальности наших орудий, что они рассчитали с ювелирной точностью.

Но хотя их усилия и могли быть тщетными, их морское искусство вызвало восхищенные возгласы нашей команды. Было чудесно видеть, как они несутся по волнам, словно намереваясь столкнуться, а затем с ревом парусов делают поворот, их марсовые, проворные, как обезьяны, снуют по такелажу, чтобы лечь на другой галс. Много было сказано о плохом мореходном искусстве республиканского французского флота, и по большей части это правда. Профессиональные офицеры, которые управляли флотом короля Людовика, были все убиты или изгнаны. Но не было ни черта такого, чему любой англичанин мог бы научить команды этих двух судов. И это говорю я, ненавидящий французов как чуму. Полагаю, у них были команды из добровольцев, и они достаточно часто бывали в море, чтобы выучить свое ремесло.

Наконец они испробовали новую тактику. С безумно большой дистанции один из них набрался наглости выкатить орудия и дать по нам свой жалкий, презренный залп из пукалок.

Сначала их ядра падали далеко от нас. Мы не видели даже всплесков. Но их огонь был ровным и регулярным, каждое орудие звучало отдельно, когда поочередно стреляло, и его звук доносился до нас через волны.

— Хм-м! — с интересом произнес Сэмми. — На лягушатников не похоже. Видать, у них лучший стрелок наводит каждое орудие. Интересно, насколько он хорош…

Не все восприняли это так спокойно, особенно когда раздался леденящий душу свист ядра, пронесшегося между нашими мачтами, не более чем в десяти футах над нашими головами.

Я почувствовал внезапный укол страха, будто в меня попали, и по нашим орудийным расчетам пронесся слышимый вздох.

— Почему мы не всыплем этим ублюдкам? — спросил чей-то голос под одобрительный ропот.

— Молчать! — крикнул лейтенант Сеймур. — Я буду стрелять, когда буду знать, что смогу попасть! Они просто жгут порох.

Но жгли они его специально для нас, и это заставляло команду нервничать. Мы впервые оказались под огнем, и, в конце концов, всегда был шанс на случайное попадание. Мичман Персиваль-Клайв, похоже, особенно придерживался этого мнения. Он высунулся из нашего порта, жадно глотая дымки, вырывавшиеся из орудий люгера, и кусал губы и грыз ногти.