Фортуна Флетчера (ЛП). Страница 16

Мои товарищи рассмеялись, ибо все моряки ненавидели казначея как чуму. Он не был морским офицером, а просто корабельным монополистом-торговцем, который снабжал их всем необходимым и воровал все лучшее для себя. Долгий опыт научил Сэмми не ждать ничего лучшего.

Но не прошло и недели с моего появления на «Фиандре», как Макфи перегнул палку, и даже Сэмми разозлился. В обед Норрис вернулся с камбуза с нашей вареной говядиной и галетным печеньем в двух бачках. Он был красен от гнева.

— Этот Смит! — сказал он, грохнув свою ношу на стол. — Этот сальный холуй! Он был на камбузе с коком, шушукались на ухо, прижавшись друг к другу, как божья кара к шлюхиной заднице. Он что-то подстроил с нашим обедом!

Мы склонились над бачками, и Сэмми открыл первый. Внутри была отменная подборка плотных, древних корабельных галет, какие только можно себе представить. Отобраны вручную, каждая твердая как кремень. Сэмми положил одну на ладонь левой руки и попытался разбить ее обычным способом — ударом правого локтя (никто, кто ценил свои зубы, не пытался разгрызть корабельную галету).

— Чтоб мне утонуть! — сказал он, глядя на несокрушимую галету.

Он открыл второй бачок, и его лицо исказилось от гнева.

— Так! — сказал он. — Все, хватит. Надо что-то делать.

Мы все заглянули внутрь, и там, плавая поверх нашего мяса, лежала здоровенная свежая крыса, дохлая не более пяти минут, с распоротым брюхом, из которого вываливались кишки.

— Джейкоб! — сказал Сэмми. — Ты купи нам нормальный обед, а Норрис пусть вышвырнет это за борт. Это дело рук ублюдка Макфи. Смит ничего не делает без его указки.

Мы сделали, как он сказал, но не успели сесть за еду, как появился сам Макфи. Это было весьма необычно. Когда матросы обедали, а офицеры сидели в кают-компании на корме, Макфи держался подальше. Он знал, что о нем думают матросы и как мало у него власти без поддержки. Но вот он шел по палубе, а за ним ковылял Смит. Когда они проходили мимо каждого кубрика, им вслед, словно кильватерная струя, неслись скабрезные шутки. В обеденное время на нижней палубе никогда не было тихо: двести матросов и тридцать морпехов, втиснутые в это узкое пространство, разом орудовали ложками и болтали, но сегодня шум становился все громче.

Макфи не обращал на это внимания и шел прямо к нашему кубрику. Сэмми толкнул меня в бок.

— Пришел позлорадствовать. Посмотреть, как нам понравится вареная крыса. Смотри, парень, и кое-чему научишься!

Сэмми был прав. Макфи замедлил шаг, проходя мимо нашего стола, и он со Смитом повернулись к нам и ухмыльнулись. Сделав это, они продолжили свой путь к сходному трапу, ведущему на орудийную палубу. Я не мог поверить в такую мелочную злобу. Чтобы двое взрослых мужчин занимались подобным.

И тут Сэмми вскочил на ноги и окликнул их.

— Мистер Макфи, сэр! Мистер Макфи!

Тон был настойчивым и умоляющим, и я с удивлением увидел, как Сэмми кланяется и касается пальцами лба со всеми признаками почтительного благоговения. Макфи сделал вид, что не замечает его, но Сэмми продолжал.

— Прошу вас, сэр, мистер Макфи, сэр, вы человек в Писании сведущий, могу я спросить вашего мнения касательно одного места из священной книги?

Вот это было умно. Макфи считал себя набожным, и я видел, как он во всю глотку ревел гимны, когда команду собирали на церковную службу. Это был крючок, на который он попался. Он остановился у подножия сходного трапа. Смит, застигнутый врасплох, налетел на него, и все взгляды устремились на Сэмми Боуна.

— Дело в том, сэр, — сказал он, обводя рукой собравшихся матросов, — эти вот парни, будучи все как один неграмотными, не могут сами прочесть благословенное Писание и были бы признательны за ваш совет в одном вопросе веры…

Макфи был до смерти осторожен, но искренняя и открытая манера Сэмми была так убедительна, что он попался на крючок. Мало того, все вокруг закивали, будто споры о Писании были жгучим интересом всей нижней палубы. Сила личности Сэмми держала всю толпу в завораживающем молчании.

— Ну? — спросил Макфи, щурясь, как пойманная в ловушку ласка.

— Дело в том, сэр, — сказал Сэмми, — похоже, что Иуда Искариот, этот проклятый язычник, предавший Господа нашего, да гореть ему в аду… похоже, что у него был внебрачный ребенок.

При этих словах Макфи надулся от чувства превосходства своего образования. Он ухмыльнулся Смиту, который жеманно улыбнулся, как старая дева.

— Какое поразительное открытие в богословии! — сказал он с убийственным презрением, с каждой секундой становясь все увереннее.

— Так точно, сэр, — ответил Сэмми, буквально излучая смиренное почтение. — И зная вас как человека ученого, сэр… — Макфи мудро кивнул и принял снисходительный вид. — Мы тут гадали, не могли бы вы нам сказать, был ли это сам Иуда или его ублюдок… кто был первым казначеем на флоте?

Мгновение тишины — и рев хохота обрушился на Макфи, как бортовой залп трехдечного корабля. Люди падали со скамей в конвульсиях, слезы текли по всем лицам. Они выли, орали, улюлюкали и колотили кулаками по столам. Все, кроме мистера Смита, который, проявив чудеса подхалимского искусства, сохранил невозмутимое лицо, и Сэмми, который с тихим удовлетворением сел на свое место.

Я думал, Макфи умрет от апоплексического удара. Лицо его было белым, губы — черными, а в уголках рта пузырилась пена. Он топтал свою шляпу и визжал о повешениях, порках и килеваниях. Но никто не обращал на него внимания, ибо все столпились вокруг Сэмми, чтобы похлопать его по спине и предложить ему свой грог.

Но простые моряки не могут безнаказанно унижать уорент-офицеров, даже казначеев, и вскоре появился лейтенант Уильямс с другими офицерами, чтобы расследовать то, что им показалось бунтом. Два лейтенанта морской пехоты, Клерк и Говард, подняли своих людей (которые смеялись вместе со всеми остальными) и отправили их на подмогу мистеру Уильямсу.

Макфи был так безумен от гнева, что Смиту пришлось увести его, суетясь и кудахча, как курица над единственным цыпленком. Уходя, казначей все еще бредил о смерти и увечьях. Лейтенант Уильямс огляделся, догадался, что произошло, и указал на Сэмми.

— Того человека! — крикнул он, перекрывая шум. — Взять под стражу!

И Сэмми увели, чтобы заковать в кандалы внизу. Мы смеялись и аплодировали, когда его уводили, но на следующее утро нам было не до смеха, когда лейтенант Уильямс собрал всю команду, чтобы вынести Сэмми свой приговор. Мы стояли перед леерами шканцев, а офицеры смотрели на нас сверху вниз, подкрепленные морпехами, выстроившимися со сверкающей изгородью примкнутых штыков. Сэмми стоял в стороне, с непокрытой головой, между боцманом и его помощниками.

Лейтенант Уильямс шагнул вперед и поднял книгу, чтобы все видели. Это был его экземпляр Военно-морского устава. [11]

— Статья девятнадцатая, — сказал он, — касается произнесения крамольных речей. В ней говорится… «если кто-либо на флоте или принадлежащий к нему произнесет какие-либо слова, призывающие к мятежу или бунту, он должен быть предан смерти или понести иное наказание, которое сочтет заслуженным военный суд».

Он сделал паузу, чтобы все осознали сказанное. Это означало, попросту говоря, что он мог повесить Сэмми Боуна, если бы ему так вздумалось. Такова была цена триумфа Сэмми над корабельным офицером. Я посмотрел на Сэмми, но по его лицу ничего не мог понять. Его жизнь висела на следующих словах лейтенанта Уильямса.

После ужасающей тишины, затянутой мистером Уильямсом до последнего сладостного мгновения, он заговорил снова.

— Мистер Боун! — сказал он.

— Есть, сэр, — ответил Сэмми.

— Мистер Боун, вы можете либо предстать перед военным судом… либо принять мое наказание сейчас. Что вы выбираете?

Ответ был очевиден.

— Ваше наказание, сэр, — сказал Сэмми.

— Да будет так… Мистер боцман! Приготовить решетки и дать ему три дюжины.

Тут же боцман и его помощники привязали пару тяжелых решеток к трапу на квартердеке левого борта, соорудив нечто вроде гигантского мольберта. С Сэмми стащили рубашку и привязали его к вертикальной решетке, раскинув руки над головой. Спина его была худой и белой, и он выглядел очень старым.