Инженер Петра Великого 9 (СИ). Страница 8

— Бумагу, — приказал я. — Перо и чернила.

Испуганный до суеверия староста поспешно принес все необходимое из скрипнувшего сундука. Странный старости и бумага и чернила есть. Не бедствует, однако, а по поселению и не скажешь.

Не отходивший ни на шаг Дюпре тут же подлил мне в чашку холодной воды из ведра. Его взгляд был пристальным.

Когда передо мной лег грубый лист, я задумался. В голове вихрем неслись химические реакции, чертежи, расчеты. Как облечь это в форму, понятную здесь и сейчас? Как перевести идею из двадцать первого века на язык восемнадцатого? Отбросив все лишнее, я сосредоточился на главном: нужна инструкция для солдата, простая, как приклад.

Рука обрела твердость. Перо заскрипело, оставляя на бумаге жирный, уверенный след. Я буквально думал на бумаге. Вот два сосуда, похожие на фляги: «Состав А (купоросный)», «Состав Б (известковый)». От них — простые трубки, сходящиеся в общем котле-смесителе. Никаких сложных клапанов, лишь обычные краны, как на винных бочках. Ниже — схематичное изображение берестяного туеса, моего будущего боеприпаса, с короткой, исчерпывающей пометкой: «Легкий, хрупкий, герметичный». Думал я в процессе о мастерах в Игнатовском, мысленно представляя их вопросы и возможные ошибки. Это заставляло упрощать, отсекать все, что могло быть понято неверно. Странное, почти злое удовлетворение охватило меня. Я создавал нечто чудовищное с изяществом и чистотой инженерного решения.

Закончив, я размашисто, чтобы ни у кого не возникло сомнений в серьезности замысла, вывел наверху листа: «Проект „Благовоние“. Доктрина невыносимости».

Пусть потом оценят суть шутки.

— Вот, — пододвинул я лист к Дюпре, нависавшему над столом. — Ответ на вопрос, как заставить гарнизон крепости молить о пощаде, не пролив ни капли крови.

Француз впился в эскиз. Лицо его окаменело, он не совсем понял что я сделал, но мои ответы на его вопросы заставили его смотреть на меня во все глаза. Как никто другой, он понял все. Он уже видел, как его соотечественники в какой-нибудь неприступной фландрской цитадели бросают мушкеты, давясь рвотой, и в панике бегут с постов. Перед его мысленным взором наступал конец эпохи красивых осад и благородных артиллерийских дуэлей.

— Это… бесчестно, генерал, — выдавил он, правда без осуждения, просто констатируя. — Это оружие отнимает у солдата саму возможность сражаться.

— Война вообще бесчестная штука, Анри, — устало ответил я. — А я предпочитаю бесчестье, которое сохраняет жизни моим солдатам.

Отвернувшись от француза, я посмотрел на Елисея. Время для дел.

— Ну что, отец, как промысел? Челнок-самолет, что я тебе тогда начертил, в дело пошел?

Суровое лицо старика потеплело. Он медленно провел рукой по бороде, в его глазах появилось выражение гордости мастера, это ни с чем не перепутаешь.

— В дело пошел, Петр Алексеевич, да еще как, — с удовлетворением ответил он. — Сперва наши ткачихи от него, как от беса, шарахались. А потом приноровились. Марфа, вдовица, у нее трое по лавкам, так она теперь за день столько полотна выдает, сколько раньше за три не могла. С долгами за мужа рассчиталась, ребятишек кормит досыта. Твое знание, барон, работу облегчило, людям надежду дало. Морозовские приказчики теперь сами к нам ездят, товар выпрашивают. Спасибо тебе.

Эта простая история тронула меня. Моя «бесовская хитрость» обернулась для кого-то реальным, человеческим счастьем.

— Рад, что помог, — искренне сказал я. — У меня ведь тоже не все гладко. На юге мы победили, мир заключили. А вот в собственном доме беда — бунт на Дону. Еле управился.

Елисей слушал не перебивая, его взгляд стал внимательным, взвешивающим каждое мое слово.

— Бунтовщиков главных извели, — продолжил я, — сообразительных же принудил к договору. Атаманы там теперь новые, Зимин да Некрасов. Люди дела, не горлопаны. И что самое главное — твоей, старой веры. Думаю, вам, староверам, найдется с ними о чем поговорить. Торговый люд вы предприимчивый, а они — хозяева богатого края. Путь на юг свободен, Азов под нашей рукой. Присмотрись. Может, и выйдет из этого дело доброе.

В голове старика явно завертелись шестеренки. Он был лидером, думающим о благе своей общины. Я предлагал ему и новый рынок, и стратегический союз с единоверцами, способный превратить их в мощную экономическую силу.

— Мысль твоя, барон, глубока, — наконец произнес он. Семя упало на благодатную почву. — Надо будет послать людей, узнать, что за казаки, чем дышат. Дело и впрямь может выйти большое.

Дюпре с Дубовым вышли из избы, заметив мое движение, оставить нас.

С целительной прохладой на деревню спустился вечер. В густой тишине отчетливо потрескивали костры и устало фыркали отдыхающие кони. Тиски напряжения, сжимавшие меня целую неделю, наконец разжались. Мы с Елисеем вышли из избы и сели на теплой от дневного солнца завалинке, наблюдая, как на горизонте тают последние багровые отсветы заката.

— Хороший у тебя союз с Морозовыми, отец, — нарушил я молчание. — Надежный. Люди дела.

Елисей медленно повернул ко мне голову.

— Борис Алексеевич — купец старой закалки. Слово его тверже камня, — подтвердил он. — Без его помощи туго бы нам пришлось. Он и товар наш в мир выводит, и то, чего в лесу не сыскать, доставляет. И перед государевыми людьми за нас заступается. Нг то ты и так знаешь. Куда клонишь, Петр Алексеич?

— А что, если я скажу, что скоро вы с Морозовыми сможете вести дело, рядом с которым ваш нынешний промысел — детская забава? — я понизил голос. — Дело, которое поставит вас в один ряд с богатейшими торговыми домами Европы.

Старик чуть отстранился. Он пытался понять, шучу я или издеваюсь.

— Мы люди тихие, барон. Нам бы ремесло наше сберечь да веру сохранить. Куда нам тягаться с голландцами да англичанами.

— А я говорю — сможете, — я повернулся. — Помнишь, я говорил про мир с турками? Так вот, в том договоре есть один тайный пункт. Провернул я его на свой страх и риск, Государь сперва пожурил, да потом одобрил. По моей настоятельной просьбе, иноземным купцам — всем этим немцам, голлам и прочим — закрыт путь для торговли с Востоком через наши земли. Северный путь для них теперь — пустое место.

Елисей округлил глаза. Его лицо в сгущающихся сумерках превратилось в маску. Он, с его хваткой, мгновенно просчитал, какие тектонические сдвиги в экономике Империи вызовет такое решение.

— Как… закрыт? — прошептал он. — Казна же верного дохода лишится.

— Казна получала гроши, они — миллионы, — отрезал я. — Хватит кормиться на нашей земле. Теперь весь шелк, пряности, да богатства Персии и Великих Моголов пойдут в Европу через земли Порты. Но сперва их нужно довезти до турок. А самый короткий путь лежит через Каспий в Астрахань и оттуда — на Дон. И этот путь, отец Елисей, теперь ваш. Никто, кроме вас, со всей вашей сетью общин, связями и тайными тропами, не сможет поднять такое дело. Я даю вам в руки ключ от главной торговой жилы Империи. Создавайте свою тайную «Персидскую компанию», с обязательной долей императора. Везите товар, богатейте. Если у нас все получится, Государь будет вынужден согласиться. Но провалимся — моя голова полетит с плеч, а на ваши общины обрушится такой гнев, какого вы еще не знали.

Взгляд старика уперся в темнеющую линию леса, но смотрел он гораздо дальше — за степи, за горы, туда, где текут шелковые реки и сверкают россыпи драгоценных камней. Он видел шанс для всех своих людей, это же то, чего они втайне хотят — обрести наконец силу и независимость.

— Ты… ты понимаешь, на что нас толкаешь, барон? — его голос дрогнул от сдерживаемого волнения. — Это война. Без пушек и крови, насмерть. Война кошелей. Немцы за такое живьем съедят.

— А мы им в этом поможем, — усмехнулся я. — Кстати, о том, что можно съесть. Видел я в прошлыйраз у твоих девушек в мастерской посуду расписную. Уж больно на персидскую смахивает. Вязь хитрая, узоры затейливые.

Елисей тут же подобрался, ожидая упрека.

— Ну… есть такое, — проворчал он. — Персы за свой товар немилосердно дерут. А наши мастерицы смекнули, что и сами могут не хуже. Людям нравится, берут охотно…