Инженер Петра Великого 9 (СИ). Страница 7

Я узнал его.

С трудом, со скрипом, перегруженная память провернула свои шестерни, добравшись до недавнего прошлого. Перед глазами встала картина моего «отпуска»: лес, беспомощно застывший «Леший» и неожиданный приют в тайном скиту. Разговор о «бесовских машинах» и пронзительные, умные глаза старика, который вел «контрафактный бизнес» с родом Морозовых.

Старовер Елисей.

Глава 4

Не знаю, что здесь делал старик, но мне было не до него. Мир сузился до двух ощущений: глухого, непрерывного гула в ушах и пульсирующего жара в пояснице. Сознание, тем не менее, цеплялось за реальность с упрямством утопающего, и единственным спасательным кругом в этом море боли была мысль. Я нашел решение, почти физически ощутимое. Его-то и нужно было извлечь, зафиксировать, пока оно не утонуло вместе со мной.

— Переложить его, — голос Дубова пробился сквозь ватную пелену. — На лавку, к печи. Лекаря сюда, немедленно!

Попытка возразить обернулась беззвучным движением пересохших губ. Из полумрака шагнула фигура Елисея. В его неспешном движении была такая несокрушимая уверенность, что даже мои офицеры замерли. Протянув жилистую руку, старик положил ее на плечо Орлова.

— Погодь, служивый, — скрипуче заявил он. — Тело лечить надо, а не железом бряцать. Кладите его лучше на стол. Здесь светлее.

Непроницаемая маска усталости на лице Орлова дрогнула. Узнав старика, он, кажется, искренне выдохнул с облегчением и тут же, без единого вопроса, подчинился.

— Свои, капитан, — пробасил он Дубову, помогая мне встать славки и улечься на широкую дубовую столешницу. — Не сумлевайся. Отец Елисей — человек бывалый, можно верить.

Доверие Орлова, однако, распалило подозрительность Дубова. Тот и с места не сдвинулся. Для него происходящее было абсурдом: командование перехватывал какой-то явный раскольник.

— Кто ты таков, чтоб распоряжаться, отец? — отчеканил он, насупившись. — У господина генерала имеется полковой лекарь, а не случайные знахари.

Тут же взорвался Анри Дюпре. Беспокойство за меня смешалось в нем с неприятием ученого, столкнувшегося с невежеством.

— Капитан абсолютно прав! Это чистое шарлатанство! Дикость! — его русский от волнения стал отрывистым. — У генерала могут быть внутренние повреждения, и ваши припарки его убьют!

Елисей проигнорировал их обоих. Его выцветшие глаза смотрели только на меня, в них не было ни капли жалости — так смотрит мастер на поврежденный, ценный механизм. Я был ему за это даже благодарен. Дубов защищал устав, Дюпре — науку; оба по-своему правы и оба же ошибались в главном. Эти двое пытались спасти генерала, а старик, похоже, видел перед собой просто изломанного человека. Вспомнилась наша прошлая встреча в его скиту: он и тогда смотрел в самую суть, силясь понять, что за шестеренки крутятся у меня в голове.

Нужно было прекратить этот бессмысленный спор. Собрав остатки воли в кулак, я сфокусировал взгляд на лицах своих офицеров.

— Приказ… — голос прозвучал слабо, правда в наступившей тишине его услышали все. — Слушать Елисея. Он… знает, что делает.

Мои слова подействовали. Дубов выпрямился, нахмурился. Приказу он подчинился, но не принял его. Дюпре, отступив к стене, скрестил руки на груди, превратившись в молчаливого прокурора, готового запротоколировать каждое действие «колдуна» для грядущего суда. Елисей подошел и положил пахнущую хвоей ладонь мне на лоб.

Старик действовал с неторопливой основательностью хирурга перед сложной операцией. По его кивку староста вынес из чулана глиняный горшок. По избе тут же поплыл густой, терпкий дух бродившего меда, с легким ароматом хвои. Орлов без лишних слов помог мне перевернуться на живот. Стоило мне уткнуться щекой в поверхность стола, как весь мир сузился до ожидания. Я ждал боли, но к тому, что последовало, не мог подготовить никакой опыт.

Зачерпнув из горшка пригоршню ледяной, маслянистой жидкости, старик без всякого предупреждения выплеснул ее мне на спину и поясницу. Тело среагировало раньше мозга, выгнувшись в непроизвольной судороге. Это был как укус лютого мороза, проникшего до самых костей. Сквозь стиснутые зубы вырвался рык, пальцы впились в столешницу. А следом за ледяным шоком пришел обжигающий жар. Кожа вспыхнула, будто ее разом натерли жгучим перцем, и сознание на мгновение помутилось.

Контрастная терапия, видимо. Спазм и расширение сосудов. Снятие мышечного блока. Примитивно, зато эффективно. Эта инженерная попытка разложить происходящее на составляющие немного помогла, вернув ощущение контроля. Елисей же, не обращая внимания на мои муки, принялся втирать свою настойку сильными, уверенными движениями. Его пальцы находили болевые точки, безжалостно разминая сведенные в камень мышцы. Началась методичная, осознанная пытка, и сквозь ее волны я с удивлением осознал: глубокая, стержневая боль, что сковывала меня, начала распадаться, таять, уступая место этому поверхностному, всепоглощающему огню.

За пределами моего стола-плахи жизнь текла своим чередом. Зычный бас Орлова наводил порядок на улице: вот он торгуется со старостой о фураже, перемежая деловые переговоры солдатскими шутками. Организация простого, понятного быта была его стихией. Дубов, верный приказу, оставался в избе, но я спиной чуял — он словно часовой, контролировал каждый звук и шорох, готовый в любую секунду из наблюдателя превратиться в исполнителя приговора, если что-то пойдет не так.

Не выдержав, к столу подошел Анри Дюпре. На его лице отобразилось эдакое брезгливое любопытство.

— Позвольте узнать, месье, — его голос был подчеркнуто вежлив, хотя и напряжен. — Какова концентрация спирта в этой микстуре? Вы рискуете вызвать ожог кожи! Вы отдаете себе отчет в своих действиях?

Не прерывая работы, Елисей ответил, не поворачивая головы:

— Хех, консютрасия… Твоя эта консютрасия такова, дабы хворь испугалась, а кожа вытерпела. Твоя наука все на вес да на меру кладет, а мы — нутром чуем.

— Нутром? — Дюпре едва не задохнулся от возмущения. — Вы доверяете жизнь генерала инстинктам, как животное? Я требую объяснить принцип действия!

Елисей как раз закончил. Вытерев руки о тряпицу, он повернулся к французу.

— Ладно, ученый человек. Ты видишь жар, да не видишь холода, что он изгоняет. Чуешь спирт, а не чуешь смолы, что кожу бережет. Все разделить норовишь, а сила — в единстве. Поди лучше воды принеси, коль подсобить хочешь. Скоро пить будем.

Он сказал это без злобы, с усталым снисхождением мудреца, который объясняет ребенку очевидные вещи. Обезоруженный этой крестьянской логикой, Дюпре вспыхнул и, метнув в мою сторону взгляд, полный беспомощности и молча направился к выходу. Вернувшись с ведром, он, однако, не отошел, а встал рядом, вдыхая пары отвара, который Елисей уже зачерпнул из другого горшка.

Меня наконец усадили. Спина превратилась в один большой, но уже терпимо горящий пласт, и Елисей протянул мне дымящуюся чашку. Глоток обжег горечью, с сильным привкусом хвои и чего-то пряного, неопознанного.

Лимонник? Да нет, откуда ему здесь взяться… Скорее что-то вроде местного элеутерококка. Природный адаптоген. Стимулятор. Не лечит, зато мобилизует резервы организма.

Мне всучили еще какую-то мазь и предложили натереть зад и внутреннюю сторону бедер, дескать с этим и сам справишься. Мне оставалось только хмыкнуть.

Огненная волна прошла по телу, принеся с собой удивительную ясность. Боль в спине и пояснице съежилась до далекого, тупого фона. А главное — из головы ушла тяжелая усталость. Я был не то чтобы здоров — скорее взведен, как пружина. Разбитый и изломанный, но снова готовый к действию. Будто накачали каким-то энергетиком. Надеюсь без побочных эффектов.

Энергия, хлынувшая в меня с отваром Елисея, походила на ту, что питала мои паровые машины и, как я понимал, крайне недолговечная. Во мне, словно в котле, давление достигло критической отметки. Нужно было срочно стравить пар через предохранительный клапан, иначе разорвет изнутри.