Инженер Петра Великого 8 (СИ). Страница 9

Рядом с гениальными расчетами, на полях, был сделан маленький, торопливый набросок: крошечная фигурка человека в гондоле, машущего рукой земле. И подпись: «Ради них».

Я захлопнул журнал. Меня трясло. Этот сукин сын… Этот гениальный, упрямый, самонадеянный мальчишка. Он решил, что его инженерная правота выше моего приказа, выше военной дисциплины, выше здравого смысла. Он взвалил на себя ответственность за судьбу проекта и, не сказав мне ни слова, совершил чудо. Но идея была не плохой, надо признать — сделать две оболочки с разным наполнением, изолируя водород. Но ведь и тяжелее станет аппарат. Он продумал это?

Посреди разгромленной лаборатории во мне боролись двое: командир, обязанный отдать его под трибунал за саботаж и нарушение приказа, и инженер, который хотел пожать ему руку. Но прежде чем принять решение, нужно было увидеть все своими глазами.

Ночная прохлада, ударившая в лицо, когда я вышел из лаборатории, не смогла остудить кипевший внутри гнев.

— Седлать коней! — бросил я адъютанту. — Живо!

Из темной арки, ведущей во внутренний двор, беззвучно шагнула фигура капитана де ла Серды. Его лицо, выхваченное из мрака светом фонаря, было спокойным, однако в глазах я уловил напряжение, которое он не смог скрыть.

— Господин генерал, погодите, — произнес он безэмоциональным голосом. — Позволю себе посоветовать не торопиться. На Дальнем стрельбище сейчас небезопасно. Лучше дождаться утра.

Ложь. Неуклюжая, плохо прикрытая, да еще и от человека, который никогда мне не врал. Мой верный капитан, личный цербер — пытался преградить мне дорогу. Он не просто знал — он был частью этого. Прикрывал «заговор». Да что поисходит-то? Меня не было всего лишь три месяца! Неужели это спланированная операция с участием ключевых фигур моей команды.

— Капитан, — я еле сдерживал себя. — С этой минуты вы отстранены от всех дел. Сдайте шпагу и отправляйтесь в свои покои. Под арест. Разбираться с вашим предательством я буду позже.

На его лице не дрогнул ни мускул. С какой-то ритуальной медлительностью он молча отстегнул ремень, протянул оружие ошеломленному преображенцу, поклонился мне и, не сказав ни слова, растворился в темноте. Он сделал свой выбор. Теперь мне предстояло увидеть, ради чего он пошел на это.

Пока мы гнали лошадей сквозь ночной лес, стук копыт отдавался в голове тяжелыми ударами молота. В мыслях стучало не предчувствие катастрофы, мысль о предательстве. Чем ближе мы подъезжали к полигону, тем сильнее в воздухе чувствовался резкий, незнакомый запах, что стоял в лаборатории Нартова.

Дальнее стрельбище, или, как его прозвали мастера, Чертов овраг, было моим самым секретным объектом. Место, где мы впервые испытывали «Дыхание Дьявола» и где с тех пор в центре огромной поляны так ничего и не росло — черное, обугленное пятно, как клеймо на теле земли. Я велел оборудовать это место по последнему слову своей инженерной мысли: наблюдательные вышки по периметру, несколько врытых в землю бункеров-лабораторий и длинный крытый ангар, куда вела узкоколейка от главного цеха. Идеальное место для тайных дел.

Оставив лошадей и охрану в лесу, я в одиночку, пригибаясь, взобрался по скрипучей лестнице на наблюдательную вышку. Увиденное с высоты заставило забыть и о гневе, и о предательстве.

Картина походила на сон. Залитый светом десятков факелов, выстроившихся по периметру, Чертов овраг оживал. В центре, на мертвом, выжженном пятаке, рождалось к жизни нечто невероятное. Из распахнутых ворот ангара, шипя и покачиваясь, медленно выплывало огромное, почти двадцатиметровое сигарообразное тело из серой ткани. Уже наполненное, оно рвалось вверх, но десятки людей, цепляясь за отходящие от него канаты, сдерживали его, как зверя на привязи.

Я приник к окуляру подзорной трубы. В увеличенном круге света предстали все мельчайшие детали: осунувшееся, измазанное копотью, горящее фанатичным огнем лицо Нартова. Он почти шепотом отдавал команды, и люди — его люди, мои лучшие мастера — понимали его с полуслова, работая как единое целое, как одержимые одной идеей сектанты.

— Трави кормовой! Держать! Еще немного! — доносился до меня его напряженный голос.

Наконец, огромная сигара полностью выплыла из ангара и зависла в метре над землей, абсолютно бесшумно, если не считать натужного скрипа канатов.

— Отдать концы! — скомандовал Нартов.

Люди разом отпустили веревки. Аппарат, дернувшись, как живой, плавно и величаво поплыл вверх. Его заносило легким ночным ветерком, корма с привязанным мешком песка виляла. Он летел без огня, без дыма, без рева двигателя. Летел вопреки всему, что я знал о пределах технологий этого века.

Восхищение инженера во мне боролось с недовольством командира. Прорыв был налицо — Нартов приручил водород. Он победил. Но какой ценой? Я автоматически просчитывал увиденное: конструкция чудовищно тяжелая. Двойная оболочка, тонны клея и олифы, сложный каркас. Подъемная сила едва перекрывала собственный вес. Чтобы эта махина подняла хотя бы одного пилота и пару пудов пороха для Орлова, ее объем нужно было увеличить втрое. На это уйдет много времени. А то, что я видел сейчас… всего лишь лабораторный образец. Беспилотный. Идеальный в своей концепции и абсолютно бесполезный для нашей цели. Его максимум — использовать в виде «дронов», что я пока не представляю к реализации.

Нартов создал прекрасную химеру, не способную ни долететь до осажденного острога, ни нести нормальный груз. Ее скорость была меньше скорости ветра, а управляемость — нулевой.

Я опустил трубу и досадно поморщился. Весь этот титанический труд и обман — ради создания шедевра, которому место в кунсткамере, а не на поле боя. Я снова навел трубу на крошечную гондолу под брюхом аппарата. Она была пуста. Лишь внутри я разглядел мешок с песком, выполнявший роль балласта. И на нем кто-то грубо, по-детски, вывел мелом одно слово: «Пилот». Андрей выдернул это название из моего проекта.

Насмешка. Горькая эпитафия нашему провалу. Они создали машину, способную поднять в воздух лишь саму себя. Впустую потратили время, которое украли у нас.

Я продолжал неподвижно смотреть. Холодно, однако. Холод, казалось, пробирался под камзол, студил кровь. Горечь от такого очевидного технического провала медленно уступала место любопытству аналитика, вскрывающего чужой замысел.

Бунт был налицо, как и его прекрасно-бесполезный результат. Теперь предстояло вскрыть его архитектуру. Кто был мозгом? Кто дергал за ниточки, заставляя сложную машину Игнатовского работать на себя? Нартов, при всем его гении, был лишь исполнителем. Провернуть операцию такого масштаба, списать столько ресурсов, заставить десятки людей рисковать головой и молчать — нет, за этим стоял кто-то с властью и волей. Де ла Серда? Безусловно, его рука чувствовалась в безупречной организации охраны. Однако даже он был лишь мечом. Кто же был головой?

Словно палец хирурга, моя подзорная труба скользила по поляне, препарируя сцену. В окуляре — мастера из моего механического цеха, которых я вытащил из Охтинского и Тульского заводов и научил всему, что знал сам; теперь они работали с одержимостью, подчиняясь чужой воле. Дальше — люди капитана, оцепившие периметр. Мои глаза, ставшие ширмой для мятежа. Взгляд выискивал дирижера этого подпольного оркестра.

И тут тяжелая, окованная железом дверь бункера — моего же бункера — со скрипом отворилась.

На свет факелов вышел царевич Алексей.

С растрепанными волосами и пятном сажи на щеке, в простом расстегнутом камзоле, он нес себя как хозяин. К нему тут же подбежал Нартов, и они вместе, как равные, склонились над чертежом на вынесенном из бункера столе. Алексей слушал восторженный лепет инженера, взял уголек, перечеркнул какой-то узел на схеме и набросал рядом что-то свое.

Странно. Что царевич может такого нарисовать? За ним не наблюдалось ранее подобной тяги к конструкторским разработкам. Да что произошло за последние три месяца?

Нартов всмотрелся и энергично закивал, признавая правоту царевича. Затем к ним подошел старший мастер и с поклоном протянул Алексею какой-то образец. Может это новый клеевый состав? Наследник повертел его, поскреб ногтем, понюхал и, коротко кивнув, отдал какое-то распоряжение.