Инженер Петра Великого 8 (СИ). Страница 7

Султан всматривался в ларь. Он даже подумал, что если там сейчас находится одна из этих смирновских дьявольских штук, то его правление будет окончено. А если нет, то впредь нужно запретить вносить такие предметы во дворец. Но судя по относительно спокойному лицу аги янычар, он в курсе что там. Султан взял в себя в руки, отгоняя от себя секундный страх.

Русский офицер шагнул вперед и сдержанно, без подобострастия, поклонился трону. В руке он держал свиток, перевязанный черной лентой.

— Его Императорское Величество, царь Петр Алексеевич, — произнес он на ломаном турецком, но громко и отчетливо, — шлет свои соболезнования падишаху в связи с гибелью его верного слуги и доблестного воина, Великого Визиря Дамат Али-паши.

Он передал свиток ближайшему советнику, и тот, на дрожащих ногах, поднес его султану. Ахмед III медленно развязал ленту, сломал печати и развернул плотную бумагу.

Стоявшие поодаль Крофт и де Вуазен вновь обменялись быстрыми взглядами. Вернуть тело? Ход сильный, гениальный в своей рыцарственной дерзости.

«Дьявол… — невольно восхитился Крофт. — Этот Смирнов кует пушки, да, но и невысказанные слова бьют не хуже ядер. Проявить уважение и тут же напомнить о своей силе… Блестяще».

Де Вуазен, однако, увидел в этом жесте более тонкую и жестокую шпильку.

«Он учит падишаха справедливости, спалив дотла его армию! — пронеслось в голове француза. — Этот султан… он такого не проглотит. Никогда».

Глаза султана бежали по строкам, выхватывая слова: «…пал аки лев, доблести исполненный, во главе янычар своих…», «…тело же его огнем дьявольским зело обезображено…», «…и дабы недруга достойного предать земле со славою подобающей, повелел я останки его медом чистым и солью белою от тлена уберечь…». И в конце — это слово, выведенное почти каллиграфически: «адалет».

Султан дочитал до конца. На его лице разгорался яростный огонь. Он не зачитал письмо вслух, но каждый, кто видел его лицо, понял, что удар этого послания был страшнее удара ятагана.

Шедевр жестокого уважения. Царь Петр сообщал, что визирь пал, как лев, но тут же безжалостно констатировал: тело его обезображено новым «дьявольским огнем» — демонстрация мощи. А затем, прикрываясь тюркским словом «адалет» — справедливость, — этот северный варвар учил его, падишаха, благородству, используя его же культурные ценности как оружие.

Султан молча смотрел на кедровый ларь. Он еще не отдал приказ вскрыть его, но уже знал, что там. Там лежало доказательство его поражения. Противник отнял у него армию, саму суть войны, превратив ее из поединка чести в безжалостную работу адской машины, а после — прислал письмо на языке изощренного унижения.

С трудом оторвав взгляд от кедрового ларя, султан Ахмед III посмотрел на русского офицера. В его глазах не осталось ни растерянности, ни сомнений. Воинская честь, впитанная с молоком матери, презирала удары в спину. Но яд изощренного оскорбления уже растекался по венам. Воевать колдовством, прикрываясь благородством? Превращать войну в бойню, а после учить его, падишаха, справедливости? Нет. Ответить им тем же — не бесчестие. Это восстановление равновесия. Это… справедливость.

— Передай своему царю, — произнес он, — что Повелитель Правоверных оценил его… учтивость. Можете идти.

Русский офицер поклонился и с той же невозмутимой выдержкой покинул зал. За ним последовали гвардейцы. Когда тяжелые двери за ними закрылись, султан неожиданно поднялся с трона, вызвав испуганный шепот. Он неспешно спустился по ступеням и подошел к ларю. На мгновение замер, положив руку на грубое, пахнущее смолой дерево, словно прощаясь. Затем его лицо исказила маска ярости.

Не Петра это идея. Этот грубый варвар способен только топором махать. Другой. Тот, чье имя стало проклятием: «барон-шайтан» Смирнов. Это его дьявольский ум породил и «огненное дыхание», и этот унизительный жест с «адалетом». Не послание царя царю, а личный вызов, брошенный ему, султану, безродным гяурским инженером. Глумление над памятью друга, чьи изувеченные останки теперь покоились в этом ящике.

Резко развернувшись, султан властным взглядом нашел старого казначея Ибрагима и агу янычар. Оба сановника безмолвно поклонились, принимая невысказанное поручение и обратились в слух. Затем его взгляд отыскал двух европейцев.

— Подойдите, — приказал он.

Крофт и де Вуазен приблизились, сердца их заколотились от предвкушения. Их час настал.

— Я принимаю ваше предложение, — отрезал султан, глядя поверх их голов, и обратился к первому визирю: — Передай этим господам, что их совет услышан. Пусть готовят своих людей направлять огонь в землях гяуров. Я хочу, чтобы земля горела под ногами царя Петра. Я хочу, чтобы он захлебнулся в крови собственных подданных. Это будет мой ответ. Мой… адалет.

Последнее слово он произнес с такой ненавистью, что де Вуазен невольно поежился. Крофт же лишь сдержанно склонил голову, скрывая торжествующую улыбку. План сработал даже лучше, чем они ожидали. Хитрость русских, рассчитанная на одно, разбудила в султане жажду личной вендетты — куда более страшную, чем государственная вражда.

Они получили то, чего хотели: Османская империя оставалась в войне, она вцепится в незащищенный тыл России. В центре зала, словно алтарь новой войны, стоял кедровый ларь с телом Великого Визиря.

Конец интерлюдии.

От автора: если история Смирнова Вам по душе — не забывайте нажимать на❤

Глава 4

Промозглый утренний туман, казалось, просочился сквозь стены и осел на стопках бумаг в моем кабинете. Доклады со строительства «Стального Хребта» ложились друг на друга. Каждая страница кричала об одном и том же: величайший проект Империи вяз в человеческой апатии. С цифрами не поспоришь — темпы работ упали, гора бракованных шпал и криво насыпанных участков росла, а вместе с ней и пассивное сопротивление тысяч согнанных на стройку людей.

Мои смотрители писали о «нерадении», «лености» и «злостном уклонении». Однако, продираясь сквозь казенные формулировки, я понимал, что картина сложнее. Это был тихий, изматывающий бунт рабов, помноженный на целенаправленную диверсию. Такое ощущение, будто какие-то невидимые крысы, ходили по баракам, и их ядовито шептали — «Барон-антихрист строит дорогу в ад…», «Деньги — приманка, чтобы выявить смутьянов…», «Самых усердных заберут на вечную каторгу на Урал…». Глупости, конечно, вряд ли все так и было, ощущение было именно таким.

Я позвал Алексея. На лице наследника сдержанная буря эмоций. Его задача, шанс доказать самому себе свою состоятельность, оборачивалась, как выяснилось, унизительным провалом. Молча он положил передо мной очередной рапорт.

— Опять побег, Петр Алексеевич, — глухо произнес он. — Три семьи ночью ушли. Поймали, вернули. Я велел высечь зачинщика прилюдно… Так в прошлый раз после такого наказания на следующий день вовсе никто на работу не вышел. Стоят, молчат. Что ни делай — все впустую. Люд темный, упрямый. Ни уговоров не приемлют, ни кары не боятся.

В его взгляде читалась отчаянная надежда: он ждал, что я, как фокусник, извлеку из рукава очередное «чудо» — хитрый механизм или грозный указ, который все исправит. Однако дело было не в технологиях.

— Государь ждет от нас результата, Алексей Петрович, — сказал я постукивая пальцем по столу. — Не от меня, а от нас. Если мы его не дадим, он пришлет генералов. Они решат эту проблему по-своему — кнутом и кровью. И вся ответственность за тысячи загубленных душ и проваленный проект ляжет на нас. У нас есть время, чтобы этого не допустить.

Жестоко, наверное. Он должен был ощутить на плечах всю тяжесть ответственности.

— Но что я могу сделать? — в его голосе прорвалось отчаяние. — Я перепробовал все!

— Вы пытались управлять ими, как вещами, бездушным инструментом. — Я притянул к себе карту строительства. — А что, если посмотреть на них по-другому? Какой ресурс для них самый ценный, Алексей Петрович? Ценнее денег, еды, даже самой жизни?