Бальтазар (СИ). Страница 6

Люциус не видел, что его глаза вновь наполнились холодным, неумолимым золотом. Но гоблины видели. И этого взгляда им было достаточно, чтобы они готовы были пойти за ним куда угодно. Даже на верную смерть…

***

Тем временем в фамильном поместье Бальтазаров царила непривычная тишина. Смолкли стоны в стенах, затих шепот в темных углах. Даже мумифицированный дворецкий Константин замер в тени арочного прохода, словно превратившись в очередную мрачную статую.

В центре же главного холла, перед массивным портретом основателя рода, неподвижно стояла Генриетта. Это именно она перенесла картины в холл, больше они не были опасны, не для ее брата. Её бархатное платье казалось лишь более глубокой прядью тьмы в и без того мрачном зале. На её лице не было привычной насмешливой улыбки, а лишь холодная, сосредоточенная внимательность.

Портрет Генриха Бальтазара уже успел восстановиться. В то время как остальные предки: и прабабушка Агата, и прадед Казимир, и тетя Ульяна; были лишь бледными, едва намеченными мазками на своих холстах. Им потребуются недели, чтобы набраться сил для нового воплощения. Основатель же сурово посмотрел на свою пра пра… правнучку. Его глаза, всего несколько часов назад полные холодной ярости, теперь выражали нечто иное: задумчивость и… одобрение?

— Ну что, старый грешник? — голос Генриетты прозвучал тихо, но четко, нарушая застывшую тишину зала. — Удовлетворен? Твой план сработал. Мой брат добровольно отправился в Тень, — с неодобрением поджав губы.

С полотна на нее смотрели с тем же каменным выражением лица. Но спустя мгновение губы на портрете дрогнули, и из них донесся низкий, похожий на скрежет камня голос:

— Он сильнее, чем ты думаешь, Генриетта. Сильнее, чем мы все предполагали, — в голосе основателя прозвучала редкая нота уважения. — Был риск, что он сломается, не выдержит давления, но он истинный Бальтазар, он не дал неприятностям сломить себя, это закалило его волю и характер. Мы никогда не воспитывали Светлых, и хоть мой подход тебе пришелся не по нутру… — развел он руками, — но в любом случае был риск, что он сойдет с ума, не выдержав той тьмы, что несет наше наследие…

Генриетта позволила себе едва заметную улыбку, кончики её губ дрогнули.

— Я всегда знала, что в нем есть искра, просто… иная. Не та, к которой привыкли мы, — с любовью в голосе кивнула она.

— Искра? — основатель фыркнул, и на его нарисованной бороде заплясали блики от далекого канделябра. — У него внутри целое солнце, девочка, — Генрих помолчал, и его взгляд стал тяжелее. — Хоть люди об этом забыли, но свет КУДА беспощаднее тьмы. Если нас можно подкупить или договориться, то Светлого… — покачав головой, — остановит только смерть. Именно поэтому мы должны были воспитать его, чтобы он не разменивался на всякую ерунду, чтобы не дал льстивым речам обмануть себя. Сколько Светлых погибло, считая, что поступают правильно, когда все говорят им обратное? Люциус должен быть сильным, пускай для этого нам и пришлось причинить ему боль.

— Я все это понимаю не хуже тебя, дедуля, — парировала Генриетта, играя темным перстнем на своем пальце. — Именно поэтому я и воспитывала его в наших традициях. Чтобы он научился направлять свой свет… в нужное русло. Чтобы он понял, что любовь — это тоже форма власти. Самая прочная, но вместе с тем и порочная…

С портрета донесся тихий, одобрительный хрип, похожий на скрежет надгробия.

— И ты хорошо справилась, — одобрительно кивнул он. — Был риск, что мы его сломаем, все же это наш первый опыт с воспитанием Светлого, — поджав губы. — Но ты справилась лучше, чем я… при воспитании твоего отца. Тот сломался, не выдержал ужасов войны. Захотел сбежать, вместо того, чтобы продолжать бороться… пускай даже это и привело бы к нашему уничтожению. Но мы бы погибли сражаясь, а не как сейчас гния на этом безжизненном куске камня.

Генриетта вздернула подбородок, и в ее зеленых глазах вспыхнул знакомый огонек гордости и властности.

— Мой брат истинный Бальтазар, — на ее губах появилась мечтательная улыбка. — Беспощадный, неумолимый и его легче убить, чем сломать. Мне остается лишь вдохновлять его в нужную сторону, дать ему ту самую любовь, ради которой он будет готов идти до конца… — со зловещей улыбкой на губах закончила она.

Она повернулась, чтобы уйти, ее каблуки звучали по каменным плитам тихим эхом.

— И, дедуля? — она бросила взгляд через плечо на портрет. — Когда он вернется… постарайся не выглядеть таким довольным, а то он может заподозрить, что мы его дурим, — помолчав на мгновенье, — у него должно сохраниться желание покинуть поместье, эту золотую клетку, которую воздвиг наш отец…

Не дожидаясь ответа, она скрылась в темном проходе, оставив основателя рода в одиночестве. Генрих Бальтазар на своем портрете позволил себе то, что не позволял никогда при жизни, его суровые черты смягчились в едва уловимой, но безоговорочно гордой улыбке.

— Настоящая Ведьма, — довольно вздохнул он, подняв свой взгляд на витраж, за которым было видно голубую планету, его лицо сменилось на презрительную ухмылку: — Не для того, я и мои потомки лили кровь, чтобы миром правили торгаши и ростовщики, которым раньше у руку было падать зазорно. Наш род никогда не был добрым, но даже мы не опускались до того блядства, что позволяют нынешние правители этого мира, выращенные алхимиками с их вечной жаждой наживы. Они отказались от магов, что было с их стороны разумно, чтобы сразу же продать душу золотому Тельцу. Когда Люциус поймет, каков мир простецов на самом деле… даже я не берусь судить, как ОН поступит, — хмыкнул основатель себе в усы. — Самый Беспощадный из рода Бальтазар… — со вкусом повторил он.

В зале вновь воцарилась тишина, но на этот раз она была полна ожидания.

***

Тропа внезапно оборвалась, уперевшись в зияющую, бездонную пропасть. Бескрайняя пустота простиралась передо мной, и в её глубине, словно окровавленный зуб, торчал одинокий остров. На нем высился замок из черного базальта и алой кости, оплетенный жилами каких-то пульсирующих теней. По стенам и башням с размеренной, хищной грацией прохаживались существа невероятных, чудовищных форм. Тени моей сестры, её личная гвардия в этом мире.

— Домен сестры… чудовищен, как и она сама, — выдыхаю с неподдельным восхищением.

Позади раздался испуганный шёпот гоблинов, но им хватило одного моего взгляда через плечо, чтобы они вжались в пол и затихли.

Мне не нужно было в обитель сестры. Моя цель была где-то дальше. Но тропа оборвалась, и я застрял на этом каменном выступе, словно муха на краю тарелки. Мир Теней не признавал прямых путей, вот только моих знаний не хватало, чтобы найти обход. Мысль обратиться за помощью в домен сестры тут же вызвала во мне волну сопротивления. Нет. Это было мое испытание, я ДОЛЖЕН пройти его сам.

Пока я размышлял, у моих ног бесшумно материализовалась знакомая черная кошка. Она лениво потянулась и потерлась о мою мантию, а затем она подняла голову, и её серебристые глаза уставились на меня. Когда она заговорила, её голос звучал как колокольчик, а слова складывались в странные, старомодные рифмы:

— О, путник, скованный судьбой в этом бездонном краю. Не хочешь ль, чтобы Никс тебе совет свой дала? — чуть ли не пропела она.

Я смерил её взглядом, по-прежнему не ощущая прямой угрозы, лишь лёгкий, колкий холодок.

— Разве что ты знаешь способ пересечь эту пропасть, не свалившись вниз, — на моих губах появилась привычная высокомерная ухмылка. Вряд ли этот клубок меха мог предложить что-то дельное.

Никс прикрыла мордочку лапкой и тихо хмыкнула, не нарушая поэтический ритм:

— Мря-мяу… Думается мне, с такой мелочью я справлюсь, малец, — уже нормальным голосом произнесла она.

После чего хлопнула лапками, театрально указав в бездну. Со дна пропасти, с оглушительным скрежетом рвущегося камня и ломающихся костей, начал подниматься корабль. Он был огромен, древен, с обугленными бортами и рваными, черными как сама бездна, парусами. На его боку, выведенные поблёкшей, но всё ещё зловещей краской, красовалось имя: «Летучий Голландец».