Только вперед! (СИ). Страница 21

— Свои… — сказал я.

— Свои сидят дома, цыцкой дите кормят! — сказал кто-то из казаков и все заржали.

— А ты бы и сам не прочь к цыцке присосаться? — отвечал я, вызывая еще больше смеха.

Да, казачки. Бахмут рядом, тут же и первые казачьи станицы. И они не могли не реагировать на войну. Вот только у меня еще раньше было немало вопросов, почему не особо активно используют казаков в Крымской компании. И вообще, словно несколько ими пренебрегают. А ведь, дай задание казакам, так они и Азов могли бы взять хотя бы в осаду.

Через час я уже бражничал с казацкими старшинами. Ну и не только я. И другие офицеры. И с каждой чаркой хлебного вина, я все больше понимал… Дома. Я дома!

Невьянск

20 июля 1735 года

— Ба-бах! — картечь с увеличенным зарядом пороха полетела в сторону мишени.

Не успел ещё Акинфий Никитич убрать ладони с ушей, как железные шарики размолотили щиты из не самых тонких досок. Мишень располагалась на расстоянии трехсот пятидесяти шагов. И было очевидно, что новая пушка может поражать ближней картечью неприятеля и на большем расстоянии.

— Господин Демидов, усиленного заряда пороха не нужно, — качая головой, сказал Иван Карлович Йонсон. — И без того бьет добро.

Акинфий Никитич посмотрел на одного из своих лучших мастеров по отливу пушек и с ухмылкой спросил:

— А что, Карлович, в Швеции таких пушек, поди, и нет?

Пожилой швед развёл руками. Обычно он говорил, что в Швеции всё есть, и лучше русского. Сейчас же оставалось только развести руками, признавая, что подобных орудий в Швеции не льют. Как не преувеличивай шведскую металлургию и пушкарское дело, но русские пушки нового образца — это новое слово в артиллерии.

Но Карлович не оставлял попытки идеализировать свою прошлую родину.

— Вот только, Акинфий Никитич, я столь давно не был в Швеции, что уже не могу с точностью сказать, что там льют, а чего не делают, — развёл руками русский швед.

Иван Карлович уже и сам не знал, кто он больше: швед или русский. Двадцать шесть лет назад он бы ответил однозначно, что швед. Но после того, как уже столько лет прожил на Урале, Йоханссон не знал, да уже и не хотел другой жизни для себя.

Здесь и семья. Вполне сытная, благополучная жизнь. А ещё интересная работа и уважение работников Уральских заводов. Демидов по-простецки разговаривает со своим мастером, не забывает баловать своего мастера. Но все то ладно: Акинфию Демидову на Урале позволено если не всё, то очень многое. Но хозяин позволяет и Йоханссону разговаривать с собой, не чинясь. И вот это, может и более остального, нравилось Карловичу.

— Так всё же задумка с той угловатой каморой в пушке добрая? — спросил Демидов, при этом уже прекрасно зная ответ.

— Зело добрая, — с некой завистью в голосе отвечал Иван Карлович. — Были бы такие пушки у нас под Полтавой…

— Ты говори, да не заговаривайся, черт ты шведский! — делано рассердился Акинфий Никитич. — С пушками, али без них, но царь Петр Аляксеевич гнал бы вас.

— Может оно и так, — поняв, что сказал лишку, согласился Карлович.

— Вот, Йоханссон, знай наших! — сказал довольный Демидов, поднимая наставительно указательный палец кверху.

— А разве не вы говорили, что у того, кто предложил подобную конструкцию, корни шведские? У Норова? — с лукавством, отмечая отличное настроение своего работодателя, спросил Йоханссон.

— Тебя послушать, так Швеция — первейшая держава во всём свете, — усмехнулся Демидов.

— Смотрю я на эту пушку, вспоминаю те машины, что на Озёрном заводе нынче собирают… — с сожалением говорил Йоханссон. — И вижу, что коли всем этим распорядиться по уму, так не токмо лучше шведского будет. Тут и голланды умоются, французы заплачут.

Демидов серьёзным взглядом посмотрел на своего мастера. Знал, что тот врать или преувеличивать не станет. И пусть у Ивана Карловича уже давно прошла шведская спесь, когда он только лишь критиковал всё русское, Демидов знал, что мастеру всё равно не так легко признавать превосходство русского оружия.

Когда-то Ивана Карловича среди немалого количества шведских пленных ещё отобрал ныне покойный отец Акинфия Никитича. И так же, как и сейчас продолжатель династии Демидовых, Никита Демидов немало доверял пленному шведу, нынче ставшему русским человеком.

Иван Карлович и православие принял, и женился на русской девице. Сыновей-подростков имеет, которые также прилежно перенимают науку отца. Школу при заводе закончили. А говорит на русском языке Иван Карлович так лихо, что иные русские не умеют.

— Готово! — сообщили пушкари. — Батюшка Акинфий Никитич, зарядили, да щиты выставили

— Бей! — махнул рукой Демидов.

В этот раз вновь была заряжена ближняя картечь. Но мишени были выставлены уже на четыреста шагов. И пороху чуть меньше положили.

— Ба-бах!

— Да-а, — протяжно сказал Демидов, почесывая свой бритый подбородок. — Сие превеликое преимущество.

Вновь разворотило мишени. И стало понятно, что можно эти щиты отодвинуть ещё дальше. Иные пушки с такого расстояния редко пробьют щит.

За счёт лучшей обтюрации в конусной каморе заряды новой пушки конструкции Норова летели и дальше, и точнее. И не только это было новаторским в новом орудии. Усовершенствованный лафет сделал пушку более манёвренной, поистине незаменимым полевым орудием. Четыре лошади, пускай и далеко не самые худые, могли орудие перевозить достаточно быстро.

Когда там, в Петербурге, Демидов общался с Норовым, Нартовым, с Шуваловым, Акинфий Никитич всё больше склонялся к тому, что это прожектёры. То есть такие, что будут много говорить, но, между тем, мало делать. За свою жизнь Демидов встречал таких фантазёров огромное множество.

Оказалось же, что пушка, с которой не сводил глаз Акинфий Демидов, — доказательство тому, что собрались не сочинители сказок. Как бы не вышло так, что эта группа людей сможет сделать очень многое.

— Прокопий! — кликнул Демидов одного из своих приказчиков.

Относительно молодой, но не уступающий умом и разумом старикам приказчик-распорядитель тут же оказался рядом со своим хозяином. Мало того, с дощечкой на руке, с листом бумаге на ней и готовый записывать хоть бы и на весу.

— Чего изволите? — спросил Прокопий Макарович.

— Экий ты ловки! Вот пошлю тебя в Европы в университету научаться, — сказал Демидов, смотря, как Прокопий макнул перо в чернила.

— За что, батюшка? Не гневись. Куда мне такое наказание? В Европы те ехать? — взмолился приказчик.

— Об том после еще поговорим. А ты отошли в Петербург, на нынче строящийся Ахтынский завод, ещё две тысячи рублей, — повелел Демидов.

— Завтра же поутру и отправлюсь. Али прикажете кого иного отправить? — спрашивал распорядитель.

— Нет, сам и поезжай. Да всё посмотри там. Прознай где нынче Александр Лукич Норов. Я ему письма напишу. Да возьми с собой кого, кабы послать мне весточки, — приказывал Демидов.

Акинфий Никитич подумал, что имеет возможность большими средствами вложиться в новое производство. Он уже знал, что пушки, как и сверлильные станки, и станки для нарезов ружей — это далеко не всё, что может и будет изготавливаться на новом заводе в Петербурге.

Создав пушку нового образца, уже оценив её преимущество над всеми остальными полевыми орудиями, Демидов посчитал необходимым не просто увеличить свою долю в новом заводе. Он решил и вовсе прибрать его к рукам.

Нет, душить инициативу Норова или Нартова, других изобретателей, которые собраны под этим проектом, Демидов не хотел ни в коем разе. Но он желал быть над всеми ими. Словно бы отец над своими чадами. Такой отец, у которого много денег, и по этому показателю с ним конкурировать никто не сможет из числа всех соучредителей завода.

А что касается Норова, так тут ещё открылась и другая история с этим человеком. Оказывается, Александр Лукич Норов умудрился начать чуть ли не войну с Василием Татищевым. С тем человеком, с которым уже давно враждует и сам Демидов.