Ведьма и столичный инквизитор (СИ). Страница 21

Сорвать! Разорвать эту связь.

Чудовище взревело от чистой, безумной ярости. Оно рванулось, развернулось с невероятной, пугающей скоростью. Удар! Когтистая лапа, быстрая как молния, прошлась по моему левому плечу.

Боль! Белый, ослепляющий взрыв, выжигающий сознание. Ощущение, будто раскаленные ножи вспороли плоть. Теплая, липкая кровь брызнула, запах меди ударил в нос. Едва устоял, не выпуская амулет, но ослабел порядком.

Второй удар – в грудь – отшвырнул меня назад, как тряпичную куклу. Воздух вырвался со стоном. Хорошо хоть когтями не задел. Я катился по грязному, заваленному щепой полу, уворачиваясь от слепых, сокрушительных ударов, мир плыл в тумане боли, крови и адского рева.

Я все прекрасно видел. И амулет. И эти человеческие глаза в звериной маске – полные невыносимого ужаса и мольбы.

Он не хочет этого! Но не может остановиться. Точно кукла подвешенная на нить кукловода.

Двинул не на него, а в сторону, к ржавому механизму мельничного колеса, к гнилой балке. Удар ногой – по едва держащемуся штифту крепления цепи. Грохот. Лязг падающего металла. Облако пыли и щепы. Шкив и тяжелая балка рухнули между нами, как баррикада.

Чудовище отпрянуло, ревя, ослепленное пылью, оглушенное грохотом. Я бросился вперед, превозмогая адскую боль в руке и слабость. Точный, рассчитанный удар рукоятью ножа в основание черепа.

Тук!

Звериный рев оборвался. Чудовище рухнуло на пол, как подкошенное, сотрясая доски.

Тишина.

Звенящая, гулкая, прерываемая лишь моим хриплым, прерывистым дыханием и жужжанием мошкары. Боль в руке была адской, пульсирующей с каждым ударом сердца. Кровь текла ручьем, пропитывая рукав, капая на пол. Но работа не закончена.

Подойдя к распростертому телу, я опустился на колени, игнорируя протест мышц. Расстегнуть амулет одной, дрожащей правой рукой было пыткой.

Петля тугая. Пальцы скользили по крови. Наконец, с усилием, опасный амулет отделился от тела.

На моих глазах началось обратное превращение: шерсть уходила под кожу, как вода в песок, клыки втягивались, свиные черты лица расплывались, уступая место искаженным мукой чертам человеческого лица. Лица так похожего на кузнеца.

Ларс был жив. Дышал. Но какой ценой?

Когда он очнется и узнает, что его руки сделали…

Убийство, пусть и в состоянии заколдованном, не каждый сможет принять.

Рука ныла огнем. Пусть я и закрыл рану повязкой, а болеть от этого не переставало.

Опасный зачарованный амулет завернул в вощеный холст из сумки, сунул в привычно взятый с собой дубовый ларец.

Потом, собрав волю в кулак, взвалил бесчувственное тело Ларса на невредимое плечо. Каждый шаг к выходу был пыткой. Голова кружилась, левая рука висела плетью, горячая и тяжелая. Вынес парня на лунный свет.

— Роланд, скотина!

- Я какал. Это невозможно контролировать, - он виновато лупал глазами, но пахло так словно он правда там делал грязные дела.

- Я понял, что это невозможно регулировать в твои годы.

Губы Роланда обиженно вытянулись в линию. Глаза настороженно сузились.

- Давай тут без выступлений. Бери молодого. А я тут пока посижу, - сказал устало.

Голова кружилась. Пульс стучал в висках. Завалившись на траву я раскинул руки, даже не думая, как себя чувствует мой противник.

Почему-то в голову опять пришла Теяна.

Как так вышло, что мы с ней вдвоем справились лучше, чем с двумя здоровыми лбами, которых учили (должны были учить!) справляться с подобными ситуациями?

- Это… я сам могу идти! Я не падал в обморок. Я готовился к выпаду, - сказал Гарольд. – А ты убежал! – заметил он напарнику.

- Поел бы ты такой каши, что и я, сам бы убежал как миленький. Что ты мне прикажешь срать и драться? – возмущался Роланд.

Потом громче Роланд считавший, что мне их было не слышно добавил для меня лично:

- А пошли бы поутру. Я бы тебя прикрыл. И Гарольд, оказывается, у нас не падал в обморок. Просто кимарил. Так в отчете и напиши.

Все мы знали, что Рональд не будет писать в отчете об этом случае. Обосравшиеся как правило молчат.

Этих парней мне на ночь хватило.

— Трупы внутри. Две женщины. Сына кузнеца узнаете?

Рональд кивнул. Гарольд. пожал плечами.

— Отнесите парня в замок жандармерии. Надо вызвать лекаря. Он пока чудищем ходил осторожно себя не вел, да и я ему добавил. — приказал, переводя дух, опираясь здоровой рукой о косяк.

Мир качнулся, потемнело в глазах.

Роланд молча, без лишних слов, взял Ларса, легко перекинув через могучее плечо. Гарольд бросил быстрый, испуганный взгляд в черный провал двери, побледнел, сглотнув.

— И чтоб я больше вас никогда не видел.

Они кивнули, без лишних слов, унося Ларса в объятия ночного леса.

Я прислонился к холодной, шершавой стене мельницы, глядя на быстро расплывающееся темное пятно на повязке. Внутри мельницы лежали две невинно убитые девушки, чьи жизни оборвались в ужасе.

Когда сын кузнеца очнется и вспомнит, поймет, ему будет хуже, чем под любым пытками инквизиции.

Глава 16

Теяна

— Вот, господин Ханус, — мой голос прозвучал громче, чем ожидала в тишине старой аптеки.

Я обратилась к седовласому аптекарю, который склонился над массивной ступкой из темного, почти черного камня.

Его руки, покрытые тонкой паутиной старческих морщин, но все еще сильные, с мерной, гипнотической точностью растирали что-то в мелкую, почти эфирную пыль тяжелым пестиком.

— Свежий сбор. Зверобой, душица, ромашка, мята перечная – лучшие листочки, как вы просили, собраны на солнечных опушках после росы. Корни валерианы еще чуть досушиваются в тени у ручья, завтра принесу.

Старик отложил пестик, смахнул со лба выбившуюся седую прядь и подошел. Его глаза, цвета спелого лесного ореха, теплые и умные, смотрели доброжелательно. Он развязал мешок, погрузил руку в душистое содержимое, поднес щепотку к носу, закрыл глаза и глубоко вдохнул. На лице появилось выражение глубокого удовлетворения.

— Качество, Теяна, как всегда, безупречно, — произнес мужчина, и в его тихом, ровном голосе звучало искреннее уважение. — Спасибо. Травы – душа аптеки.

- Элиас, Теяна пришла! Ты же всегда выходишь в такие моменты — Он обернулся к заставленным стеллажам, уходящим в полумрак глубины помещения. Глиняные горшочки, склянки с цветными жидкостями, свертки с сушеными кореньями – все было аккуратно подписано его твердым почерком. — Рассчитайся с нашей гостьей, будь добр. Да и поворкуйте, - дед многозначно улыбнулся, надеясь скорее свести двух молодых и получить постоянную скидку на мои услуги.

- А я эту настойку для старухи Гивельды доделаю. Кашель ее замучил, беднягу, - добавил он.

Из-за стеллажа, заваленного коробками с сушеными ягодами бузины, похожими на крошечные угольки, появился парень. Увидев меня, он широко улыбнулся. Но как-то иначе.

Раньше в его улыбке, в его застенчивом взгляде, скользившем по мне, была робкая надежда, трепетное обожание, которое я чувствовала кожей и которое вызывало во мне неловкость. Сегодня улыбка была иной.

Широкой, открытой, искренне-дружеской, но лишенной того особого трепета. Его лицо, обычно спокойное и немного простодушное, буквально светилось изнутри каким-то тихим, глубоким, всепоглощающим счастьем, словно он нес в себе частичку самого солнца.

— Привет, Тея, — сказал парень, и в его голосе звенела эта новая, легкая нота.

Он достал из-под прилавка тяжелую деревянную кассу с аккуратными отделениями для монет разного достоинства. Пальцы молодого аптекаря, испачканные зелеными разводами от каких-то только что растертых листьев, двигались привычно и ловко.

— Спасибо огромное. Дед в восторге – говорит, такой душистый, крепкий зверобой только у тебя бывает. Снадобья будут сильнее. Люди быстрее поправляться станут.

Парень отсчитал несколько медяков и пару мелких, потускневших серебряников, аккуратно сложил их в небольшой, тоже потертый холщовый мешочек и протянул мне.