Кровь Геркулеса. Страница 7

Музыканты опустили свои инструменты и поклонились.

Я затаила дыхание и ждала. Ждала, когда Отец начнет издавать те же звуки, что и Мать. Ждала, что дверь сломается. Ждала битвы с Титаном. Ждала смерти.

Время замедлилось.

Я продолжала ждать.

– Кажется, монстр ушел, – сдавленно сказал Отец. Громыхнуло так, словно он споткнулся и упал. Хлопнула входная дверь. Он умолял соседей о помощи, но его голос звучал приглушенно.

Я так и не выпустила свое оружие.

В углу тихо всхлипывал Чарли.

Боль в груди постепенно отступала, и окружающий мир плыл перед глазами.

Шумы, звуки, движения – все было как в тумане.

Времени больше не существовало.

Чарли сонно прижался к моему боку. Я моргнула, приходя в себя.

Надо мной мерцал тусклый зеленый свет, а подо мной оказался знакомый потрепанный диван. В трейлере наступила ночь, и в темноте за окном тихо падал снег.

Буря прошла.

Я обнимала спящего Чарли за плечи, а Никс крепко обвилась вокруг моей талии, невидимая под толстовкой. Куча незнакомых людей энергично сновала по трейлеру. Один из них сказал что-то о том, что его вызвали соседи.

Двое незнакомцев повернулись ко мне.

Я вздрогнула и попыталась сползти вниз по спинке дивана. Мне не нравилась их близость.

Но медикам, мужчине и женщине, было все равно. Они наклонились ближе, вторгаясь в мое личное пространство. На их бейджах красовался золотой лев – символ Дома Зевса.

Если бы у меня были силы, я бы закричала.

Но у меня получилось только недовольно промычать.

Они чем-то намазали самые крупные порезы на лице, руках и ногах. Меня передернуло.

– Не двигайся, – прошипела женщина-медик. – Это очень дорогой спартанский лечебный гель. Тебе повезло, что его хоть немного осталось.

Ее губы скривились в гримасе отвращения.

Мне не лекарство не нравится, а то, что ты меня трогаешь.

– Скажи спасибо, что мы вообще его используем, – язвительно продолжал мужчина-медик. – Срок годности этого тюбика истек. Иначе мы бы ни за что не стали тратить на тебя лекарство. Олимпийские лаборатории Спарты вкладывают годы экспериментов и разработок в создание этих чудодейственных препаратов.

Было бы лучше, если бы срок годности не истек.

Глубоко вздохнув, я начала напевать себе под нос классическую мелодию и сосредоточилась на положительных моментах: в нескольких футах от меня люди в белых защитных костюмах засовывали Мать в мешок для трупов, а Отца допрашивали. Он стоял посреди сугробов и громко ругался.

Любо-дорого смотреть.

Дверь трейлера захлопнулась.

– Лежи спокойно, – огрызнулся мужчина-медик. Схватив меня за подбородок, он протирал мой левый глаз.

Он, наверное, и считать-то толком не умеет. Карл Гаусс никогда бы не стал говорить со мной таким тоном.

Высокий полицейский встал передо мной на колени. Он был одет во все черное, по бокам висела пара модных спартанских пистолетов, а на удостоверении сверкала эмблема Дома Артемиды – необузданный конь с дикими кроваво-красными глазами.

Полицейский щелкнул кнопкой включения на диктофоне и заговорил тихим голосом, словно с пугливым зверьком:

– Просто расскажи нам, что произошло. Твои раны. Это отец сделал? Он бил тебя? – он говорил мягким тоном, словно мой ответ имел хоть какое-то значение.

Но мы оба знали, что нет.

Полиция больше не задерживала за побои и нападения. Спартанская система правосудия тратила ресурсы только на одно преступление.

– Он мне не отец, – поправила я. Собственный голос звучал чуждо. – Приемный отец. И да, он м-меня ударил.

Полицейский прищурился. Разговор становился для него все интереснее.

– А кто ранил твою маму? Кто убил ее, ты помнишь?

– Расскажи им, что случилось, Алексис! – проревел Отец с улицы. – Скажи им, что это были Титаны, ты же знаешь, что я… – Он охнул, словно кто-то ударил его под дых.

Мой мозг закончил предложение за него: «…рыдал у двери ванной, умоляя вызвать Спартанцев».

– Не обращай на него внимания, – сказал полицейский. – Кто убил твою приемную мать? Вы можете сказать мне правду. Она была… вся в крови, губы в пене… С ней обошлись особенно… жестоко.

Я открыла было рот, чтобы сказать, что Мать убил Титан, но слова застряли в горле.

Сегодня ночью Чарли мог погибнуть. Никс могла пострадать. Я потерла запястья и посмотрела полицейскому прямо в глаза.

– Ее убил отец, – спокойно сказала я.

Красные глаза коня смотрели на меня обвиняюще.

Полицейский выключил диктофон.

– Спасибо, это все, что мне было нужно. Мы быстро со всем разберемся. Сегодня вечером его переведут в тюрьму Спартанской Федерации, он будет отбывать пожизненное заключение без права на досрочное освобождение, – полицейский кивнул. – Ты больше никогда его не увидишь.

Он встал и вышел из трейлера.

Снаружи Отец начал кричать и угрожать мне расправой (по мне, так он требовал слишком многого, ведь у него был шанс), но хлопнувшая дверь заглушила его причитания.

Женщина-медик смотрела на меня с отвращением, ее голос звучал необычно, когда она сказала:

– Мы ничего не можем сделать с твоим глазом или ухом. Мы не можем отвезти тебя в больницу.

Я понятия не имела, о чем она говорила.

Она вышла вслед за своим коллегой.

Мне будет не хватать ее позитивной энергии. Шутка.

Отрешенно я наблюдала за тем, как один человек протягивает вдоль стен трейлера желтую ленту с надписью «Зараженная зона», а другой заколачивает разбитое окно.

Люди потихоньку уезжали.

От шока я не понимала, сколько прошло времени.

Я моргнула.

Трейлер опустел. Воняло стерильной дезинфицирующей жидкостью, напоминавшей мне «специальный напиток».

От неоново-зеленых огней по стенам расползались тени: вереница белых электрических спартанских грузовиков уезжала, растворяясь в плотной белой пелене. Снег мягко приземлялся на подоконники.

Мы остались втроем.

Словно сон, ставший явью. Настоящий кошмар.

Дрожа и клацая зубами, я стащила с себя Никс и рывком закинула Чарли на диван, а затем пошатываясь подошла к двери трейлера.

Мне потребовалось несколько попыток, чтобы повернуть три замка.

Дрожащими руками я ухватилась за старое кресло, подтащила его к двери и плотно придвинула к ней в качестве баррикады.

Тусклый свет мерцал в зеленой дымке.

Я стянула одеяло с кровати, на которой никто из нас никогда не спал, и только тогда легла рядом с Чарли на диван и притянула к себе Никс.

Я не могла уснуть.

Когда мигающие цифровые часы показали ровно пять утра, я решила, что все равно не смогу отдохнуть и спотыкаясь пошла в ванную.

Трубы застонали, и из крана полилась струя. Побрызгав на лицо ледяной водой, я посмотрела в маленькое зеркало над раковиной.

И широко открыла рот от ужаса.

Волосы торчали во все стороны, а золотистая кожа была усыпана рубцами, синяками и порезами.

Но проблема была не в них.

Я медленно закрыла правый глаз.

Мир помутнел и потемнел, хотя левый глаз был по-прежнему открыт. Я открыла правый глаз, и зрение вернулось.

Розовая вода медленно стекала по лицу.

Из зеркала на меня смотрели разноцветные глаза. Мне не показалось: мои глаза больше не были темно-карими.

Левая радужка была белой.

Правая – черной.

И ведь это еще не все.

Словно обухом ударенная, я поднесла дрожащую руку к правому уху и заговорила. И услышала лишь искаженный, вибрирующий звук. Я опустила руку и повторила действие. На этот раз я услышала сказанное.

Я оглохла и ослепла на левую сторону.

Глубоко вздохнув, я плеснула на себя ледяной водой, пригладила волосы и расправила плечи.

Девушка в зеркале выглядела спокойной. Вся в порезах, с жуткими несовпадающими глазами она казалась пугающей. Сильной. Справа от нее на стене висел нетронутый телефон службы спасения.

– Кто она? Кажется, я ее знаю, – сказал бы Карл Гаусс, увидев ее, идущую по улице Брауншвейг в Германии. – Эта девочка будет моей ученицей!