Комикс. Страница 3

– А вот и свободная пресса! Ну и что вы думаете по поводу последних событий?

– Мы… Мы пока п-просто наблюдаем и стараемся объективно передавать информацию жителям города…

– А как же гражданский долг?

– То, что мы делаем, и есть наш гражданский долг. А в вашем понимании?

Гомес погружается в кресло и включает диктофон.

– Мой долг – защищать свободу! Но свобода немыслима без ответственности за свободу окружающих. Необходимая приправа к этому – уважение общепринятых законов, а также тех, кто представляет этот закон.

– Больше похоже на тоталитаризм…

– Называйте, как хотите. В сложившейся ситуации главное, чтобы люди чувствовали себя в безопасности, чтобы не боялись всяких психов, выбегающих из темных переулков с кислотой в шприцах.

– Ваша позиция понятна и всем давно известна. Но ведь упомянутый эпизод произошел только с вами.

– Он произошел не со мной, а с властью города… – Эвил выдыхает густой дым. – …в моем лице. Власть не должна выглядеть жертвой. Иначе жертвами станут все.

– Как вы прокомментируете последние события в кинотеатре?

– Сегодня у нас совещание с комиссаром полиции Уэйдом. Намечены кое-какие мероприятия, о которых я пока не могу говорить, но о наших действиях пресса узнает первой, уверяю вас.

Мэр на миг попадает в луч света от прожектора, и Гомесу кажется, что он узнаёт в нем…

Гул в ушах перерастает в непереносимый скрип.

– Что с вами?!

Гомес встает и тут же падает, схватившись за горло. Эвил нажимает кнопку на селекторе:

– Элла, принеси воды! Он в обморок упал, похоже. Быстрее!

Элла прибегает с бутылкой.

– Ему что-то плохо стало. Вызывай скорую, а я пока попробую его в чувство привести.

Эвил склоняется над лежащим на полу Гомесом и, зажав пальцем горлышко бутылки, слегка сбрызгивает его лицо – тот приходит в сознание, приподнимается и слабым голосом произносит:

– Что… Что со мной?

– Власть города только что вытащила из преисподней свободную прессу! Эк вас повело…

– У вас д-душно, еще эта сигара… Мне п-показалось…

Мэр протягивает ему салфетку, наливает воду в стаканы – один передает Гомесу, а другой залпом выпивает сам.

– Сейчас открою окно. – Эвил отодвигает штору, приоткрывает одну створку. – Ну вот, должно полегчать.

Эвил не успевает обернуться, как Гомес вдруг вскакивает, и, перевернув пару стульев, с воплем выбегает вон. Эвил ошарашенно замирает. В кабинет входит Элла.

– Скорая, как я понимаю, уже не нужна?

Эвил вздрагивает.

– Да… Псих какой-то. Позвони в «Герц» – разберись. Пусть пришлют нормального.

– Хорошо.

– Я… У меня такое состояние, словно… Во сколько я вчера ушел отсюда?

– Не знаю, сэр. Вы меня отпустили.

– Да? Я не помню. Не помню… Ладно, можешь идти. И кофе мне принеси.

– Хорошо.

Вечер-ночь

Эвил за столом. Курит. Волосы взъерошены. Часть длинных прядей свисает на глаза. От чашки кофе поднимается пар. Окно открыто, ветер гоняет тяжелые шторы. Карнизы скрипят. Клочок бумаги летает по кабинету: поднимается, кружит, опускается. Эвил наблюдает за ним, пока тот не залетает под стол.

Он достает его и рассматривает.

Флаер кинотеатра «Кей-Эм-Эс».

Руки трясутся. Эвил хватается за край стола, вскакивает, срывается к двери, но на полпути останавливается, поворачивается и медленно с опаской идет к стенному шкафу. Дрожащей рукой открывает дверь.

Внутри что-то висит.

Он дотрагивается и отдергивает руку. Дотрагивается еще раз и истерично хохочет.

Пластина слетает с лица. На ее месте показывается изрытая ожогами кожа, круглый немигающий глаз, желтые зубы там, где должна быть правая щека.

Он смеется дико, пугающе, со всхлипами и завываниями.

Его ослепляет свет прожектора.

Когда кабинет вновь погружается в сумерки, Эвил идет к столу, достает из ящика «беретту». Подходит к окну как раз в момент возвращения луча.

– Суки. Я вам покажу, мрази, кто мэр в этом городе… Я вам покажу, как издеваться надо мной… Я вам…

Он размеренно, спокойно прицеливаясь, выпускает в прожектор всю обойму. Тот гаснет после первого же выстрела, а после третьего взрывается, озаряя уродливое лицо мэра Конрада Кей Эвила, расстреливающего пустоту.

Время заката. Тени длинны, воздух разряжен, словно смешан с молоком. Смог. Солнце медленно движется, сменяя небоскребы, отражаясь красным от стекол, и в конце концов потухает за очередной высоткой. Быстро темнеет.

Окраина города. Серые одно- и двухэтажные здания в неоновых вывесках. Отголоски сирен. Голые деревья. Холодно.

Черный лимузин останавливается у клуба «Синие глазки Риты». Фары высвечивают мелкий косой дождь. Из лимузина выходит светловолосая женщина в черном пальто. Длинный синий шарф тянется почти до самой земли.

Женщина ежится, морщится от дождя, прикуривает сигарету. После нескольких коротких затяжек выбрасывает ее. Открывает дверь и заходит внутрь. Тень от фигуры бросается на лимузин и исчезает в сумраке. Неоновая Рита безостановочно подмигивает. Ветер. Небо очищается.

В клубе пусто.

Женщина подходит к стойке бара, снимает перчатки и шарф, бросает на стул. На вид ей не больше тридцати. Под черным пальто – темно-синее платье, тонкий золотой браслет, кольца с бриллиантами, тонкая золотая цепочка, разделенная семью маленькими золотыми шариками.

Седой бармен кивает и продолжает натирать пивные бокалы.

– Как живешь, Старина Браун?

– Добрый вечер, госпожа Фенуа.

– Ты знаешь, что за спиной тебя иногда называют гувернером?

– Я тоже рад вас видеть.

– И все же?

– Конечно знаю.

– И тебя не коробит?

– Нет, это ведь моя должность.

– Гувернер?

– Управляющий. А если быть точным, управляющий партнер.

– А откуда взялся «гувернер»?

– Однажды в бар зашел какой-то хренов француз и назвал меня gouverneur. Грег был только что с отсидки и, когда услышал, поперхнулся от смеха. У него там начальника тюрьмы так называли. Так и прилипло.

– Смешно.

– Когда двадцатый раз рассказываешь, не очень. Выпьете что-нибудь? Воды? Кофе?

– Зеленый чай.

– Хорошо, мэм.

– Он еще не пришел?

– Нет.

– Расскажи что-нибудь.

– В смысле? – настораживается старик.

– Ну, побубни что-нибудь. Я устала, мне нужно расслабиться перед его приходом. Что у вас нового?

– Да ничего… Что у нас может быть нового? Наш район скучен. Здесь ничего не происходит, тоска. Вы ведь и сами все знаете… Смешно. Сюда полиция нос не сует уже лет десять… Кто бы мог подумать лет сто назад, что проститутки превратятся в обычных клерков с зарплатой, профсоюзами и пенсией. Хотя, чего там, даже геи теперь, оказывается, не извращенцы, а простые обыватели.

Валери пожимает плечами. Бармен ставит перед ней чашку и наполняет ее из чайника.

– Ну, а у тебя миссис есть или ты из обывателей? – Отпивает чай.

– Моя миссис умерла восемнадцать лет назад.

– И ты не нашел новую?

– Нет. Мне больше никто не нужен. Да и вообще, чем старше становится человек, тем он меньше интересуется этим миром и тем меньше мир интересуется им. В детстве в любой момент можно нарваться на неприятности. Не знаю, как у вас, а у меня все детство состояло из встреч и открытий. Сейчас я могу часами ходить по улице, и на меня никто не обратит внимания. И я ни на кого не обращаю внимание.

– Грустную историю ты рассказал… – Валери выдыхает дым и задумывается.

Открывается дверь, и входит он.

Старина Браун отворачивается. Валери быстро тушит сигарету, встает, поспешно хватает шарф и перчатки.

Высокое кресло. Тяжелая старинная лампа на столе. Трость. Черная борода. Черные с проседью немного вьющиеся волосы зачесаны назад. Дорогой костюм в тонкую полоску. Взгляд тяжелый, едкий. Дым. Трубка. Голос хрипловатый, приглушенный: