Индульгенция 5. Без права на ненависть (СИ). Страница 21

— Пойдем в мой кабинет, я желаю знать все о том, что с тобой произошло. Ну, и о том, кто такие твои гости.

— Расскажу, много времени это не займет, — кивнул я.

Кабинет отца всегда пахнул властью. Дубовые панели, пропитанные вековой магией и дымом дорогого трубочного табака. Тяжелые фолианты в кожаных переплетах, хранящие не столько знания, сколько секреты. И сам он — Григорий Васильевич Раздоров — восседал за массивным столом, как гора, покрытая снегом после схода лавины. Уязвленная, но не сокрушенная. Оказавшись в стенах своего места силы, он вновь сменил роль встревоженного отца на отстраненность главы рода.

Его желтые глаза, наши фамильные «солнечные клейма», изучали меня не с привычной снисходительностью или яростью, а с холодным, настороженным интересом. Впрочем, его цвет глаз постоянно менялся — магия и на них наложила свой отпечаток. На столе между нами дымились две фарфоровые чашки с крепким, черным как деготь, чаем. Ритуал мира. Или перемирия.

— Итак, — его голос был глухим, лишенным прежней неоспоримой властности. Он все еще ощущал ледяной ожог моего Серого Льда в костях. — Ты вернулся. Не с пустыми руками и не с пустой душой. Расскажи. С самого начала. Что произошло в этой Пустоши, что затянула в себя моего сына, а выплюнула… столь сильного воина?

Я взял свою чашку. Горячий фарфор не мог согреть пальцы, привыкшие к холоду Нави. И начал. Голос мой звучал ровно, без пафоса, почти монотонно — как я читал бы доклад о количестве мебели в нашем поместье. Но каждое слово моей речи было выстрадано.

Я рассказал, как шел по Пустоши, отбиваясь от бесчисленных монстров, о том, как находил истерзанные тела в незнакомой форме. Как потом обнаружил практически полностью уничтоженный отряд Вивиан. И бесстрастно описал, как их пожирали стражи Сердца.

О том, как наши магии — её темная и моя серая — странным образом дополняли друг друга в бою, создавая хрупкий щит. О том, как мы увидели само Сердце — не место, а Сущность. Дыру в ткани мира. И о том, как едва вырвались, когда оно нас атаковало, уничтожая саму реальность. И о том, что, даже ударив совместно, объединив наши силы, мы не смогли хотя бы поцарапать его.

— Мы вышли… не там, где я вошел. Отсюда и моя задержка, — продолжал я, видя, как в глазах отца мелькает понимание. — Пустошь выплюнула нас на юге. В Нормандской Империи. На землях, где Вивиан… была герцогиней. И где её ждал не любящий дядя и сестра, а петля.

Подробно, но без прикрас, я описал подлые интриги герцога Норфолка, отравленного императора, ненависть принца Альберта, чьё уязвленное самолюбие искало кровавой мести. Как они сфабриковали обвинение в отравлении. Как Вивиан объявили вне закона. Как её верный дворецкий Рудольф с горсткой людей вырвал нас из лап предателей. Бегство. Преследование. Отчаянный путь к её сестре Изабелле…

— … и нашли мы её уже в плену, рядом с уничтоженным поместьем, — голос мой стал жестче. Я видел перед глазами горящее поместье, ледяных Стражей Мораны, ужас на лице Изабеллы. — Они взяли Редмонд штурмом. Изабеллу схватили. Мы опоздали… но не совсем.

Рассказ о явлении Стражей, о ледяной бойне, о спасении Изабеллы под взглядами безликих посланников смерти заставил отца побледнеть. Его чай остывал, забытый.

— Безумие, — прошептал он. — Бросаться в Навь с живыми…

— Выбора у меня не было. Альберт стягивал войска. Вся империя была против нас. Навь… была единственной дорогой домой. Быстрой и… скрытной, — я сделал паузу, собираясь с мыслями для самого главного. Для того, что изменило всё. — Я открыл Врата у древнего кургана. Провёл их — Вивиан, Изабеллу, Рудольфа — по Тропе Мертвых. К Калинову Мосту.

Кабинет наполнился гнетущей тишиной. Отец понимал вес этих слов. Понимал немыслимый риск.

— И Она явилась, — продолжил я тихо. — Морана. Царица Нави. Владычица Вечного Покоя. Она стояла на Мосту… и спросила о Плате.

Я рассказал не о внешности Богини — её невозможно было описать словами. Я рассказал о присутствии. О всепоглощающем холоде Вечности. О бездонном взгляде, в котором мерцали погасшие звезды. О том, как моя магия, подпитанная самой Навью, бушевала, но казалась ничтожной перед Её Величием.

— Она даровала нам проход, — продолжил я, глядя прямо в жёлтые глаза отца, такие же, как мои, но не знавшие вечного холода Нави. — Но взамен… потребовала не жизнь. Не душу. Она потребовала… свободу. Свободу в обмен на свободу. Другую.

Отцовский взгляд стал пристальным, вопрошающим.

— Свободу? От чего?

— От них, — я поднял руку, указывая куда-то вверх, за пределы кабинета, за пределы физического мира. — От Их Знаков. От Их Влияния. От меток богов, что тяготели надо мной с рождения. Метки Кривды — ее слова лживы, Недоли — богини неприятностей, даже тень Перуновой воли… — я коснулся груди, где когда-то чудилось тепло или холод божественного внимания. Теперь там была лишь ровная, вечная стужа моей собственной силы. — Морана… Она сняла их. Все. Как снимают старые, ветхие одежды. Это и была Плата. Добровольный отказ от божественных покровительств. От пути, предначертанного богами. От их долгов и их милостей.

Тишина стала гробовой. Отец замер. Его лицо, обычно непроницаемое, отражало бурю — неверие, ужас, и… странное, почти священное почтение. Снять метки богов? Это было немыслимо. Самоубийственно. Или… невероятно могущественно?

— Ты… отрёкся? — выдохнул он, и в его голосе не было осуждения. Был шок.

— Не отрёкся. Освободился, — поправил я спокойно. — Морана разорвала нити. Теперь моя сила — только моя. Ничьей волей, кроме моей собственной, она не направляется. Ничьей милостью не подпитывается. Она — как Серый Лед Нави. Чистая. Холодная. Не принадлежащая ни небесам, ни преисподней. Только мне.

Я поднял руку. Над ладонью, без единого жеста, без шепота заклинаний сформировался шар Серого Льда. Не сверкающий, не мерцающий. Матовый, тяжелый, поглощающий свет. Внутри него клубился туман вечной мерзлоты. Он висел в воздухе, излучая тихий, безжизненный холод, не подвластный никакой стихии мира живых.

Отец смотрел на этот шар. Смотрел долго. Потом его взгляд медленно поднялся на меня. В его жёлтых глазах не осталось ни гнева, ни уязвленного самолюбия. Было лишь глубокое, перемалывающее осознание.

— Так вот откуда… эта сила, — прошептал он. — Сила без источника… кроме тебя самого.

Он откинулся в кресле, внезапно став выглядеть не патриархом, а усталым человеком, столкнувшимся с чем-то непостижимо большим.

— Ты прошел через Сердце Пустоши. Ты бросил вызов богам. Ты провел живых через Царство Смерти. И ты… вышел из-под воли богов, — он покачал головой, и в этом жесте было странное смирение. — Ты все еще мой сын? Ты все еще наследник рода? Ты все еще человек?

Я поймал парящий шар Серого Льда, сжал ладонь. Лед рассыпался беззвучно, как пыль. Холод остался только в моих пальцах. И в душе.

— Я — Видар Раздоров, — сказал я просто, вставая. — И я вернулся домой, пройдя новое перерождение, смыв с себя всю гадость, что налипла на мою душу. Теперь ты знаешь, кто стоит перед тобой. И да, — я протянул ему свой блокнот, в который скрупулезно записывал все, что видел в Пустоши. — Надеюсь, это окажется полезным.

Я не стал ждать ответа. Повернулся и вышел из кабинета, оставив отца наедине с остывшим чаем и холодом новой реальности. Реальности, где его сын больше не был пешкой ни в его играх, ни в играх богов. Я прошел через Пустошь и Смерть, чтобы обрести себя. И теперь этот путь только начинался. Свободный. Холодный. Мой.

Тяжелые дубовые двери кабинета отца остались позади, а передо мной расстилалась парадная столовая Раздоровых. Не та интимная, где мы пили чай с отцом, а большая трапезная. Высокие сводчатые потолки, расписанные фресками с ликами древних богов и героев рода. Стены из темного, почти черного дерева, инкрустированные серебром и перламутром, мерцали в свете сотен восковых свечей в массивных канделябрах. Длинный стол, способный вместить сотню человек, сейчас был накрыт с царственной щедростью, но лишь для четверых — меня, отца, Вивиан, Изабеллы. Рудольф стоял чуть поодаль, за стулом Вивиан, как тень — непроницаемый, но каждым мускулом готовый к действию.