Я – Товарищ Сталин 4 (СИ). Страница 17

Ханс откинулся в кресле, его пальцы нервно постукивали по краю стола. Он пытался сосредоточиться на бумагах, но в голове крутился один вопрос: как долго он сможет ходить по этому тонкому льду? Его решение сотрудничать с ОГПУ родилось из убеждения, что Гитлер ведет Германию к пропасти. Но каждый шаг на этом пути был как шаг по минному полю.

Стук в дверь вырвал его из размышлений. Вошел дежурный, молодой лейтенант, держа в руках небольшой конверт без маркировки.

— Господин оберст-лейтенант, это доставили утром. Без отправителя, — сказал он, протягивая конверт.

Ханс кивнул, стараясь не выдать волнения. Его пальцы, взявшие конверт, чуть дрогнули, но голос остался ровным:

— Спасибо, лейтенант. Свободны.

Как только дверь закрылась, Ханс запер ее на ключ. Он подошел к окну, задвинул тяжелые шторы, отрезая тусклый свет берлинского утра, и включил настольную лампу, чей желтый свет лег на стол узкой полосой. Конверт был из тонкой бумаги, с едва заметным водяным знаком. Это была шифровка. Ханс достал из нижнего ящика стола потрепанное издание «Фауста» Гёте, которое служило ключом для расшифровки. Сев за стол, он развернул листок и начал переводить бессмысленные на первый взгляд цифры и буквы в слова, сопоставляя их со страницами, строками и словами книги.

Работа была медленной и требовала предельной концентрации. Пальцы двигались аккуратно, чтобы не допустить ошибки. Через час на отдельном листке проступил текст, написанный его аккуратным почерком:

«Встреча. 22:00. Кройцберг, пивная „Roter Hahn“. Агент „Кузнец“. Данные по агентам в Москве. Фотографии. Передача через него. Будь осторожен. Возможна слежка».

Ханс перечитал сообщение, чувствуя, как холод пробирается под кожу. Данные по агентам в Москве — это не просто отчеты, а имена, явки, каналы связи. Информация, которая могла уничтожить целую сеть. Он знал, что отказ невозможен — ОГПУ не прощает тех, кто отступает. Но выполнение задания означало новый шаг в пропасть, где каждый неверный ход мог стать последним. Ханс сжал листок в кулаке, поднес его к пламени спички и смотрел, как бумага сворачивается в черный пепел. Он растёр пепел в пепельнице, убедившись, что не осталось ни следа.

Кройцберг. Рабочий квартал, где дома жались друг к другу. Улицы, пропитанные запахом угля, пота и дешевого пива. Ханс редко бывал там — его мир был миром Шарлоттенбурга, чистых тротуаров и аккуратных особняков. Но сегодня ему предстояло погрузиться туда, где чужаков замечают, но вопросов не задают. Пивная «Roter Hahn» была в сердце этого мира — место, где собирались рабочие, чтобы утопить усталость в кислой пене.

Вечер опустился на Берлин, как тяжелый занавес. Ханс вышел из дома, сказав Кларе, что задержится из-за срочного отчета. Ее взгляд, полный тревоги, провожал его до двери, но она промолчала. Он чувствовал вину, но правда была слишком опасной, чтобы делиться ею даже с ней. Клара всегда была его опорой, но сейчас он не мог позволить себе слабости. Он поцеловал ее в лоб, пообещав вернуться до полуночи, и вышел, стараясь не смотреть на детей, игравших в гостиной. Их смех, звонкий и беззаботный, резал его по сердцу.

Он надел штатское пальто — темно-серое, без военных нашивок, чтобы не выделяться. Шляпа с опущенными полями скрывала его лицо. В портфеле лежали обычные бумаги — отчеты, письма, ничего, что могло бы вызвать подозрения. Камера маленькая, как карманные часы, была зашита в подкладку пиджака, чтобы выдержать беглый обыск. Ханс проверил ее перед выходом, убедившись, что она незаметна.

Opel Olympia тихо урчал, пока Ханс ехал через город. Он миновал Тиргартен и свернул на юг, к Кройцбергу. Улицы становились уже, дома — ниже, с облупившейся штукатуркой и грязными окнами. Фонари горели тускло, их свет тонул в дымке, смешанной с угольной пылью. Люди, закутанные в потрепанные пальто, шли быстро, не поднимая глаз. Здесь не любили незнакомцев и Ханс чувствовал себя чужим.

Он припарковал машину в двух кварталах от пивной, чтобы не привлекать внимания. Мелкий дождь покрывал мостовую скользкой пленкой, и Ханс поднял воротник, защищаясь от сырости. Его шаги гулко отдавались в пустынных переулках, где редкие прохожие спешили домой, пряча лица от ветра. Пивная «Roter Hahn» стояла на углу улицы, ее вывеска — облупившийся красный петух — качалась на ветру. Свет из окон падал на мокрую мостовую, рисуя желтые полосы. Изнутри доносились голоса, смех и звон бокалов.

Ханс остановился у входа, взглянул на часы. 21:55. Он глубоко вдохнул, стараясь успокоить сердце, и вошел, держась естественно. Внутри пахло пивом и дешевым табаком. За деревянными столами сидели рабочие — мужчины в кепках и куртках, с усталыми лицами и мозолистыми руками. Некоторые бросили на него короткие взгляды, но быстро вернулись к своим кружкам. Ханс заказал пиво у стойки, чтобы не выделяться, и сел в углу. Пиво оказалось кислым и теплым, но он сделал вид, что пьет, внимательно оглядывая зал.

Он ждал, его пальцы постукивали по кружке. «Кузнец» — это всё, что он знал. Ни лица, ни возраста, ни примет. Только имя и место. Ханс ненавидел такие встречи — слишком много неизвестных, слишком много риска. Но выбора не было.

В 22:05 дверь скрипнула, и в пивную вошел мужчина. На вид около сорока, среднего роста, с широкими плечами и коротко стриженными волосами. Его одежда была простой: рабочая куртка, потертые брюки, кепка, надвинутая на глаза. Лицо небритое, с резкими чертами, но в движениях была сдержанная уверенность, как у человека, привыкшего к опасности. Он заказал пиво, не глядя по сторонам, и сел за столик неподалеку от Ханса.

Ханс ждал. Через минуту мужчина достал пачку сигарет, положил ее на стол и начал постукивать пальцами по крышке. Это был сигнал. Ханс допил пиво, оставил монету и вышел, чувствуя, как сердце колотится. Он знал, что мужчина последует за ним.

Улица встретила его холодным ветром. Ханс свернул в узкий переулок. У старого фонаря, чей свет едва пробивал мрак, он остановился. Шаги за спиной приблизились. Мужчина остановился в нескольких шагах, его лицо оставалось в тени.

— Ты Зейдлиц? — спросил мужчина тихо, его голос был низким, с легким берлинским акцентом.

— Да, — ответил Ханс, стараясь говорить спокойно. — Ты Кузнец?

Мужчина кивнул, его глаза внимательно изучали Ханса.

— Я твой курьер. Для особых поручений, — сказал он, закуривая сигарету. Дым поплыл в воздух, смешиваясь с влагой.

— Москва ценит твою работу, Зейдлиц. Ты сделал больше, чем они ожидали. Нужны данные по агентам в Москве. Сфотографируй и передай мне. Следующая встреча — через три дня здесь же, в то же время.

Ханс почувствовал, как напряжение в груди чуть ослабло. Похвала от Москвы была редкостью, и хотя он не доверял их словам полностью, это означало, что его усилия замечены

— Это сложная работа. Данные по агентам… Это не просто бумаги. Это жизни людей.

Кузнец кивнул.

— Москва знает, что ты рискуешь. Они не забывают тех, кто им верен. Сделай это, и они продолжат свою работу. Ты получишь деньги, а Германия получит освобождение от нацизма. Твои действия приближают их конец, Ханс.

Ханс медленно выдохнул, чувствуя, как холодный воздух переулка наполняет легкие. Он ненавидел эту игру, но слова Кузнеца подтверждали то, что он и так знал: Москва умела защищать тех, кто ей нужен. Его решение сотрудничать с ОГПУ родилось из убеждения, что Гитлер ведет Германию к катастрофе, и с каждым новым заданием он все больше убеждался, что делает это не только ради спасения своей страны, но и ради будущего своей семьи.

— Хорошо, — сказал Ханс, его голос стал тверже. — Я сделаю, что нужно. Через три дня, здесь.

Кузнец протянул ему сложенный листок, едва заметно кивнув.

— Здесь инструкции. Камера, место передачи, все детали. Не теряй. И… — он сделал паузу, глядя Хансу в глаза, — Москва просила передать, что ты можешь рассчитывать на них. Если что-то пойдет не так, они вытащат тебя. Но только если будешь следовать плану.