4 месяца (ЛП). Страница 19

Одна рука оставалась закрепленной на моей пояснице. Другая поднялась, на секунду подставив бок моего лица, а затем вернулась к моим волосам, закручивая, натягивая их до восхитительного состояния, заставляя меня издавать низкий стон, когда его тело выгнулось, повернулось, толкнуло меня на спину, вжимаясь в меня всеми своими твердыми линиями.

Свободные от движений руки поднялись, одна погрузилась в его волосы, другая скользнула вниз по его спине, прослеживая место, где его рубашка задралась, обнажая кусочек теплой кожи.

Мои бедра раздвинулись, приглашая, призывая его войти между ними.

Он так и сделал, всего за секунду до того, как приподняться, отстранить свои губы от моих, подождать, пока мои глаза не дрогнут, едва я смогу сосредоточиться на хаосе, охватившем мой организм. Потому что, как и все, что делал Барретт, он целовал тщательно, с убеждением, с целью. И, в общем, я хотела знать, что еще он может делать тщательно, убежденно и с целью. Желательно после того, как мы избавимся от нескольких надоедливых слоев.

Но потом он отбросил все это.

Одним простым вопросом.

Шесть маленьких слов.

— Почему тебя выгнали из полицейской академии?

Глава 8

Барретт

Я знал, что это недостаток характера — всегда говорить что-то не то в неподходящее время.

Я был виноват в этом, сколько себя помню, и часто попадал в неприятности, когда на самом деле ничего не имел в виду.

Мой рот был единственной причиной многих пинков под зад, когда я был младше , многих слез в моем офисе, когда я был занят делом и не помнил, что нужно быть осторожным в своих словах, помнить, что некоторые люди думают не так, как я — безэмоционально.

Часто я сталкивался с неудобными или неприятными последствиями.

Но не было ни одного случая, о котором я сожалел бы так, как об этом.

Как только эти слова сорвались с моих губ, я понял, что облажался по полной программе.

Все ее тело застыло. Ее глаза стали огромными. Ее губы разошлись.

Вся мягкая, сладкая, извивающаяся открытость, которая была всего мгновение назад, внезапно исчезла.

— Что? — прошипел ее голос, едва слышный.

Бл*ть.

Бл*ть , бл*ть , бл*ть.

Не часто я точно знал, что я сказал не так или сделал именно тогда, когда я это сказал или сделал, и какие последствия это имело.

Но сейчас, каким-то образом, я знал.

Я знал, что только что ткнул неосторожным пальцем в какую-то зияющую рану.

Я одновременно шокировал и каким-то образом причинил ей боль.

Хотя я и понимал это, я не имел ни малейшего представления о том, почему именно такой была ее реакция на, казалось бы, вполне невинный вопрос.

— Неважно, — сказал я ей, покачав головой. Это было не похоже на меня — отказываться от чего-то, как только я получил это в свое распоряжение, но я хотел, чтобы это выражение исчезло с ее лица. Я хотел, чтобы все вернулось назад, когда она была мягкой и милой подо мной.

Что угодно, что угодно, только не это выражение ее лица, которое, казалось, кричало мне о боли.

— Нет, не важно, — огрызнулась она, подбросив руки, что дало ей достаточный рычаг, чтобы скользнуть вверх по кровати, заставив меня приподняться, а затем вернуться на пятки, глядя на нее сверху вниз, пока она тянулась вверх, чтобы привести свои волосы в порядок. — Откуда ты это знаешь? — потребовала она, сложив руки на груди. Возможно, я не очень хорошо разбираюсь в языке тела, но даже такой человек, как я, знал, что это оборонительный ход. Она выставляла защиту. Против разговора, но также — я боялся — и против меня. За то, что я заговорил об этом. За то, что, может быть, я знаю это о ней?

— Я, э-э, пытался выяснить, все ли у тебя в порядке. Я просмотрел твои социальные сети.

— Ты взломал мои социальные сети, — уточнила она, голос стал резким.

— Я взломал твою социальную сеть, — подтвердил я, не видя смысла лгать. В конце концов, правда все равно должна была выйти наружу. — У тебя есть папка с личными фотографиями, — продолжил я, как будто она этого не знала, как будто она не создала ее сама. Однако я не мог понять, почему она стала частной. Обычно люди любили хвастаться тем, что они что-то сделали, хотели получить внешнее подтверждение того, что их друзья и старые знакомые сделали что-то новое. Но папка была закрытой с тех пор, как впервые создана, еще тогда, когда она показывала фотографии здания, на которых она была в черных брюках и ярко-желтом топе на тренировке, она сияла в своей синей толстовке полицейского штата Нью-Джерси.

Ни лайков, ни комментариев, ни описаний под фотографиями. Просто сувениры на память о какой-то тайной жизни, которой она жила.

— Ты знаешь, насколько это х *ево, да? — потребовала она, голос грубый, густой.

— Я был обеспокоен, — возразил я.

— Обеспокоенные люди звонят. Обеспокоенные люди спрашивают. Они не взламывают чьи-то личные сети и не вынюхивают. Это не то, чем они занимаются.

— Это то, что я делаю.

— Это неправильно, — выстрелила она в ответ, вся ее обычная легкость, непринужденность полностью исчезла.

Она никогда не обижалась на то, кем я был, каким я был. До этого момента.

И поскольку я знал, что ее меньше всего беспокоят вещи, которые могли расстроить обычных людей. Это означало одно, — что если я ее расстроил, значит, я по-королевски, эпически облажался.

Внезапно я пожалел, что не умею этого делать. Я хотел бы знать, как вести себя, что говорить, как деэскалировать плохую ситуацию, а не усугублять ее.

Но я не знал.

Во мне не было ничего, кроме неправильных слов.

Они не могли не выплеснуться наружу, не переполниться.

— Почему ты держишь полицейскую академию в секрете?

— Это не твое гребаное дело, Барретт, — огрызнулась она, выскользнула из-под меня, отбросила ноги на край кровати, встала, на взволнованных ногах подошла к окну, распахнула шторы.

— Разве это не было достижением — войти в состав? Люди обычно делятся достижениями с друзьями.

— О, Боже мой. Что из того, что это не твое гребаное дело, ты не понимаешь…, — начала она, а потом осеклась, посмотрев через плечо на меня, сидящего у края кровати и наблюдающего за ней, мои брови срослись, рука почесывается.

Заметив это, я положил руки на колени, схватившись за них.

Затем что-то изменилось. Я не знал, почему или что послужило причиной, но ее грудь расширилась до такой степени, что едва не лопнула, прежде чем она выпустила все это со вздохом, ее плечи расслабились.

Я не знал, что привело к этой перемене, но я почувствовал, как мое собственное тело расслабилось, когда она повернулась, когда ее руки опустились по бокам, когда она вывернула шею, прежде чем потянуться за бутылкой «X S », прежде чем сесть, но как можно дальше к другому краю кровати.

— Хорошо, давай попробуем еще раз, — сказала она, голос стал спокойнее.

— Как?

— Просто начни сначала.

— А, хорошо… Почему ты держала в секрете полицейскую академию?

— Потому что мой отец убил бы меня, если бы узнал.

— Но… он был полицейским.

— Да, и поэтому он сказал мне, что никогда не хотел бы, чтобы я пошла по этому пути. Он сказал, что потерял большую часть своей жизни, свой брак и многое из моего детства из-за своей работы. Он не хотел этого для меня. Я даже не сказала ему, что посещала курсы уголовного правосудия в колледже. Одно это заставило бы его потерять рассудок.

— Ты думала, что сможешь скрывать это от него вечно? — спросил я, задаваясь вопросом, думала ли она, что сможет жить двойной жизнью без того, чтобы он каким-то образом узнал об этом.

— Я думала, что смогу скрывать это от него, пока меня не наймут куда-нибудь. Я подумала, что так ему будет легче смириться. Я могла бы рассказать о звонке или о чем-то, что я делала. Ему это нравилось. Разговоры о делах и тому подобное. Наверное, потому что это было частью его жизни.

— Но почему ты больше никому не рассказала?