Попав в Рим (ЛП). Страница 15

Я костерил себя за то, что согласился пустить её на выходные. Надо было сразу выставить её за дверь. Она же не бездомная и не нищая. А когда я спрашиваю себя, почему всё-таки разрешил ей остаться, мне некомфортно на это отвечать. Потому что, скорее всего, это как-то связано с тем, как я, как псих, задержался в ванной над её бутылочкой лосьона для тела. Я говорил себе: не трогай. Просто НЕ ТРОГАЙ. Но он стоял там, рядом с её расчёской и косметичкой, и было слишком сложно удержаться и не открыть крышку, чтобы вдохнуть аромат, как жалкий кусок дерьма. Ещё хуже – я разочаровался, когда понюхал его, потому что знал (слишком часто стоя рядом с ней), что запах совсем не тот. На её коже он становится глубже, мягче и теплее.

Я раздражён.

Я зол.

Я в ярости.

И я погружаюсь в эти эмоции, как в объятия старых друзей, потому что только они удерживают меня от глупой ошибки – например, привязаться к красивой, талантливой женщине с прекрасным характером и жизнью, которая проходит очень-очень далеко от Рима, Кентукки.

Джемма наконец уходит из пекарни со своим яблочно-бурбон-ванильным пирогом (тем самым, который всегда берет, между прочим), и почти все остальные, кроме Фила и Тодда, тоже рассеиваются. Я протираю стойку, когда замечаю женщину, подкатывающую к витрине на велосипеде…

Нет. Что она здесь делает? И почему на ней моя кепка?

Маленькая воровка.

Дверной колокольчик звенит, когда Амелия заходит внутрь, и солнечный свет разливается вокруг её фигуры, будто она чертов ангел, спустившийся на землю, чтобы доказать, что рай существует. Хотел бы я сказать, что мои глаза не скользят по её загорелым, подтянутым ногам в белых шортах – тех самых, что были на ней в ночь нашей встречи – но они скользят. Её длинные тёмные волосы теперь заплетены в косу, лежащую на плече и спускающуюся до середины живота. На конце – тёмно-синяя шёлковая лента, в тон полосатого топа. На ногах белые кеды, но я знаю, что под ними прячутся ногти, выкрашенные в красный.

Короче, её классический и изысканный стиль – полная противоположность моей потрёпанной бейсболке «Atlanta Braves». Она что, думает, это поможет ей замаскироваться? Она выделяется, как прекрасный, сияющий большой палец.

Она слегка опускает голову и неуверенно подходит к стойке.

— Я знаю, что обещала не беспокоить тебя, но твой холодильник пустоват, и я подумала, что заеду в город, купить продукты на ужин. Чтобы отработать гостеприимство. Но потом я увидела название этой пекарни и вспомнила, что ты говорил про свой пирожковый магазин, и…о чёрт, ты злишься.

Она оценивает моё хмурое выражение лица и начинает отступать.

— Я просто уйду. Прости. Это была плохая идея, и… – Она обрывает себя на полуслове, разворачивается и идёт к двери, коса хлещет её по спине, будто подгоняя ускориться.

Фил и Тодд перешёптываются, бросая на меня разочарованные взгляды. Как и Джеймс, они считают, что я плохо обращаюсь с Амелией. Этот город слишком вежлив для собственного же блага, и мне жаль, что меня воспитали так же. Жаль, что я не могу просто оттолкнуть её, как пытался, а не дёргать обратно.

— Амел...Рэй. – Её плечи вздрагивают, когда я называю её имя, и она замирает, легко разворачиваясь на носочках. — Посмотри ассортимент, – киваю я в сторону витрины.

Может, если она сейчас всё увидит, то насытится этой «нормальной жизнью» и уедет раньше. Потому что я уверен – для неё это всего лишь развлечение. Богатая и знаменитая звезда снисходит со сцены, чтобы поумиляться нашей «простенькой жизни», а потом уедет и будет рассказывать друзьям про наш провинциальный городок. Для таких, как она, это всего лишь остановка в пути. Поверь.

Я не вижу, улыбается Амелия или хмурится, пока она осматривает каждый уголок моей пекарни, потому что ухожу в заднее помещение и начинаю уборку. Когда слышу звонок двери, с облегчением вздыхаю – это значит, она ушла.

— Не надо было пускать её, – ворчу себе под нос, отдраивая миску в раковине. — Оно того не стоит. – Тру, тру, тру. — Такой идиот.

— Ты больше разговариваешь с посудой, чем с людьми.

Я подпрыгиваю от неожиданности, услышав за спиной голос Амелии. Вздрагиваю так резко, что швыряю ком мыльной пены себе прямо в глаз.

— Чёрт! Чёрт возьми!

Теперь глаз жжёт, будто его облили перцовым баллончиком. Пытаюсь вытереть его локтем, но безуспешно – руки всё ещё в мыле.

— Ой, прости! Дай помогу.

Амелия хватает меня за плечо, разворачивает к себе, и сквозь слезящиеся, щурящиеся глаза я вижу, что она намочила полотенце. Если она думает, что я позволю ей меня «лечить», то сильно ошибается. Я не хочу, чтобы она была рядом.

— Всё в порядке.

Снова пытаюсь вытереть глаз предплечьем, но становится только хуже. Из глаз непроизвольно катятся слёзы.

Я не плачу! Пусть все знают – это глаза сами по себе так делают!

Я сунул свои мыльные руки под струю воды, отчаянно пытаясь смыть пену, чтобы наконец вытереть из глаз то, что теперь казалось чистым аккумуляторным электролитом. Амелия снова потянула меня за плечо, но я даже не шелохнулся.

— Ну хватит уже! – она сказала так, будто жила в этом городе не два дня, а всю жизнь.

А потом ловко проскользнула под моей рукой, втиснувшись между мной и раковиной. Теперь мои руки обхватили её, а груди почти соприкасались. По жилам ударила горячая искра, и я оцепенел. Слишком уж долго я не держал женщину в объятиях – вот единственная причина, по которой моё тело так бурно отреагировало.

— Дай мне просто убрать пену, а потом можешь снова делать вид, что я не существую, – сказала она, встав на цыпочки, чтобы промокнуть мои глаза полотенцем.

Стало легче. Или, может, я просто перестал чувствовать боль, потому что мозг сосредоточился на всех точках, где мы соприкасались. Мне хватило двух секунд, чтобы заметить:

В её глазах есть золотистые искорки.

Когда её ванильный лосьон смешивается с кожей, пахнет карамелью.

На переносице – лёгкая россыпь веснушек.

Кроме тонкой стрелки и густых ресниц, кажется, на ней почти нет макияжа.

А эти малиново-розовые губы, готов поспорить, натуральные.

Я сглотнул, когда она убрала руку, и жжение в глазах прошло.

Но она не отошла.

И я тоже.

Между нами возникла какая-то магнитная тяга, и мне совсем не нравилось это осознавать. Больше всего на свете я хотел бы испытывать к ней отвращение – но не испытывал. И уж точно не ненавидел разглядывать её полные губы, гадая, такие же они терпко-сладкие на вкус, какими выглядят.

Мне стоило отступить. Разомкнуть руки. Глубоко вдохнуть и остыть.

Но я не мог.

Ноги не слушались, а взгляд не отрывался от её рта.

И потом…не знаю, кто начал первым, но наши губы столкнулись.

Моя рука взметнулась к её шее, её пальцы вцепились в мой пояс, прижимая меня к себе. Нежные изгибы. Тёплый аромат. Жадные прикосновения. Её рот вытеснял все мысли, пока не осталось только желание. Я шагнул вперёд, прижав её к раковине.

Нам стоило остановиться. Это противоречило всему, что я ей говорил.

Но она тихо поощрительно вздохнула – и во мне вспыхнуло что-то настолько острое, что сдержать это было невозможно.

Обычно я целуюсь не спеша. Медленно разжигаю чувственность, чтобы растянуть удовольствие. Но Амелия разблокировала во мне что-то нетерпеливое, ненасытное. Её язык скользнул по моему, и она была настолько сладка, что я будто горел заживо.

Я обхватил её за талию, уже готовый поднять и посадить на стол, когда…

Дзинь!

Звонок двери окатил нас ледяной реальностью.

Я резко отстранился, отпустил её и сделал три шага назад, ясно осознавая: что бы это ни было – это была ошибка. Амелия отпрянула к дальнему углу стойки. Мы избегали зрительного контакта, и атмосфера стала невыносимо неловкой.

— Амелия, прости. Этого не должно было…

— …случиться, – быстро закончила она за меня. — Я знаю. И мне тоже жаль. Давай просто забудем и пообещаем не повторять.

Обсудить это дальше нам не дали – и, возможно, к лучшему – потому что из зала раздался знакомый голос: