Развод в 50. Двойная жизнь мужа (СИ). Страница 14

Он мрачно смотрит на меня и кивает.

— Я надеюсь у этой…— качаю головой, и вздыхаю: — Хватило ума не лезть в эту петлю?

Зарудный не успевает ответить, потому что на всю кухню раздается мелодия его звонка, и я вижу имя звонившей. Вспомнишь ведь…легка на помине.

Он хмуро смотрит в экран, отключая звук, а я резко отворачиваюсь.

— Можешь взять трубку, — отвечаю ледяным тоном: — Вдруг там важная информация.

— Я не стану, — упрямо отвечает он, оборачиваюсь на него, и изумленно мотаю головой.

Всякий раз, когда я вижу его, у меня возникает тонна вопросов, ответы на которые я, по существу, не хочу знать. А сейчас, меня просто убивает это все

— Господи, за что ты так со мной?! — поджимаю губы, я ведь знаю, что не была плохой женой, от того все происходящее еще больше ранит.

Правильно ведь говорят, это мазохизм, и черт возьми, я не хочу заниматься этим мазохизмом.

— Я…прости меня, родная. Я только теперь осознаю насколько больно сделал нам обоим. И твою боль я ощущаю двукратно…Я ведь себя уничтожил, Марта. Ты — мой якорь.

— Уходи, нам лучше общаться через адвокатов или представителей… не знаю, я найду кого-нибудь,а Матвей пусть пришлет мне все, что нужно знать.

Пока я говорю его телефон вновь оживает, теперь уже уведомлением, и Гордей, мазнув глазами по экрану, тут же резко хватает его.

Вижу, что он растерян, и даже зол в какой-то степени, а когда он возвращает свой взгляд на меня, то там и вовсе некая обреченность.

— Ева в Питере…у Ольги.

Глава 22. Гордей

Телефон вибрирует на краю стола, как будто нарочно пытается привлечь внимание. Я лениво протягиваю руку, готовый увидеть очередное уведомление — служба доставки, коллеги, какая-то мелочь, не требующая ответа. Но взгляд останавливается на имени. Ольга.

Сообщение лаконичное, но обжигающее, как кипяток на коже:

«Гордей, твоя дочь здесь. Она пришла сама. Сейчас с Пашей общается.»

Я перечитываю текст снова и снова, словно слова могут измениться, если смотреть на них достаточно долго. Ева. В Питере. У Ольги.

Моя дочь, всегда отстранённая, независимая, равнодушная к семейным драмам, вдруг оказалась в месте, которое я старался держать подальше от её жизни.

Грудь сжимается, как в тисках. Перед глазами всплывает её лицо: острые черты, взгляд с лёгкой тенью раздражения — будто мир ей что-то должен. А теперь это раздражение обращается на меня. Почему она там? Что заставило её пересечь черту?

Я хватаю телефон и набираю номер, пальцы чуть дрожат. Гудки звучат, как удары молота — слишком громко, слишком долго.

Наконец она отвечает:

— Да, Гордей? — голос мягкий, спокойный, словно ничего особенного не произошло.

— Оля, — начинаю я резко, раздражение прорывается сквозь самообладание. — Что у тебя делает моя дочь?

— Ева сама пришла, — отвечает она сдержанно, как будто это объясняет всё. — Написала мне, сказала, что хочет поговорить.

— Поговорить? — мои слова звучат остро, как стекло. — И ты решила, что это нормально?

— Гордей, она взрослый человек, — в её голосе появляется лёгкая обида. — Или ты думаешь, что мне нужно было выставить её за дверь?

— Ты должна была мне сказать! — бросаю я.

— Вот я и сказала, — парирует она с хладнокровием, которое меня выводит из себя. Внутри закипает злость.

— Где она сейчас?

— В комнате с Пашей, — отвечает спокойно, как будто это самая обычная вещь на свете. — Они нашли общий язык, представляешь?

Я закрываю глаза, делаю глубокий вдох, стараясь не сорваться.

— Оля, это ненормально, — говорю довольно твёрдо, но внутри всё кипит.

— Ненормально? — женский голос на той стороне становится чуть резче. — Гордей, она пришла, потому что хочет разобраться. Это не я её заставила.

— Разобраться? В чём?

— А как ты думаешь? — в её голосе мелькает насмешка. — В том, почему её отец ведёт себя так, как будто пытается угодить всем сразу.

— Ольга, — я стараюсь держать себя в руках, — Я хочу, чтобы ты прямо сейчас сказала Еве, чтобы она ушла.

— Гордей, она не ребёнок, — отвечает с лёгким раздражением. — Она здесь по собственной воле.

— Оля…

— Гордей, — перебивает она, и в её голосе появляется мягкость, почти умоляющая. — Почему ты не хочешь признать, что она пришла, потому что ей важно?

— Важно что? — мой голос дрожит, я почти кричу.

— Ты сам это знаешь, — её голос становится тише, но настойчивее. — Она хочет понять, где её место в этом хаосе. А ты? Ты готов ей это объяснить?

Мои руки непроизвольно сжимаются в кулаки. Она играет на моей вине, вытягивает из меня эмоции, которые я не хочу показывать.

— Ты всегда была хороша в том, чтобы переворачивать всё с ног на голову, — говорю я ровно, скрывая дрожь в голосе.

— А ты всегда был хорош в том, чтобы уходить от ответственности, — парирует она, и в её голосе появляется стальной оттенок.

Я впервые слышу подобные ноты в ее голосе. И они меня] настолько настораживают, что по ощущениям ее тонкая кисть сейчас крепко сжимает мое горло.

— Оля, я хочу, чтобы Ева ушла. Немедленно.

Мне приходится выговаривать каждое слово по слогам, чтобы до нее наконец дошло.

— Гордей, ты можешь приказать мне, но не ей, — отвечает спокойно. — Она останется, пока сама не решит уйти.

Я пытаюсь что-то сказать, но она продолжает. Её голос снова становится мягким, почти убаюкивающим:

— Гордей, ты устал. Я вижу это. Ты потерял себя в этих попытках угодить всем. Но ты ведь знаешь, где тебя ждут.

— Ольга, прекрати, — резко обрываю её.

— Пашка спрашивает о тебе каждый день, — говорит очень тихо, и в её словах слышится искренность. — Он хочет знать, почему папа не приезжает.

— Скажи ему, что я занят, — отвечаю машинально.

— Я скучаю, — её голос едва слышен. — Правда скучаю.

— Это ничего не меняет, — отрезаю я, словно ставлю точку.

Внутри меня настолько неспокойно, что удушающий ком застревает где-то между горлом и грудью.

— Ты так думаешь? — резко переключается на холод. — Ты поймёшь, Гордей. Только будет слишком поздно.

Гудки. Она отключилась.

Сука! Она просто положила трубку.

Я медленно кладу телефон на стол, будто боюсь, что он снова даст о себе знать. Мысли клубятся, как чёрный дым, обжигая изнутри. Ева у Ольги. Ольга говорит мне то, чего я не хочу слышать. И пока я пытаюсь сохранить контроль, мир вокруг рушится. Кусок за куском.

Когда я поднимаю голову, понимаю насколько идиот. Просто конченный. Марта. Она стоит на пороге, сжимая руки так, что костяшки побелели. Её лицо, обычно спокойное и тёплое, теперь словно застывшая маска боли.

— Ты говорил с ней, — произносит она, и голос звучит глухо, как эхо в пустом доме. — Я слышала…

— Марта… — начинаю я, но голос предательски срывается.

— Не надо, — она поднимает руку, словно отсекая любые мои попытки объяснить. Её глаза блестят от слёз, но взгляд — твёрдый, как сталь. — Я не могу больше это выносить, Гордей.

— Ты не понимаешь, — пытаюсь я, но она перебивает:

— Я всё понимаю, — родной голос дрожит, но остаётся тихим. — И поэтому прошу тебя уйти. Уйти сейчас. Потому что дальше будет только хуже.

В груди скручивает так, что становится трудно дышать. Слова, которые я хочу сказать, застревают в горле. Я вижу всю боль, собравшуюся в её глазах, и понимаю: Марта не простит. Никогда.

Я молча киваю и медленно направляюсь к двери, чувствуя, как каждый шаг отдаётся тяжестью в душе. За моей спиной слышится тихий вздох — последний звук, который я слышу от неё. И я знаю, что больше ничего не будет так, как раньше.

Зря я надеялся на обратное.

Глава 23. Гордей

— Я поеду за Евой, — глухо сообщаю, чтобы она не волновалась.

Хоть и осознаю, что это глупо.

— Ты даже не видишь, Гордей, — тихий голос в ответ: — Если эта женщина предпримет что-то, то это уничтожит все то, что ты строил на протяжении стольких лет.