Военный инженер Ермака. Дилогия (СИ). Страница 85

Хан вернулся к подушкам, но не сел.

– Ты умный, Карачи. Надо будет подумать над твоим предложением. Что ещё?

– Пока город будет гореть, пока казаки будут сражаться с огнём, мы ударим с другой стороны. С реки. Они не смогут защитить все стены сразу. Часть людей будет тушить пожар, часть – отбиваться. Их силы разделятся.

Кучум молчал. В шатре было слышно только потрескивание угля в жаровнях.

– Сколько людей ты потеряешь при таком плане? – спросил он наконец.

– Меньше, чем при прямом штурме. Огонь – наш союзник, а не враг. Мы не полезем на стены под градом пуль. Мы заставим казаков самим оставить их.

– А если они придумают, как защититься?

Карачи пожал плечами.

– Тогда сделаем что‑то ещё. Но сидеть и ждать – значит дать им время укрепиться ещё больше. Они уже строят новые башни, копают рвы. Чем дольше мы ждём, тем труднее будет их выбить.

Хан сел, налил себе кумыса из серебряного кувшина.

– Начинай готовиться. Но сначала я хочу посмотреть, как это будет. Надо сделать рогатины, какие стояли возле Искера, и часть стены, похожей на городские стены. Мы подожжем их, как ты советуешь, и посмотрим, загорятся ли они.

– Будет сделано, повелитель.

– И ещё, Карачи. Если твой план провалится, если мы потеряем много людей… Будет очень плохо.

Мурза поклонился.

– Я понимаю, повелитель. Но верю – огонь, который дал казакам, теперь обернётся против них.

– Посмотрим, – Кучум отпил кумыса. – Приказывай делать стену, собирать смолу и хворост. Но делай это тихо.

– Мудрое решение, повелитель.

Карачи поднялся, снова поклонился и вышел из шатра. Кучум остался сидеть в одиночестве, глядя на пламя светильника. Огонь против огня… Что ж, почему бы не попробовать? Всё лучше, чем терять воинов под стенами, залезая по лестницам под град стрел и пуль.

Никто в Кашлыке не удивился, когда Даша перешла жить ко мне в избу. Такое впечатление, что все знали о наших встречах на реке, только молчали. Может, Прохор Лиходеев со своими людьми давно всё выследил, а может, просто в городе трудно что‑то скрыть. Но никто ни слова не сказал, ни косого взгляда не бросил.

Даже Аграфена, когда Даша сказала ей, что больше не будет ночевать в «общежитии» лекарни, только вздохнула и произнесла:

– Давно пора было. Нечего молодым порознь жить.

Ермак, встретив нас как‑то утром вместе, усмехнулся в бороду и сказал:

– Хорошее дело. Крепче будешь за городом стоять, когда есть за кого.

Вот и вся реакция. Будто так и должно было случиться.

…Как же хорошо, когда тебя кто‑то встречает. Прихожу с работы – а в избе тепло, печь затоплена, на столе миска с кашей или щами. Даша готовила просто, но вкусно. После общей столовой, где вечно толкотня и шум, домашняя еда казалась царским пиром.

– Ешь, – говорила она, ставя передо мной деревянную миску. – Остынет же.

Я ел и смотрел, как она хлопочет по избе. Подметает пол берёзовым веником, поправляет лавки, раскладывает травы для сушек. В её движениях была какая‑то особая плавность, будто она не ходила, а плыла. И эта картина – женщина в моём доме, тёплый свет лучины, запах хлеба – была так непривычна после месяцев одиночества.

Вечерами мы сидели у печи. Я рассказывал ей, как прошёл день, что удалось сделать в кузнице, какие новые самострелы получились. Она слушала внимательно, иногда задавала вопросы.

– А зачем болту такое оперение? – спросила она однажды, разглядывая стрелу.

– Чтобы летел ровно, не кувыркался в воздух.

Она провела пальцем по берёзовому древку.

– Красиво сделано. Даже жаль, что это для убийства. Столько раз приходилось вытаскивать стрелы из ран.

– Для защиты, – поправил я. – Чтобы нас не убили.

Она помолчала, потом тихо сказала:

– Знаю. Просто иногда думаю – неужели люди не могут жить без войны?

На это мне нечего было ответить. В моё время война тоже шла, только оружие было другим.

Засыпать вдвоём оказалось непривычно. После стольких лет одиночества – и в прошлой жизни, и здесь – странно было чувствовать рядом чужое тепло, чужое дыхание. Но странность эта была приятной. Даша спала тихо, почти неслышно, свернувшись под шкурами. Иногда во сне придвигалась ближе, и я обнимал её, чувствуя, как уходит напряжение дня.

Утром она вставала раньше. Я просыпался от звука, когда она раздувает угли в печи, подкладывая дрова. Потом грела воду, и мы умывались из одного таза. Простые вещи, но после месяцев казарменного быта они казались чудом.

– Рубаху чистую надень, – говорила она, протягивая мне выстиранную и высушенную. – Это я заберу, постираю.

Простая человеческая забота – то, чего мне так не хватало.

Однажды вечером пришёл Никита Грамотей. Сел на лавку, стал рассказывать новости. Даша налила ему травяного отвара, поставила хлеб. Он поблагодарил, смущённо улыбнувшись:

– Хорошо у вас. Как дома.

– Так и есть дом, – ответила Даша.

И правда – дом. Впервые за долгое время у меня появился настоящий дом. Не временное пристанище, не казарма, не угол в чужой избе. Дом, где меня ждут, где есть тепло не только от печи.

Даша научила меня заваривать травы. Показала, какие от усталости, какие от головной боли, какие просто для вкуса.

– Это иван‑чай, – объяснила она, перебирая сушёные листья. – А это мята, душица. Смешаешь – получится вкусно и полезно.

Я пробовал заваривать сам, но у неё всегда получалось лучше. Может, дело в пропорциях, а может, в том, что она делала это с душой.

Вечером, когда солнце уже клонилось к закату и длинные тени степных шатров легли на землю, невдалеке от лагере Кучума поднялась суета. Мурза Карачи руководил странным процессом – установкой в землю толстых бревен. Строй заостренных рогатин уже был готов и торчал неподалеку.

Хан Кучум расположился метрах в ста на ковре и наблюдал за происходящим с непроницаемым выражением лица.

– Сейчас посмотрим, что получится, – сказал Карачи, разглядывая будущую «стену». – Ермак держит город, и у нас не только сабли да стрелы должны быть. Подожжём его стены, как в старые времена палили остроги русских.

Бревна вбили в землю на глубину почти в метр, поставив их вплотную, как венцы настоящей крепостной стены, и промазали глиной. Глину привезли из ближайшей ямы – серую, вязкую, и она быстро подсохла на вечернем ветру. Получилась грубая, но правдоподобная имитация участка Искера – около десяти метров в длину и три человеческих роста в высоту.

– Вот и город, – ухмыльнулся он и скомандовал воинам:

– Смотрите, не загоритесь сами!

Затем махнул рукой и пришел к Кучуму.

Подошли двое, неся багры с загнутыми крюками, и под прикрики старшего начали соскребать глину с нижней части «стены». Глина держалась крепко, и воинам приходилось лупить багром, чтобы отбить куски. Сухие хлопья падали на землю, обнажая тёмное дерево.

– Вот так и под Ермаком делать будем, – пояснил Карачи хану, наблюдая, как образуется тёмная полоса высотой в полметра вдоль всей линии. – Без этого глиняная кожа не даст пламени взяться.

Когда нижний венец оказался чистым, подвезли вязанки хвороста. Они были туго перевязаны лыком и пропитаны смолой, которую добыли, расплавив её в котле над костром. Рядом уже кипел второй котёл – в нём варилась густая, тягучая смесь смолы и жира, которая должна гореть еще сильнее, а воины перемешивали её деревянными лопатами.

По команде хворост начали укладывать у подножия стены. Сначала – сухие фашины и берестяные свёртки, потом поверх – толстые чурки, облитые смолой. Один из нукеров принёс длинный шест, на конце которого висел кожаный мешочек с ещё тёплой смоляной массой, и аккуратно вылил её прямо на стену. Смола стекала, заполняя щели между брёвен.

– Теперь жар у нас будет липнуть к самой стене, – снова пояснил Карачи хану.