Военный инженер Ермака. Дилогия (СИ). Страница 78

Ну‑ка, попробуем.

Я дошел до кузни, насобирал, сопровождаемый удивленными взглядами людей, металлических опилок, а потом высыпал их смесь.

Эффект был! Войлок стал держать огонь секунд сорок. Это уже намного лучше, хотя все равно, не панацея. Но кое‑что. Больше, я наверное, ничего не сделаю. Разве что с селитрой вопрос решу, но это надо делать не прямо сейчас.

Таким образом получается, что принципиально восстановить эффективность огнеметов не получится. Войлочная защита вместе с различными пропитками будет действовать, хотя ее можно уменьшить. Огнемет теперь не чудо‑оружие, каким был еще совсем недавно, но вместе с арбалетами и прочими устройствами он еще сможет послужить защите города.

Ночь дышала сыростью и холодом. Черкас Александров и его спутники спрятались за кустами, не отводя глаз от тусклого костерка, зажжённого татарами. Пламя почти погасло, но в нём ещё угадывались тлеющие угли. Трое татар расположились на небольшом возвышении – словно специально для того, чтобы видеть реку.

– Днём не пройдём, ночью – тоже, – тихо произнёс Черкас, едва шевеля губами. Его спутники, Микита и Кондрат, стояли рядом, молча наблюдая за патрулём. – Эти трое отсюда не уйдут. Их оставили следить.

Микита едва заметно кивнул:

– Могут вернуться и остальные. Их было больше десятка.

– Могут, – согласился Кондрат.

Черкас слегка повернулся к нему:

– Нужно спешить. Пока мы не уберём их, дальше не пройти.

Все трое замолчали. Было ясно, что ждать нельзя. Промедление могло означать приход подкрепления.

– Идем, – наконец сказал Черкас. Голос его звучал спокойно и твёрдо. – Ножами.

Микита кивнул. В темноте его лицо было почти невидимо.

Они поднялись осторожно, медленно, избегая малейшего шума. Сапоги остались у лодки, как и арбалеты с ружьями. Только ножи – короткие, удобные, острые. Каждый проверил свой клинок, потрогав пальцем лезвие.

Патруль на берегу уже почти уснул. Один татарин сидел, привалившись к дереву, его голова его клонилась на грудь. Другой, лёжа на боку, глядя на реку рассеянным взглядом. Третий, казалось, спал совсем, повернувшись спиной к воде. Рядом с ним находился лук и колчан со стрелами.

Черкас указал рукой. Микита должен был взять того, что у дерева, Кондрат – лежащего, сам Черкас – того, возле которого лежал лук.

Подкрадывались медленно. Кусты и деревья скрывали казаков. Каждый шаг был выверен, ноги ступали только туда, где мягкая земля гасила малейший звук. Лежащий тяжело вздохнул, не подозревая, что этот вздох – последний в его жизни…

Вблизи Черкас хорошо рассмотрел лицо татарина. Молодой, не старше двадцати, глаза полузакрыты. Черкас не колебался. Одно движение – ладонь закрыла рот врагу, нож мягко вошёл под подбородок вверх, достигнув мозга. Тело дёрнулось и обмякло.

Слева раздался короткий звук удара ножом. Это Микита справился со спящим. Третий татарин только начал поднимать голову, почувствовав неладное, но было поздно. Кондрат вонзил клинок сбоку в шею, перерезав горло. Татарин дёрнулся, но через секунду затих.

Всё кончилось быстро. Патруль был убит бесшумно, аккуратно, без суеты.

– В воду, – едва слышно сказал Черкас. – Чтобы не нашли сразу.

Тела, обыскав, перетащили вниз по берегу и спрятали в камышах. Костёр погасили, забросав угли влажной землёй.

Спустя несколько минут казаки уже снова гребли по реке. Вёсла опускались бесшумно, и лодка скользила вперёд, не оставляя следов.

 Глава 11

Царь Федор Иванович сидел у окна, задумчиво перебирая пальцами край парчового покрывала. Слабый свет свечи едва освещал комнату, заставляя тени колыхаться по углам, словно живые существа. Он был бледен, глаза его были беспокойны, а лицо выдавало тревогу и печаль.

– Государь, – тихо обратился к нему Борис Годунов, стоя чуть поодаль и внимательно наблюдая за царём. – Ты устал. Позволь, я распоряжусь, чтобы слуги приготовили тебе постель.

Царь вздрогнул и повернулся к Борису с тревожным взглядом.

– Не хочу я спать, Борис Фёдорович. Иначе снова увижу его. Ночью снова приходил отец мой, Иван Васильевич, царство ему небесное. Ничего не говорил, только смотрел на меня. Так строго и сурово, как бывало при жизни. Что это значит, как думаешь?

Годунов приблизился и остановился рядом, внимательно глядя в глаза царю.

– Не беспокойся, государь. Это всего лишь сон. Душа твоя скорбит о родителе. Покойному царю небось и самому невдомёк, что тревожит он тебя своим видом.

– Боюсь я, Борис, – едва слышно проговорил Фёдор, опустив взгляд на руки. – Боюсь я, что не справлюсь с делами, что батюшка мой гневается на меня с того света. Ведь я ничего в государственных делах не разумею. Дела эти тягостны для меня. Как же мне теперь быть?

Годунов осторожно присел напротив и взял руку царя в свою. Голос его звучал мягко и уверенно, будто успокаивая ребёнка.

– Не печалься, государь. Нет таких дел, что были бы тебе неподвластны. Ты, царь, помазанник Божий, и нет никого, кто был бы достойнее тебя сидеть на этом престоле. А что касается дел государственных, так на то и есть твои слуги верные, чтоб помогать тебе. Я буду рядом и во всём поддержу.

Фёдор смотрел на Бориса с надеждой, но тревога не покидала его глаз.

– Ты говоришь так уверенно, Борис Фёдорович. Но сердце моё полно сомнений. Как бы не разгневать мне Господа. Ведь страна – это большая ответственность, люди ждут решений, а я их дать не могу.

Борис слегка улыбнулся и чуть сжал руку царя, пытаясь придать ему уверенности.

– А на то тебе и я, государь, чтоб облегчить твою участь. Ты только скажи, что тревожит тебя, а я всё устрою. Не бойся. Господь не оставит тебя, да и я не покину. Отец твой суров был, но любил тебя и желал добра. Не суровость это, а забота родительская, чтоб ты крепче стоял на ногах своих.

Фёдор медленно кивнул, словно размышляя о чём‑то глубоком и непонятном.

– Может, и правда, Борис Фёдорович. Только я чувствую, что не место мне здесь. Я бы лучше в молитвах провёл жизнь, в монастыре, подальше от мирских забот. Там бы мне было легче.

– Это не твоё предназначение, государь, – твердо сказал Борис. – Твоё место здесь, в Кремле, на престоле. Такова воля Божья. Ты не думай о трудностях. Бог даст силы, а я тебе помогу.

Царь посмотрел на Бориса долгим, благодарным взглядом, словно ухватившись за протянутую руку спасения.

– Ты добр ко мне, Борис Фёдорович. Один только ты понимаешь меня и не оставляешь в беде. Но всё же тяжело мне. Очень тяжело.

– Потерпи, государь, – тихо произнес Годунов. – Всё устроится. Скоро и сон твой тревожный забудется. И будет мир в душе твоей.

– А если отец снова придёт? – спросил царь с испугом в голосе.

– Пусть приходит, – ответил Борис мягко. – Пусть видит, что царство его в надёжных руках. Ты только не тревожься. Я всегда рядом. Вместе всё преодолеем.

Фёдор глубоко вздохнул и медленно кивнул.

– Спасибо тебе, Борис. Что бы я без тебя делал…

Годунов опустил глаза, улыбнувшись едва заметно. Тень уверенности мелькнула в его взгляде.

– Не думай об этом, государь. Отдохни теперь. Я распоряжусь, чтоб свечу не гасили, если так будет спокойнее.

Царь вздохнул снова, глубоко и облегченно.

– Пусть не гасят, Борис Фёдорович. Пусть не гасят.

Годунов медленно вышел из комнаты, аккуратно прикрыв дверь. За его спиной остался одинокий, тревожный царь, сидящий у окна и всматривающийся в ночь, которая так пугала его и манила одновременно.

Борис остановился за дверью, глядя в полумрак коридора, и усмехнулся про себя едва заметно.

– Всё устроится, государь, – тихо сказал он себе. – И даже лучше, чем ты думаешь.

И шагнул прочь, туда, где его ждали дела государственные и власть, которой он уже почти полностью владел. Осталось лишь убедить в этом самого царя. Впрочем, это казалось ему самой простой задачей из всех, что он должен был решить.