Военный инженер Ермака. Дилогия (СИ). Страница 50

За ним по очереди поклялись все — сыновья, беи. Мулла кивал, потом закрыл книгу и слегка поклонился Кучуму.

— Так и будет, — подняв подбородок, произнес Кучум. — Пусть твои войска готовятся и ждут.

— Люди мои готовы, — проговорил Ильдаш. — По первому твоему слову они бросятся в бой.

Затем Ильдаш кивнул одному из своих беев, он ненадолго вышел из шатра и вернулся со слугами, внесшими в шатер Кучума три сундука. В них находились подарки.

Сначала на свет появились три соболиные шубы, каждая с воротником из чернобурки, с вышивкой по швам. Мех тщательно вычищен и блестел. Шубы являлись символом северного богатства.

Следом — лук с тетивой из оленьей жилы, с набойкой и набором стрел в кожаном колчане. Это уже был не просто подарок, а знак воинского уважения.

Из следующего сундука вынули посуду с мёдом и головки сыра, мешочки с сушёными ягодами и вяленым мясом — дары гостеприимства, пищи, процветания. Поверх всего — кувшины с кумысом и ароматным маслом.

Последним был особый подарок: тонко вытканный ковёр, узором отсылающий к роду Ильдаша — почти родовой герб, испещренный таинственными символами. Ковёр означал землю. Владение им — власть над землей.

Хан Кучум смотрел на подарки молча, не шевелясь. Затем повернул голову на своего советника и коротко кивнул.

В шатер внесли сундуки теперь уже с его подарками.

Вынули саблю с арабской надписью на клинке, в ножнах из красного сафьяна. Вторым шёл пояс с серебряными бляхами — тяжёлый, сверкающий.

Затем — шёлковый кафтан с золотым кантом. По традиции, этот подарок означал принятие в близкий круг. «Теперь ты свой».

Последним был свиток с печатью Кучума, где признавалось право Ильдаша на его родовые земли, охотничьи угодья и сбор дани — но теперь уже от имени верховного хана.

…Через несколько часов, после совместной трапезы, Ильдаш ехал на лошади, возвращаясь к себе. За ним следовали беи и два десятка телохранителей.

Сыновья Ильдаша ехали позади, в отдалении. Один из них был явно старше второго. Никакой радости на их лицах не было.

— Что все это означает? — спросил младший сын.

Вопрос прозвучал таким голосом, будто ответ на него уже был известен.

Старший ответил не сразу, а потом проворил:

— Только то, что наш род теперь отправят первыми под выстрелы Ермака, и ничего больше.

На рассвете я пришёл в кузню. Воздух ещё был прохладным, но в мастерской царила жара. Горн пылал всю ночь. Без перерыва люди, сменяя друг друга, трудились над подготовкой железных полос для пушек. Их отбивали, выправляли, подгоняли по длине и ширине. Сегодня же настал день сборки — нам предстояло начать собирать составную пушку.

Макар уже находился здесь. Либо не уходил, либо пришел раньше меня. Судя по уставшему лицу, более вероятно то, что не уходил. Спрашивать было неудобно.

— Ну что, начнём, — сказал я, глубоко вздохнув и упрямо наклонив голову.

Основные части у нас уже есть — полосы, обручи, составной деревянный сердечник, вокруг которого будет проводиться сборки, металл для каморы, внутренней втулки и остальное. Осталось всего-то ничего — соединить все это в одно целое. Какая малость!

Шучу, если, что.

Работа ответственнейшая. Пушка из железных полос надежнее деревянной, но только при одном условии — что ее хорошо сделали. Если с деревянным орудием мало что исправишь — коль ствол прочный, то не разорвет, а если слабый — увы, и ничего с этим не поделаешь, то с железной ситуация иная. Все зависит от мастерства и трудолюбия кузнеца.

Так что посерьезней, Максим. Брови нахмуривай, бери инструмент и вперед.

Но не успел я снова стать серьезным, как ко мне в кузню заглянул лично Ермак. Посмотрев на то, как собирается пушка, он отозвал меня в сторону.

— Скоро приедет татарский старейшина Юнус-бий Кармышев, я хочу, чтоб ты послушал. Гонец от него утром уже приходил. О встрече договорено.

— Еще один разведчик? — спроси я, вытирая со лба пот. — Только что приезжал какой-то хан с предложением оставить Сибир, чтоб нас Кучум взял тепленькими в чистом поле. Стоит ли терять на них время и выслушивать заковыристые предложения?

— Нет, тут что-то другое. Это человека мы знаем, он и раньше помогал в переговорах. Не все татары под Кучумом, и не все наши враги. Есть те, кому можно верить, кто если сказал, что не обманет — значит, не обманет. Не все наши такие! Он, конечно, чужой, но славится своей добротой и любовью к справедливости. А еще он умный и готовый идти на компромиссы. Он у татар в каком-то смысле вроде святого, хотя так говорить неправильно.

Старейшина прибыл к полудню. Его сопровождали четверо всадников — двое молчаливых охранников с луками за спиной, молодой татарин, должно быть, писарь или советник, и еще один, совсем мальчишка, гонец.

Сам старик был в тяжёлой суконной чапане, с меховым воротом, на голове высокий тюбетей. Он держался прямо, хотя годы тянули спину вниз. Лицо его было изрезано морщинами, глаза — глубокие, чёрные, как сырая земля.

Мы встретили их у крепостных ворот. Ермак вышел сам, без помпы, только с Мещеряком и мной. Поприветствовали друг друга, и Ермак указал на большую избу, где проводились военные советы. Там уже поставили чай, нарезали хлеб, мясо, сушёные ягоды — всё, как полагается.

Когда вошли в избу, старейшина неторопливо снял чапан и сел на лавку. Его люди встали чуть поодаль, не садясь. Мы заняли свои места — я рядом с Ермаком, чуть в стороне. Молчали с минуту. Только потрескивал огонь.

— Я пришёл говорить, — наконец сказал старик по-русски. Его голос был глухим и уверенным. — Кровь пролилась. Много. С обеих сторон. Мудрость не в том, чтобы лить ещё. Мудрость в том, чтобы знать, когда остановиться.

Ермак молча кивнул. Юнус-бий продолжил:

— Кучум не из здешних. Он пришёл с юга. Он взял силу, но не сердца людей. Ты, Ермак, взял город, и теперь хочешь удержать его. Я стар. Видел и ханов, и царей. И скажу тебе: война не вечно. Слушай, что я принёс.

Он по очереди посмотрел в глаза Ермака, меня и Матвея.

— Есть предложение. Ты остаёшься в Кашлыке, в ставшей твоей крепости. Кучум — уходит на юг, делает свою ставку там. Пусть будет две столицы. Пусть Русь идёт на восток — да. Но с миром. Пусть хан остаётся, но признаёт царя. Платит дань или, если он не хочет этого слова, отправляет дары. За счет торговли он вернет их и получит гораздо больше. Московский царь далеко, и он не будет Кучуму мешать жить так, как ему хочется. В Кашлыке сейчас разные люди, но ты не запрещаешь им молиться своим богам. Никто из твоего отряда не имеет права обижать тех, кто жил здесь издавна.

Наступила тишина. Только ветер потрескивал в щелях.

— Да, — сказал Ермак. — Слова твои разумны. Мы сражались, теряли братьев. Я не затем пришёл в эту землю, чтоб лить кровь без конца. Но… — он взглянул на меня, потом на Мещеряка, — думаешь, Кучум согласится на такое?

— Надо попробовать. Доблесть не только в том, чтобы победить в схватке, а и в том, чтобы ее избежать. Испокон веков мирились даже самые заклятые враги, когда с ними говорил голос разума.

Сказав это, старейшина долго молчал, думая о чем-то.

— Я поговорю с Кучумом, и вернусь к тебе. Многие здесь хотят мира, но боятся ханского гнева. И ты знаешь это.

— Буду очень рад, если войны удастся избежать., — сказал Ермак.

Они поднялись, и мы проводили их до ворот. Старик сел на коня тяжело, но без помощи. Затем они уехали в начинающую темнеть даль.

— Ермак Тимофеевич, это хитрость или Кучум действительно может согласиться на такое?

— Не знаю, — пожал плечами атаман. — Но Юнус-бию можно верить. Он здесь очень уважаемая фигура. Часто выступает кем-то вроде судьи, разрешает споры, не доводя до войны, или улаживает конфликты. Так что шанс есть. Кучуму верить нельзя, но если Сибир по итогам переговоров останется за нами, то мы ничего не теряем.