Порядок подчинения (ЛП). Страница 86

Но еще хуже этого зрелища были звуки, издаваемые сотнями людей в агонии. На каждый труп в этих платформах, по-видимому, приходилось по дюжине мужчин и женщин, которые не были мертвы, но были ужасно ранены или покалечены в результате нападения. Тротуары, заснеженные газоны, входные группы и коридоры каждого здания были превращены во временные полевые госпитали, где умирающие взывали о помощи. Это было трудно полностью осознать — ущерб, нанесенный самой базе, был не таким уж значительным, но потери, вероятно, исчислялись тысячами. Российская ядерная атака не достигла цели? Они использовали какое-то химическое или биологическое оружие? Тычина видел несколько костюмов для химического воздействия, но у большинства спасателей вообще не было защитного снаряжения. Разве химическое оружие не было более стойким, чем это?

«Смотрите! Это Феникс!» — крикнул кто-то. «Феникс!»

«Где вы были, когда упали бомбы, капитан Феникс?» — крикнул кто-то еще. «Почему вы не могли это остановить?»

«Заткнись!» — вмешался офицер. «Он жив, и он с нами! Он наш лучший пилот — он нас не подведет!»

Тычина чуть не споткнулся, торопясь уйти. Разгорелся спор между некоторыми сотрудниками морга, некоторые из которых были на стороне Тычины, и теми, кто находился в безопасности в командном центре, другие думали, что Тычина направляется к месту вылета, и подбадривали его. Паника охватила молодого пилота, и он заковылял по забитой машинами улице так быстро, как только мог.

Но ужасы никогда не прекращались. Многие были мертвы в своих машинах, все еще за рулем или откинувшись на сиденье, с инеем под ноздрями и вокруг глаз, где застыл их предсмертный вздох — очевидно, они находились там долгое время. Большинство трупов лежали снаружи, некоторые несли еду или медикаменты, несколько несли другие мертвые души, вероятно, для оказания медицинской помощи, когда они скончались от воздействия ядерного оружия, которое русские применили на базе. Тела были устланы тротуарами, пока команды следователей опознавали каждый труп, помечали его багажной биркой, убирали с тротуаров и подъездных дорожек, прикрывали, насколько могли, каким-нибудь предметом одежды или простыней, затем переходили к следующему. Тычина был настолько потрясен одним телом, трупом члена его собственной эскадрильи, что чуть не споткнулся о другой труп, распростертый у него на пути. Это было похоже на какой-то ужасный научно-фантастический фильм о конце света.

Часовня базы использовалась как морг. Он спросил старшего сержанта о Миколе Корнейчук, гражданском лице, и после того, как не обнаружил ее имени среди тех, кто был опознан, его подвели к двум длинным рядам трупов тех, кто не был опознан, выложенных снаружи на снегу. Ядерное устройство, приведенное в действие русскими, очевидно, передало этим жертвам большое количество радиации, потому что у большинства из них было значительное выпадение волос, огромные волдыри и повреждения по всему лицу, раздутая кожа и ужасно распухшие языки и глазные яблоки. Но Микки не было среди погибших.

«Вы капитан Тычина?» — спросил его сотрудник морга. «Вы тот пилот, который отразил первую русскую атаку?» Тычина попытался уйти, но мужчина настаивал. «Пообещай мне, что уничтожишь русских за то, что они здесь сделали, капитан. Пообещай, что отомстишь за погибших». Павел убрался оттуда так быстро, как только мог.

Реквизировать автомобиль было легко — ключи оставались в местах воспламенения, и мертвые владельцы не собирались жаловаться. Повсюду были патрули безопасности. Регулярное патрулирование позволило Тычине свободно пройти после того, как его узнали, но местная милиция установила несколько блокпостов в районе проживания офицеров, и хотя его узнали и его документы были в порядке, ему было приказано немедленно возвращаться на главную базу. Тычина не собирался мириться с местными бойцами выходного дня с дробовиками, поэтому он проскочил блокпост. Никто из ополченцев не потрудился преследовать его.

Апартаменты офицеров» холостяков находились примерно в трех километрах от основной территории базы, в одном из многочисленных жилых районов-спутников базы, типичном унылом поселке советского образца со множеством зданий в стиле общежитий, парком с несколькими чахлыми деревьями, площадкой для упражнений, небольшим магазинчиком и начальной школой для детей молодых солдат. Общежитие Тычины представляло собой огромное, уродливое бетонное сооружение, в котором каждому неженатому офицеру выделялась отдельная квартира, где они делили кухню и ванную комнату с соседом. Все здание, в котором размещалось почти пятьсот офицеров, казалось покинутым. Он поднялся по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, в свою комнату на четвертом этаже и обнаружил, что дверь не заперта.

«Микки!» Он был готов к худшему, но никак не ожидал такого: его невеста лежала на его раскладном диване, голова соблазнительно подперта рукой, ее волосы разметались по подушке, как будто были уложены модельером. Она была одета в длинную, тяжелую фланелевую ночную рубашку для защиты от холода в комнате — электричество только недавно восстановили. Она выглядела прекрасно… даже в… Павел был настолько потрясен, что расплакался.

Микола сонно открыла глаза и улыбнулась ему знакомой, теплой улыбкой, которую он так долго мечтал увидеть. «Привет, малыш», — сонно сказала она.

Она была жива! Слава Всемогущему Богу!

«Я ждал столько, сколько мог. Дайте мне минутку, и я буду готов пойти с вами в часовню».

«Боже, Микки…!» Он бросился к ней и крепко обнял, не стесняясь своей радости, своих слез. «Я так рад, что ты в безопасности… Боже милостивый, я думал, ты в часовне», — простонал он, зарываясь лицом в ее волосы. «С тобой все в порядке? Вы были ранены во время нападения?»

«Нет, я не пострадала — напугана, но не ранена. Я все еще немного устала». Она зевнула. «Здесь стало так холодно, когда отключили электричество, но громкоговорители сказали оставаться в комнате, поэтому я завернулся в одеяла и заснул, но мне будет лучше, просто дай мне несколько минут, просто дай мне встать с постели, я приведу себя в порядок и буду готов идти. О, я так сильно люблю тебя, Павел, я так сильно люблю тебя…»

Ее голос затих, опустившись до едва слышного шепота, как будто она уходила от него. Тычина заметил, что она не ответила на его объятия, но ее руки свободно повисли по бокам …

… и когда он поднял ее голову со своих плеч, чтобы заглянуть ей в лицо, волосы упали с ее головы, как пучки ломких иголок с давно умершей рождественской елки. «Господи Иисусе, Микки…!»

«Павел?» Ее голос был таким же слабым, как жужжание колибри, хотя она была всего в нескольких дюймах от него. «Павел, пожалуйста, помоги мне дойти до часовни, я так устала…»

Он вскочил с дивана в состоянии, близком к панике. Он должен был вытащить ее отсюда. Должен был позвать ее на помощь. Должно быть, она получила большую дозу радиации, подумал Павел, пока ждала его в часовне. Но она выжила и каким-то образом добралась обратно в комнату общежития. Казалось, что, за исключением ее волос, — он молился, — она не получила смертельной дозы. Возможно, ее можно было спасти.…

Но когда он поднял ее на руки, чтобы отнести вниз за помощью, кожа с ее левого бедра отвалилась, как мокрая папиросная бумага, обнажив мышцы, покрытые запекшейся почерневшей кровью. Тычина с трудом сглотнул, чтобы сдержать слезы, уложил ее обратно на кровать и укрыл одеялами. «Я позову на помощь, Микки», — прошептал он. «Подожди, я сейчас вернусь». Но когда он осмелился взглянуть ей в глаза, то обнаружил, что они сухие и безжизненные, затуманенные, ее идеальный рот слегка приоткрыт, когда она пыталась сделать свой последний вздох, который так и не состоялся.

«Нет … Микки!» — всхлипнул он, думая, что, возможно, она просто снова заснула. Да, так оно и было… ей нужно отдохнуть … пока он пойдет за помощью. Он прижал ее к своей груди, его рыдания становились все громче, слезы капали на ее тонкие волосы. Он знал, что она не спит, это была отчаянная надежда, фантазия. Он пытался договориться с Богом: просто возьми меня, позволь ей жить, просто возьми меня. Она слишком красива, слишком мила, чудесна и невинна, чтобы умереть. Он думал, что она мертва, готовился к этому, пытался собрать достаточно сил, чтобы встретиться с этим лицом к лицу, когда знал, что в конечном счете так и будет. И все же, обнаружив ее живой, увидев, как она просыпается, сейчас… сейчас только для того, чтобы умереть.