Воин-Врач III (СИ). Страница 9

Опиаты, конечно, убирали боль не сразу, но эффект, кажется, появился уже от того, как поднялся и начал свои завораживающие колдовские манипуляции Чародей.

Гвор глубоко и осторожно вздохнул, расслабились чуть веки и губы. И пошёл медленный, постоянно прерывавшийся доклад.

В верховьях Припяти, которая должна была привести караван под охраной древлян, гордых, счастливых и довольных, сперва к Турову, а там уж и до Днепра, начали появляться вдоль берега дозорные. Близко не подступали, но следили пристально. Влас, что вёл отряд, велел быть настороже. Правильно велел.

Первые напали через день после того, как за спинами остался Пинск. Но воевода уже третьи сутки слушал и нюхал воздух слишком внимательно. Предрассветные сумерки и вправду пару раз доносили звуки близкой замятни, будто кто-то перестрелял-вырезал дозор за перелеском. Когда две сотни лесных великанов выбрались из-за очередного поворота капризно вилявшей речки, на льду перед ними стояли ряды всадников. Судя по упряжи, одежде и значкам, ятвяги с волынянами. Те, кто не пошёл недавно за славой и победой, когда всех звали, в бой. Те, кто решил дождаться ушедших, и присвоить их добро, справедливо полагая, что герои будут возвращаться побитыми-изранеными и малым числом. Не ждали они того, что битые-раненые лесовики будут продолжать тренировки, перенимая ухватки нетопырей, всю дорогу. Для хороших, крепких навыков, это, конечно, очень мало, почти ничего. Но для того, чтобы подружиться-сжиться крепко с боевыми товарищами — вполне. Поэтому на предложения отдать груз добром и не умирать за незнакомых перехожих чужаков киевских древляне ответили вполне однозначно. Хоть и красочно, вариативно, с неприглядными упоминаниями множества родственниц собеседников по материнской линии.

Тех, кто стоял на льду напротив, было больше. Но ненамного. Они быстро закончились. Лошадки их, навьюченные их же барахлом, дождались, пока сани пройдут вперёд, по алым и тёмно-красным подмерзавшим пятнам, и потруси́ли понуро следом.

За третьим поворотом встречавших было больше. За пятым — ещё больше.

Влас, с левой рукой, примотанной верёвками к боку, чтоб не мешала в бою, болтаясь плетью, проорал:

— Соберитесь уже все, сколько вас там есть, до самого Турова, да сдохните разом, собаки вы трусливые! Спешим мы волею великого князя Всеслава Чародея в Киев, недосуг нам вас, гнид, по всей реке по очереди ловить!

— Западные короли, а за ними и император с папой идут следом за вами, чтоб князю твоему холку намять! Верни, что взял, вор! — прозвучало в ответ.

— Иди да возьми, подстилка римская! Только дураков, что нагнал с собой на убой, по домам распусти. Об них только мечи тупить. А коли вас, трепачей, слушать перестанут — живы останутся! — отозвался Влас.

И тут на стоявшее напротив войско, готовое к бою, густо посыпались стрелы с берегов. Используя замешательство противника, нетопыри завыли в шесть глоток и кинулись вперёд, отдавая на бегу команды союзникам-древлянам. Вот там-то, при сборе трофеев, с Судом и его людьми и познакомились. И всё, с нападавших снятое, им отдали. Всё равно класть некуда было уже, и коней набрали — того и гляди лёд на Припяти провалится.

У него было шесть сынов и четыре брата. Тела братьев увезли по домам хмурые родичи, а сыны, что остались живыми, пришли принимать смерть вместе с отцом. Там, где река сворачивала к югу, подтянулись свежие отряды древлян, что отсекли обескровленный караван от псов, наскакивавших время от времени сзади. Тыл уходившим к Киеву прикрывали Судовы бойцы. Умирая один за другим.

Гнат, Вар и Немой смотрели на светловолосого вождя во все глаза. Он похоронил сыновей и братьев. Он дорого́й ценой позволил второму малому отряду вернуться домой. Не его вина в том, что из полудюжины остался в живых лишь Гвор, который все дольше и дольше переводил дыхание между фразами. Даже с учётом того, что снадобья давно подействовали, а рядом с ним сидела Дарёна, положив ладони на перебинтованные голову и грудь воина. Суд доставил в Киев три тела и трёх живых. И последний выживший смотрел на него сейчас с искренней благодарностью, называя другом. И всё равно он был готов умереть сам и принести в жертву будущему призрачному миру между его племенем и Русью последних живых детей, первенца и последыша.

Всеслав кивнул жене, и она запела. Гвор закрыл глаза и замолчал, прервавшись на полуслове. Рассказ его уже начинал повторяться, он путался и сбивался, снова и снова говоря о том, что без Суда и его воинов караван не добрался бы не то, что до Киева, они и к Днепру бы не вышли, под Туровым бы полегли.

— За мной. Все, — отрывисто приказал Чародей, когда жена убрала ладони от спавшего героя.

— Рысь, собери дедо́в. Янко, верни гостям пояса их. Пошли со мной, Суд. Говорить будем о том, как жить дальше, а не помирать. Сына старшего, возьми, коли хочешь, а мало́го отправь погулять. Дарён, приглядишь за ним? — раздавать команды князь начал сразу на крыльце лазарета и всем подряд. Отвечали по старшинству.

— Пойдём, Гут, со мной. Я — великая княгиня Дара, покажу тебе дом и диковины наши. Светильники тебе приглянулись, видно? — голос жены звучал так ласково, что за ней и старшие бы пошли, пожалуй. Белоголовый малец вскинул жадно глаза на отца. Тот молча кивнул. Дарёна взяла сына чужеземного вождя за руку, как своего, и повела, рассказывая что-то, чуть склонясь влево. По лицу Суда понятно не было, но, кажется, вслед младшему он посмотрел, прощаясь навсегда.

— Буривой со Ставром на месте давно, отец Иван прискакал, пока мы у Гвора сидели, — доложил Гнат.

Немой вручил старшинские пояса с ножами вождю и его старшему сыну. И изорванное их земляками лицо его не кривилось, не дрожало и не скалилось. Кажется, он и впрямь понял и принял княжью волю.

В привычном месте сбора «Ставки» Гнат по кивку Всеслава рассказал старикам услышанное от Гвора. Ставр предсказуемо задавал вопросы, довольно много, причём часть из них, кажется, не имела отношения ни к маршруту, ни к сражениям на нём. Подключились и волхв с патриархом. Вождь и его сын сперва смотрели на отца Ивана недоверчиво, потом с удивлением, а потом с опасливым восторгом, когда пару выводов из услышанного, касавшегося его коллег, носивших кресты, он сделал громко, искренне и в выражениях не стесняясь ничуть.

— Истину глаголешь, — вполне удовлетворённо кивнул Буривой. Ставр энергично потряс головой из своего дупла на груди Гарасима.

— Что думаешь, княже? Так спускать им нельзя никак, — повернулся волхв зрячим глазом, чуть склонив голову по-птичьи, став похожим на старого ворона.

— У древних римлян был обычай, други, — начал неторопливо Чародей. И на этот раз голос его на скрип дерева похож не был. В нём снова слышались будто далёкие завывания вьюги, гул пожаров, скорбный плач вдов и сирот. — Звался он «децимация», на их языке «децимус» — десятый. Суть была в том, что если в войске кто-то бежит от битвы, если противится приказам старшин, или если стяг на поле бранном оставит — каждого десятого воина казнили. Свои же десятки. Своими руками. Говорят, не так часто обычай этот применяли. Но память о нём очень долго в воинах жила.

Все смотрели на князя не отводя глаз, даже не моргая. Суд со Стебом перестали дышать.

— Помнишь ли, Рысь, когда отправлял я твоих со Ставровыми первый отряд по Днепру вверх встречать? И велел тогда, чтоб любого встречного, кого живьём взять не выйдет, стрела догнала, будь тот встречный хоть бабой, хоть дитём? — смертный голос промораживал до дрожи.

— Помню, княже, — глухо отозвался воевода, у которого под бородой двинулись желваки.

— Кого встретили твои? — Чародей не смотрел на друга. Рассказ предназначался больше для гостей с запада и отца Ивана, который пару раз пробовал завести душеспасительные беседы насчёт того княжьего приказа.