Воин-Врач III (СИ). Страница 8

— Лечение моих воинов, в живых из которых остался всего один, забрало много сил. Мне было бы гораздо проще убить вас. Но в этом мало чести. У нас говорят: утро вечера мудренее. Поэтому решать судьбы ваши я стану поутру, когда выйдет на небо дед-Солнце. Пусть он посмотрит на вас. И на меня. И поможет мне сделать верный выбор. Рысь, накормить и разместить до утра. Не в темнице, в жилье.

Последние фразы звучали совершенно так же, как и предыдущие: равномерно, без перехода или изменения эмоциональной окраски. Красок, как уже говорилось, в этот вечер не было других, кроме чёрной. Издали, от пристаней, ветер вдруг донёс восторженный вой толпы. Наверное, Полоцкие Волки снова кого-то раскатали.

— Сделаю, княже, — склонил голову Гнат.

— Помогите до горницы добраться, други. Ноги не держат, — тем же голосом сырого холодного мёртвого дерева попросил Всеслав. И поднялся, только что не зависнув над ступенями, поддерживаемый Варом и Немым.

— Дозволь нам остаться здесь, Всеслав, — проговорил Суд, не поднимая головы и не вставая с колен.

— Зачем?

— Мы будем молиться нашим Богам, чтобы дали сил твоему воину дожить до утра и увидеть свет. Они наверняка услышат нас и под твоим кровом. Но так, здесь, будет правильнее, — объяснил балт.

— Да. Так будет правильнее. Добро, — согласился Чародей, проходя-пролетая мимо трёх неподвижных фигур на снегу. На белом, чистом снегу, не запятнанном кровью.

А за спиной его зазвучали непривычные звуки чужого языка, что тянули на три голоса странную песню, где будто кони везли сани по бескрайнему заснеженному лесу, переходя с шага на рысцу, с рысцы на галоп и обратно. В напеве странно сочетались заунывная обыденность и торжественная готовность следовать по пути, что укажут Боги. Те самые, к которым тот Путь и лежал.

Мы с князем сидели за привычном столом, глядя на спавшее мёртвым сном тело внизу. Видели, как несколько раз вставала Дарёна: укрыть малыша Рогволда, попить и утереть пот с лица и груди мужа. Который не просыпался от прикосновений, дыша хрипло, прерывисто, но глубоко.

Разговоров не было. Мы, кажется, перешли на какой-то новый уровень слияния или взаимопроникновения сознаний, на котором даже мысленная речь уже не требовалась. Оба знали о том, что предстояло сделать завтра. Вне зависимости от того, выживет Гвор или нет. Отличия были небольшими. Если смотреть сверху на карту мелкого масштаба. И огромными, если видеть за чёрточками рек и лесов живых людей. Пока живых.

Проснувшийся Всеслав умылся, морщась от прохладной воды и запаха собственного кислого «усталого» пота. Надо бы в баньку, да с этой морокой поди найди время. Вчера вон перед сном обтёрся мокрым рядном, что жена полила из ковша каким-то отваром, в котором явно были валериана, мята и пустырник. А проснулся на сырой простыне, будто ночью не спал, а дрова рубил или теми тренировочными досками махал с Гнатом. О, помяни чёрта, как говорится.

Дверь приоткрылась без звука, и тёмное лицо друга замерло в появившейся щели шириной в пару ладоней. За ним, кажется, маячил Немой.

Чародей отрывисто кивнул вверх, будто спрашивая: «Ну что?». Упали с бороды на босые ноги капли воды.

Рысь прикрыл глаза, давая понять, что всё хорошо. Отлегло от сердца.

Звуки давешней неизвестной песни донеслись, едва вышли на крыльцо терема. До лазарета было метров полтораста. На небе ещё горели звёзды, но край неба на востоке уже светлел. Всеслав кивнул в ту сторону, откуда лилась беспрестанная мелодия.

— Всю ночь завывали, — отозвался Гнат.

— Жить хотят, — неожиданно добавил Вар. Со странной интонацией. Не только жестокость и ненависть были в его голосе, точно.

— Все жить хотят, — кивнул Чародей. — Мало кто хочет, чтоб и другие живы остались.

До крыльца лазарета шли молча.

Суд, Стеб и Гут, сидевшие на верхней ступеньке, прервали песню, заметив выходивших из-за угла князя с ближниками. Младший сын вождя балтов дёрнулся было, но отец что-то коротко и неслышно бросил на своём языке, и мальчик замер. Не успокоился, а именно застыл, как перед лицом опасности. Или смерти. Глаза у всех троих были красными после бессонной ночи, а лица — сухими и бледными от мороза.

За спинами их скрипнула дверь и на пороге показался Феодосий. Лицо его было распаренным, а воспалённый взгляд говорил о том, что спать в эту ночь ему тоже не довелось.

— Княже, Гвор в память вернулся! — прерывисто выдохнул он. Рысь и Вар только что на бег не сорвались, но удержались, видя, что Всеслав наоборот замедлил шаг.

— Суд, бери сынов, поднимайтесь, вместе пойдём, — сегодня в голосе Чародея было больше силы. Жизни же пока больше не становилось.

В горнице, освещяемой масляными лампами, на которые маленький Гут смотрел во все глаза, как на небывалое чудо, лежал на широкой лавке северянин-нетопырь. Перебинтованный так, что живого места было совсем чуть-чуть: глаза, губы, да несколько полосок кожи на правой руке и левой ноге между повязками. Но их под покрывалом видно не было. Воин тянул что-то из кувшина, в который уходила трубка, сделанная из сушёного гусиного горла. Под повязку на правой руке уходила тонкая блестящая трубочка, серебряная, что начиналась у донышка странной формы ушастого горшка, прихваченная муфтой из смолы. Сквозь ушки-ручки проходили верёвки, крепившие сосуд к ветвистой стойке, похожей чем-то на дерево на четырёх небольших колёсах. В этом времени не было пластиковых и резиновых трубок, потому что не было ни пластика, ни резины, ни тех, кто знал бы, умел и мог их добыть или сделать. Поэтому приходилось снова работать с тем, что было.

Тонких магистралей для капельниц наделал Фома, изрядно поломав голову над тем, чтобы добиться и сохранить изгиб, а не излом. Из-за этих технологических ограничений трубка не тянулась сверху вниз, к локтю, а шла наискосок, и была короткой, чуть длиннее двух локтей. И в сосуд с раствором приходилось постоянно заглядывать, чтобы не упустить момент, когда содержимое в нём закончится и в вену пойдёт воздух. Это в моё время можно было и по бутылке, и по пластиковому флакону увидеть остаток, и даже по прозрачной тонкой трубочке системы капельницы отследить. Здесь же пока никак.

Гончар с торжественным и важным именем Ферапонт, просивший звать его Фенькой, который всё время собачился раньше с печником Крутояром по поводу сортов и способов вымешивания глины, обещал скоро порадовать прозрачной посудой, но пока всё не складывалось. Сколько и чего точно надо было добавлять в песок для того, чтобы тигельная печь выдала качественное стекло, я не помнил, и к успеху энтузиаст шёл путём проб и ошибок. Пусть и более коротким.

— Суд, друже! Живой! — сипло и едва слышно выдохнул Гвор, выплюнув-выронив на грудь трубку с отварами, которую тут же подхватил инок, следивший за ним. Делегация в условно стерильных накидках подошла ближе, чтобы слышать лучше. — И Стеб с тобой, и Гутка! Молодцы́, мальчишки, де́ржитесь за батьку!

— Много не говори, Гвор. Силы береги. Тебе копить их надо, а не тратить, — строго влез Феодосий.

— Погоди, Федь. Иди лучше Домну найди, пусть княгине передаст, что я звал, как та проснётся, — положил руку на плечо монаху Чародей. — Он дело говорит, Гвор. Но мне нужно знать про ваш поход. Говорить будешь медленно и тихо, едва слышно. Между словами воздуха набирай, глаза закрытыми держи. Почуешь что худо — молчи, отдыхай. Я бы на вашем языке тайном выспросил тебя, да руки ты поморозил крепко, и шевелиться тебе точно пару седмиц не надо.

— Добро, княже, — воин кивнул было, забыв наказ не двигаться, и тут же сморщился, зашипев от боли. Я поднялся, выбрал на полке один из закрытых пузырьков, прочитав пометки на глине. Вынул с характерным чпоканьем туго притёртую деревянную пробку, понюхал осторожно содержимое, чтоб удостовериться, что «маркировка» соответствует содержимому, а то всякое бывало. И накапал чуть прямо в ушастый горшок с физраствором, осторожно размешав изящной серебряной ложечкой на длинном черенке, что лежала рядом на специальной полочке, выстланной чистой стерильной тканью. Условно стерильной, да. До нормальных автоклавов и сухожаров по-прежнему столько же, сколько и до рентгена, и до резиновых трубок, наверное.