Десять тысяч дней осени (СИ). Страница 9

— Нас тут совсем мало осталось. Хочешь еды и защиты — работай. Закир распределит. Но есть особо охреневшие. Шарятся целыми днями по домам, вещи ценные ищут. Потом на черном рынке сбывают. Батарейки очень ценятся. Электричества совсем мало.

— Значит все-таки есть.

— Есть. У нас тут умелец один собрал электростанцию на угле. Угля жрет немерено, но все же выдает кое-что. Рации, там, зарядить. Телефонную станцию поддержать. Ну и радио.

— Нахрена вам радио, если ничего не ловит?

— Так чок же, — Алмаз осекся, —радио, говоришь? Там Дархан вещает… Есть время, когда радио обязательно работать должно. Так передаются вести. Ну а телефон, тот у избранных стоит.

— Как у тебя?

— Да. Нас, врачей тут, на весь город не больше пяти. Все наперечет. Только я не только врач, мы с Шарой еще и хлорку готовим.

— А она-то вам зачем?

— Артық только ее боится. Хлорка — на вес золота. Замешкаешься, хана.

Алмаз резко отвернул мотоцикл, но Дархан все равно успел заметить болтающегося в петле человека со связанными руками. На шее у него висела картонная табличка, где черной тушью было жирно выведено на казахском — «Тонаушы». Под ним располагался русский перевод — «Мародер». Словно оправдываясь, Алмаз буркнул:

— Ну а как иначе? В городе ни власти, ни полиции. Ходят всякие отморозки. Раньше хоть просто грабили. А сейчас убивают. Чтобы свидетелей не оставить. И у Закира на всех людей не хватает. Полгорода его уже ненавидит.

— За принудительные работы?

— За родственников. Артықу раз в две недели жертва нужна. А то и чаще. Иначе придет внезапно и ничего с ней не сделаешь.

— Кого же он ей таскает? Преступников?

Алмаз ухмыльнулся.

— Этих тоже. Хотя они на коленях молят, чтобы их просто расстреляли или хотя бы повесили. Родня, какая осталась, любые деньги отдаст лишь бы Артықу не тащить. Хуже, когда преступников нет.

— Тогда кого?

— Жребий.

— И Закир тоже в нем участвует?

Алмаз подогнал машину к подъезду. Сняв шлем, устало вытер рукавом взмокший лоб.

— Нет, Закир, патруль, работники, врачи, хозсслужбы, короче все ценные люди освобождены. Есть списки. Их, кроме Закира, никто не знает. И за каждым могут прийти. Что она с людьми творит — одному дьяволу известно. Да только по перекошенным от ужаса и боли лицам тел, которые мы потом находим ясно, что ничего хорошего. Вылезай давай, домой пора.

— Слушай. Давай посидим еще немного. Такое утро свежее. Задолбала эта проклятая квартира. Ну что с нами тут случиться? А? Алеке? Посидим немного, а если что, я тут же в подъезд шмыгну.

Второй час они сидели и громко смеялись на узкой скамеечке, которую некий умелец умудрился пристроить между стволов двух гигантских тополей. Тополя все росли, поглощая скамейку своими деревянными телами. Возможно раньше на ней могло расположиться не менее пяти человек, а сейчас два брата едва умещались на узкой доске.

— А помнишь, как кто-то сказал, что на районе бешенная собака появилась и родаки нас на улицу не выпускали?

— Да-а. Весело было.

Дархан скривил лицо.

— Очень весело. Обхохочешься. Особенно, когда тебе вздумалось мягкие игрушки на подоконник выставить, чтобы смотрели, как собаку ловить будут. И «Чарли», кажется полетела.

Братья рассмеялись.

— Не «Чарли», «Гитлер». Мы ее «Гитлер» называли, а дед ругал и к орденам водил.

— И не мы, а ты называл. Кстати, зачем ты ее так назвал?

— Ну она же вроде как немецкая была?

Братья опять расхохотались.

— Ты совсем еще салагой был. Побежал за ней и на весь подъезд орешь: «Гитлер, Гитлер, миленький. Подожди меня. Я тебя сейчас поберу». Вот не заберу или подберу, а именно поберу. Помнишь? Ну а я за тобой, разумеется.

— Там на меня собака напала?

— Нет. За домом уже. Мы за дом забежали, начали Гитлера искать, а в это время собака бежит прямо на тебя, лохматая, с языка пена капает.

— Я ревел?

— Не помню. Но я точно заорал. Тебя за руку и деру. Там трансформаторная будка у дома стояла. За ней бабка Аля веник тарила, палисадник выметать. Я веник оттуда выхватил, тебя за спину спрятал и давай собаке по морде.

— А она что? Бросилась на тебя?

— Какой там. Гав-гав, тяв-тяв. Веник в зубы и тянет куда-то. Ну я отдал и что есть силы засвистел. Кажется, после этого я свистеть громко научился.

Алмаз, отсмеявшись, попросил:

— Ну ка свистни.

Дархан, вложив пальцы колечком в рот, свистнул так, что слетели с козырька притаившиеся вяхири. Алмаз снова рассмеялся.

— Да, ржака была еще та.

— Аха. Очень даже смешно, когда хозяин этой собаки к отцу приперся и начал верещать, что мы его породистую собаку веником избили.

— Как узнал?

— Теть Зина с четвертого куманула. Она всегда нашу семью недолюбливала.

— Это с тех пор ты ей листву в почтовый ящик подкидывал?

— Не листву. Какахи собачьи. Она еще на Николая почему-то подумала, вытащила, не побрезговала, и дверь ему измазала.

— Да уж. Весело жили. А что с бешеной-то собакой?

— Хрен ее знает. Может и не было никакой собаки, просто родаки решили дома придержать.

— А Гитлера-то нашли?

— Нашли. Ты с ним месяца два потом спал, не расставался.

У самого подъезда Дархан остановил Алмаза.

— Погоди. Дай хоть на моцик сяду, за руль подержусь.

— Садись конечно.

Взобравшись на мотоцикл, Дархан осторожно взялся за прорезиненные ручки штурвала. Они еще были влажными от рук Алмаза. А может ему это всего лишь показалось.

— Когда я на нем в последний раз гонял? Еще до армии?

Алмаз пожал плечами.

— Слушай. А можно я катнусь? Тут, по двору.

Дархан левой рукой выжал сцепление и стал ловить нейтраль ботинком.

— Дай ключ.

Алмаз стоял и не шевелился.

— Ну дай.

Алмаз покачал головой.

— Нельзя, брат. Патрули на улицах. Опасно.

— Да я тут, неподалеку.

— Не стоит.

Дархан с сожалением слез с винтажного байка.

— Эх… ну что, веди домой. Будем обед готовить. Сидишь тут взаперти, как в каторге. Даже на улицу нельзя. Мы тут навечно?

Сказано это было с добродушной улыбкой, но Алмаз от слов этих совсем растерялся. Дрожащими руками он протянул брату ключи.

— Ща, погоди, только разверну. Все забыл.

С грехом пополам, тарахтя и едва не заглохнув, Дархан развернул неповоротливую машину.

— А че соседка на нас так пялится? Шумим? — Дархан, дернул головой куда-то вверх.

— Какая еще соседка? — Алмаз, следуя за взглядом брата, с удивлением обернулся. Дархан с силой рванул моцик, пару раз чиркнув коляской по спрятавшемуся в листве бордюру. Алмаз бросился за ним.

— Эй, стой! Сто-о-ой! — Но Дархан уже вылетел на пустынную дорогу.

Бензина оставалось примерно на полбака. Дархан помнил, что эта махина итак жрет неплохо, а теперь, через столько лет, возможно и этого ей будет мало. Плевать. Главное — добраться до трассы, до людей. Ему было жаль Алмаза, но добровольно тот не поедет. Этот город болен. Что с ним случилось — совершенно непонятно, но там, где стреляют и вешают, нет места нормальным. Дархан знал — отец не простит его, за то, что оставил брата. Но Дархан привык мыслить трезво. Трезво и без эмоций. Это помогало в критических ситуациях. А их, с учетом его работы, было немало. Сейчас Алмаза не увезти. Он также болен, как и эти сумасшедшие жители, что добивают раненых и вешают мародеров. Где полиция? Где войска? Почему здесь творится такая дичь? Пока что у Дархана не было ответов. Ясно одно, останется тут, сам сойдет с ума. Брата он в беде не оставит. Да, Алмазик куролесил и своевольничал. Несомненно, жил своей жизнью, просрал семью и карьеру по своей вине. Но теперь он болел. Глубоко. Психически. Нужно помочь. А для этого выбраться. Он все просчитал. Он много думал. Алмазу пока что ничего не угрожает. С ним здесь считаются, он нужен. Дархан вернется сюда с подмогой и наведет порядок. Хорошо бы Алмаз не был замешан во всей этой крови. Но даже если так, оставаться тут ему нельзя. Рано или поздно Закир или кто еще доберется и до него. И что еще за жертвы? Дархан плохо помнил ту ночь, когда разбился на машине. Но жуткая тварь крепко засела в его голове. Бред. Галлюцинация перегруженного мозга. Ну а про пятно в квартире и говорить нечего. Чего со сна не померещится? А Алмаз, поддавшись его крикам, зачем-то забрызгал пятно хлоркой, от чего оба чуть не отправились на тот свет. Размышлять было некогда, Дархан сосредоточил внимание на дороге.