Десять тысяч дней осени (СИ). Страница 11

Алмаз помотал головой.

— Что гривой машешь. Или я не прав?

— Люди не за то бунтуют. Слишком часто Артықу жертвы таска…

Закир ударил кулаком по столу с такой силой, что отлетела прочь и покатилась по мраморному полу крышка серебристого чайника. Алмаз невольно вздрогнул.

— Ах, вот как они заговорили. Жертвы. Закир — палач. Кровопийца, — рассвирепев, Закир уже не подбирал выражения и интонацию, от злобы его глаза стали совсем желтыми, от ярости он рычал и задыхался.

— Не я! Не я выдумал весь этот кошмар! А теперь вот — ни жены, ни сына. Заживо сгорели в чертовой машине. Я выжил. Только зачем? Я тебя спрашиваю, заче-е-ем! — Закир поднял глаза к небу и погрозил кому-то пальцем. Посмотрев на Алмаза, продолжил.

— В этом бардаке мы бы сожрали друг друга в первые недели. Я, именно я собрал людей. Я навел порядок. Я защитил город от мародеров. Что мне с ней делать? Как быть? Ты скажи? Она… она приходит и тащит. Ночью. Когда все спят. Матерей. Беременных. Влюбленных. Всех без разбора. Ты видел тела? Видел их лица? Что она с ними делает?..

Подбежал охранник, молча протянул Закиру кружку с водой. Выпив почти всю, Закир крякнул и стал говорить спокойным, вкрадчивым голосом.

— Ты вкусно ешь, сладко спишь. А мои люди по городу ходят ночью. Думаешь — не боятся? Мародеры совсем озверели. А у меня на патруль по три ствола. И то самых паскудных. А что до жертв — то вы с Шарой даже не заикайтесь мне тут. Пойдешь к ней туда, в кресло? А Шара твоя пойдет? Вот, глазки прячешь, рот на замочек. Потому что знаешь — не притащу я жертву, вползет к любому в квартиру и утащит, чтобы тело истерзанное через недельку-другую подбросить.

Закир постепенно взял себя в руки.

— И к этим… жертвам… — Закир хотел сказать что-то еще, но передумал, — вы с Шарой тут не отвертитесь. У вас руки по локоть в крови… — Закир погрозил Алмазу пальцем, — ты, доктор, ценен для нас, пока лечишь! И слушаешься. Вот чего ты возмущаться стал, когда мои ребятки тебе пациента принесли? Что ты ему для отвода глаз укол сделать не мог?

— Не умею… лечить… для отвода глаз…

Закир поднялся и облокотился на низкий стол.

— А, надо. Надо, понимаешь⁈ Надо людям показать, что у меня везде контроль и забота. В дисциплине вся сила. Только так выжить получится.

Алмаз невольно усмехнулся, отвернувшись тихо спросил.

— Сколько нам еще так выживать? Десять лет? Двадцать?

— А это, пока я жив. Как крякну, так и начнется — мародеры растащат город, а родственники жертв вырежут всех солдат из мести. Тебя тоже, доктор, вырежут. Знают, что я тебе покровительствовал. Никакие бинты и микстуры не спасут. Народ, когда звереет, о последствиях не думает. Потом, через пару недель, кто-нибудь может и скажет, что понапрасну доктора замочили. Да поздно уже.

Допив чай, Закир хлопнул в ладоши.

— Будет тебе пленный. Выпотрошим сейчас из него, что там он у тебя такого ценного стырил. А вот и он, — Закир недобро улыбнулся. Алмаз резко повернул голову, хрустнули шейные позвонки. Два дюжих бугая держали за руки свежеизбитого мужчину. Его лицо затекло и опухло. Из носа до сих пор сочилась кровь. Это был не Дархан.

Закир подошел к пленнику вплотную. Похлопал по щеке. Последний шлепок был такой силы, что больше походил на порядочную плюху. Ласковым лисьим голосом Закир спросил:

— Ну что скажешь в свое оправдание?

С трудом подняв на Закира глаза, пленник, едва разлепляя губы, сурово проговорил:

— По… пошел ты…

Чудовищной силы удар заставил мужчину согнуться и потерять сознание. Закир, спросив воды, плеснул ему полную кружку в лицо. Похлопав по щекам, заметил, как с трудом открылся затекший правый глаз.

— Ну… сам расскажешь или пассатижи принести?

— Что… говорить?.., — пленник говорил неразборчиво, больше булькал, Алмаз с трудом понимал его, — Еды нет, лекарств нет. Сестра моя от голода еле ноги волочит. Вот, заболела. А врачи наши, — Алмазу на секунду показалось, что пленный посмотрел на него с презрением, — у них и таблетки не допросишься. Варенье… с чаем хотел сестре…

Закир поморщился.

— Какой чай, какое варенье?

Охранник тут же встрял в разговор.

— Они бабку с пятого этажа выбросили…

Закир в недоумении посмотрел на пленного, потом на охранника, затем на другого. Пленный, едва шевеля губами, продолжил.

— Убивать не хотели… Принесли ей вафельницу, ножи, столовые приборы… Все, что было. Не захотела сменять… Кайрат припугнуть хотел… перестарался… варенье взяли, а бабку… думали, как несчастный случай… обставить… не получилось…

Пленный горько усмехнулся, потом закашлялся. Закир в недоумении поднял с дастархана десертный нож, зачем-то показал его Алмазу, а потом в слепой ярости напал на пленного, нанося удары в лицо и горло. Опомнился лишь тогда, когда оба охранника, Алмаз, да и сам Закир были с ног до головы забрызганы кровью пленного, превратившегося в обезображенную растерзанную куклу. Как ни в чем не бывало, Закир вытер нож о рубаху пленного и сказал.

— Все это хорошо и очень интересно, но причем тут варенье? Мне мотоциклист нужен.

Правый охранник, упав на колени, запричитал.

— Кешіріңіз, аға. Моя вина. Не так приказ понял. Того мы уже на кресло отправили.

Закир, казалось, совершенно не удивился этой новости. Алмаз же, напротив, смотрел на стоящего на коленях человека расширенными от ужаса глазами.

— Вот скажи, Елдос, зачем мне твои извинения? Ты тупой? Если да, иди, следи за баранами в отаре. Всегда работа найдется. Зачем в охране работать?

Елдос запричитал. Закир притворно вздохнул.

— Ну что, доктор. Не узнаем мы теперь, что там твой обидчик стащил. Хотя с чего ты взял, что стащил? Может на месте все. Я теперь внимательно весь мотоцикл осмотрю. Ну а ты, — Закир посмотрел на Елдоса, — сам знаешь…

— Знаю, аға, — плача и причитая, Елдос, стоя на коленях, оттопырил мизинец и выставил перед собой. Отвернувшись, Алмаз лишь слышал жуткий хруст и скрежет кости. Когда Закир позвал его, Елдос катался по полу, корчась от боли.

— Алмаз. Забинтуй мальчика. А я пока мотоцикл посмотрю.

Вбежавший на веранду расторопный помощник протянул бинт, небольшую аптечку и ножницы. Пока Алмаз возился с раной, вернулся Закир и сказал.

— Нихрена там нет. Но если скажешь, что пропало, мои ребята найдут. Все имеет свою цену.

Алмаз, бинтуя руку Елдоса, сказал.

— Ничего мне не нужно.

Закир хохотнул.

— А мне нужно. Четыре бидона хлорки.

Алмаз недоуменно повернулся на Закира.

— Так это ж мой мотоцикл? Ты же сам говорил, кража…

Лицо Закира перекосила гримаса гнева, выставив палец, он пригрозил Алмазу.

— Поосторожнее со словами, сынок. Мы у тебя ничего не крали. А твой драндулет у мародера отбили. Так что нам причитается. За хлопоты.

Дархан поморщился от солнечного зайчика, слепящего глаза даже сквозь закрытые веки. Он попытался закрыться рукой, но понял, что рука привязана к задрипанному стоматологическому креслу. Такие он видел в последний раз, когда школьником проходил осмотр в детской поликлинике. Странно. Тусклое осеннее небо казалось грязно-молочным. Откуда же солнце? С трудом повернув голову вправо он увидел бикс, именно его блестящая поверхность посылала зайчика прямо Дархану в глаза. Черт побери, кто же его связал. Дархан сидел напротив огромного окна, за которым открывался унылый пейзаж — серая, безжизненная многоэтажка со слепыми стеклами. Даже воздух сквозь это окно казался каким-то заляпанным. Солнце, видать, окончательно утонуло в тучах, блики пропали. Кап! В ржавую раковину, заваленную медицинскими инструментами звонко капнула вода. Неужели? Весь город моется из ведер, люди осаждают колонки и колодцы. А тут — вода? Кап. Тихо. Скучно. Дархана стала пробивать дрожь. Он был еще слишком слаб, чтобы разорвать бинты. Он смутно помнил последние часы — куда-то везли, а он все морщил нос, спасаясь от насквозь пропахшей дизелем ветоши. Качало так, что его пару раз едва не вырвало. Словно куль сгрузили с Уаза, швырнув, не заботясь о ранах. Лениво, словно от досады попинали, затем утащили в глухую клетушку, где связали. Потом снова везли. Но уже на другой машине. В багажнике. А он все бился щекой о раструб огнетушителя. От слабости и боли кружилась голова. Везли недолго. Открыв багажник со знанием дела несколько раз неплохо ударили по голове. Теряя сознание, Дархан успел подумать, что все же сгруппировался, не дал вырубить до конца. Вот потому то сейчас он и пришел в себя. В голове гудело, боль возвращалось. Все было похоже на липкий предрассветный сон. Тошнило. Здесь крепко пахло кровью и электричеством. А где же казенный, острый запах процедурного кабинета? Где запах спирта, камфары, йода? Где запах жженых микробов после кварцевания. Ничего этого не было. Пахнет, словно на бойне, а еще так, как пахнет в клетке-автодроме, где папы с детишками гоняют на утюгоподобных машинках, штангами цепляющихся за сетчатый потолок. Дархан попытался посмотреть наверх, чтобы увидеть эти сетчатые клети, с которых при езде сыпались непрерывно крупные оранжевые искры. Ничего. Лишь тусклый потолок и плоская лампа, напрочь забитая дохлой мошкарой. Силы возвращались к нему, но сколько Дархан не бился, ничего не получалось. Назад он обернуться не мог, но слева стояла известная с детства каждому сладкоежке с янтарной улыбкой, круглая плевательница. В самом центре, словно нарочно, покоилась блестящая коробочка. Дархан помнил такую. В детстве, под телевизором в полке лежала похожая. Сколько ему тогда было? Шесть? Может семь? Наверное, не менее получаса они с Алмазом возились с коробкой, чтобы, поддев шпателем, с трудом скинуть металлическую, плотно прилегавшую крышку. А внутри — несколько новеньких, упакованных в красивую картонку стеклянных шприцев. В мальчишескую память врезались невероятно-яркие цвета трех полос — небесно-голубой, затем шоколадной и снова небесно-голубой. На коричневой полосе было написано: «шприц медицинский стеклянный». На синей вверху — «Минздрав СССР». Распаковать картонки они не успели, потому как сухие бабушкины руки крепко и властно ухватили их за уши и не отпускали до самой кровати, на которой они давно уже должны были спать.