Умоляй меня (ЛП). Страница 76

Я встаю, принимаю душ и одеваюсь движениями зомби. Спускаясь по лестнице, я не успеваю как следует приспособиться к своей новой реальности, как она хлещет меня по лицу.

Бриттани сидит за моим кухонным столом и с довольным видом ест яичницу-болтунью. Напротив нее сидит Харлоу и смотрит на нее из-под опущенных бровей, как кошка, оценивающая нового расшалившегося домашнего щенка. Моя мама стоит у плиты и напевает старинную песню Мадонны «Papa Don’t Preach», песню о незамужней беременной девушке-подростке, которая ищет признания в своем решении оставить ребенка.

— Доброе утро.

Бриттани подпрыгивает, а затем начинает давиться яичницей. Харлоу с надеждой смотрит на нее, прежде чем сдаться и неохотно хлопнуть ее по спине.

— Как раз вовремя! — говорит мама, поворачиваясь со сковородкой в руке. — Я только что приготовила еще яичницы. Садись.

У меня есть два варианта. Я могу либо сорваться с места и сбежать, выбрав, подобно Нику, раствориться в воздухе и никогда больше не показываться на глаза – очень привлекательный вариант, – либо я могу поступить так, как мне велят, и сесть за стол со своей дочерью и ее злой мачехой. Почти злой мачехой.

Нам придется придумать для нее другое прозвище.

Слишком уставшая, чтобы убегать, я сажусь на стул напротив Бриттани и размышляю, не слишком ли рано сейчас, чтобы начинать пить.

Мама ставит передо мной тарелку и накладывает на нее горку яиц. Вернувшись к плите, она убирает сковороду и, танцуя, подходит к тостеру. Кладет два ломтика пшеничного хлеба и оборачивается с милой улыбкой, которая сразу же вызывает у меня подозрения.

Если она подсыпала крысиный яд в яйца Бриттани, я не уверена на сто процентов, буду ли я ругать ее или дам пять. На данный момент может быть и то, и другое.

Когда раздается звонок в дверь, я издаю стон.

— Если это еще одна проблема, клянусь могилой моей матери, я подожгу этот дом и буду танцевать на пепелище.

— Извини, но я еще не умерла.

— Не напоминай мне. — Поднявшись, я подхожу к входной двери и подозрительно смотрю в глазок.

На моем крыльце стоит мужчина. Он высокий, темноволосый, одет в красивый темно-синий костюм, плотно облегающий его широкие плечи. Его белая рубашка расстегнута у ворота, открывая сильную загорелую шею. Хоть мы никогда не встречались, я сразу узнала его.

Я видел достаточно фотографий в СМИ, чтобы узнать.

Я открываю дверь и оглядываю мужчину с головы до ног, отмечая его царственную осанку и общую атмосферу превосходства.

— Каллум МакКорд. Что вы здесь делаете?

Старший брат Картера протягивает мне бумажный стаканчик.

— Миндальное молоко не должно называться молоком. Это не молочные продукты. Его следует называть так, как оно есть: ореховый сок.

У него низкий голос и напряженный взгляд. Его квадратная челюсть покрыта щетиной. От него пахнет экзотическими каникулами и кучей денег, и он держится как король.

— За исключением того, что ни один разумный человек не стал бы заказывать латте с ореховым соком у хихикающего подростка-кассира, о чем, очевидно, знала команда маркетологов миндального молока.

Не желая доставлять ему удовольствия расспросами, откуда он знает, какой кофе я люблю, я беру чашку из его рук, выхожу на крыльцо и закрываю за собой дверь.

— Итак. Это профессиональный визит или вы здесь для того, чтобы похитить меня и запереть в своем подвале?

Я с удовлетворением замечаю, как он моргает и хмурит темные брови.

— Ваш брат рассказал мне, как вы познакомились со своей женой.

— Да неужели? — Каллум растягивает слова, выглядя удивленным. Но в то же время немного убийственным. Я не могу сказать, что это его обычное выражение лица, поэтому киваю.

— Были использованы слова «Стокгольм» и «синдром». Однако вы должны знать, что из меня получилась бы ужасная пленница. Я очень несговорчива, когда мне скучно, и никогда не плачу, если только у меня не заканчивается шардоне. Я огрызаюсь и кусаюсь, когда меня провоцируют, а еще требую, чтобы мне давали еду по строгому расписанию. Вы бы сдались еще до обеда.

Он не замечает моего сарказма и спокойно говорит: — Я здесь не для того, чтобы похитить вас, — как будто и в самом деле был такой вариант. — Я здесь, чтобы поговорить о вас и Картере.

Я не уверена, собирается ли он предупредить меня, чтобы я держалась от него подальше, или попытается лично убедить меня в том, что его отец пытался сделать по телефону, но в любом случае, я мгновенно раздражаюсь.

— Не то, чтобы это вас касалось, но Картер порвал со мной. И нет, меня не интересует его работа. А теперь, если вы меня извините…

— Он влюблен в вас, — перебивает Каллум, отметая мои протесты властным взмахом руки, который очень напоминает мне о моей матери.

Я резко говорю: — Вы пропустили ту часть, где я сказала, что он порвал со мной. Неважно, влюблен он в меня или нет.

— Нет? А как насчет той части, где вы сказали, что любите его? Это имеет значение? Потому что ваши слова прозвучали довольно убедительно. — Он делает вид, что задумался, глядя в небо. — Что вы там сказали? О да, я помню.

Каллум снова смотрит на меня, пронзая тяжелым взглядом.

— «Не смейте так говорить о мужчине, которого я люблю». Вы тоже говорили довольно эмоционально. Злились и защищали. Как будто вы действительно это имели в виду.

Вызов в его тоне заставляет мое раздражение перерасти в гнев. Я делаю глоток кофе, пытаясь взять себя в руки.

— Вы подслушивал мой разговор с вашим отцом?

— Да.

— Это было нарушением.

— Нет, это была проверка.

— Проверка? — Огрызаюсь я, и в груди у меня становится жарко от осознания последствий. — Чего?

— Вашей лояльности.

Я смотрю на него, не веря своим ушам, пока он высокомерно не добавляет: — Вы прошли. Поздравляю.

Картер притворяется, что он король Земли, но я могу сказать, что этот парень на самом деле верит, что он центр Вселенной. Взросление с ним, должно быть, было сплошным кошмаром.

— Мне не нужно ваше одобрение, чтобы испытывать что-то к вашему брату, и мне также не нужно стоять на собственном крыльце и защищаться. Этот разговор окончен. Спасибо за кофе и приятного…

— Прошлой ночью Картер спал в своей машине. На другой стороне улицы, перед домом с желтой входной дверью.

Вздрогнув, я бросаю взгляд на дом напротив. Это очаровательное бунгало в двух шагах от моего, с зарослями звездчатого жасмина, вьющегося по решетке вокруг эркера напротив.

— Спал в своей машине?

Когда я оглядываюсь на Каллума, он кивает.

— Это он вам сказал?

— Нет.

— Тогда откуда вы знаете?

На его идеальных чертах появляется легкое раздражение, как будто я намеренно веду себя глупо. Или, может быть, его просто раздражает, что я ставлю под сомнение его авторитет.

— Я все знаю. Суть в том, что Картер собирается сделать это снова сегодня вечером и завтра вечером. И если вы обнаружите его и прогоните, он купит анонимно еще один потрепанный драндулет, чтобы переночевать в нем, или найдет другое местечко поблизости, где будет вечно изображать влюбленного эмо-вампира.

Я не понимаю, о чем, черт возьми, он говорит, но я точно знаю, что этот разговор действует мне на нервы, о существовании которых я даже не подозревала.

Энергично глотая еще кофе, я смотрю на Каллума поверх бумажного ободка стакана, обдумывая ситуацию.

Как будто я отнимаю у него слишком много драгоценного времени, этот придурок смотрит на часы.

Его гигантские, сверкающие, инкрустированные золотом и бриллиантами отвратительные часы, которые, скорее всего, стоят дороже, чем мой дом, и явно призваны напоминать своему владельцу о ничтожности простых людей каждый раз, когда он их видит, и вызывать у наблюдателя чувство благоговения в сочетании с отчаянием от того, что он никогда не сможет позволить себе такие экстраординарные часы.

Картер не носит часов.

Но я уверена, что если бы он их носил, то это было бы что-то такое, что кричало бы: «Посмотрите на меня – у меня есть яхта, но нет души».