Предатель. Не отрекаются, любя…. Страница 5

Начал врать. Золотое правило – не тащи блядство в дом, то есть, в мой город – в этот раз не сработало. Женя стала необходимостью, и каждая задержка на работе заканчивалась в её постели. Совместные командировки теперь были постоянными, на нас уже начали коситься, и постепенно во мне начала расти вина. Ася улыбалась и спрашивала, как дела на работе, ворчала, мол, слишком много на себя взвалил. Ни хера подобного. Взваливал на себя только чужую задницу, хорошо, что Ася не такая ненасытная, на двоих за раз не хватило бы. Балансировал между двумя женщинами, понимая, что это не вечно. Либо всё вскроется, и это убьёт Асю, либо закончатся наши отношения. Но как потом работать вместе – не представлял. Уходить, когда только добился всего, что душа пожелает, не собирался, но и Женя бы никуда не ушла. Сам себя запутал. И тут эта болезнь…

Когда узнал диагноз, волосы дыбом встали – погуглил. Если выживет, что потом будет? Вечная диета? Исполосованное шрамами тело, которое я так люблю? Сложная реабилитация? Это что, утку за ней выносить, так? Когда увидел в реанимации, от шока даже сказать толком ничего не смог. Сбежал, задыхаясь от жалости. Да, мне её жалко стало, такой гадливой подленькой жалостью. Моя красавица жена превратилась в существо, окутанное трубками. Бледная, почти серая, с запавшими глазами. К такому я оказался не готов. Это что, мне теперь отказаться от свободы, потому что надо будет ехать к больной жене вечерами? Сидеть над ней и смотреть, а ещё этот запах… Жуткий запах гниения, который почувствовал сразу, как подошёл ближе. Как на неё потом вообще встанет?

Всю ночь не спал. Думал. Это же Ася, королева моя. Только какая теперь из неё королева? У нас на тумбочке поселятся лекарства, в ресторан не сходишь – ничего нельзя, на пляж в раздельном купальнике не выйдет. Шрамы никого не красят, женщин – особенно. Откуда взялись эти мысли, я не знал. Сам себя не узнавал, но не мог перестать представлять нашу будущую жизнь. Я на такое не подписывался. Бросил. Задыхаясь от собственной ничтожности, ушёл, отлично понимая, как поступаю и с кем. Не помутнение, а осознанное решение.

Как она там? Думал, конечно. У тёщи узнавал постоянно, но сам звонить не решился. Не после того, как предал и сбежал. На поправку пошла, и гадкое чувство внутри начало рассасываться. Ничего страшного без меня с ней не случилось, значит, и дальше выживет. Не знаю, как смог так просто отбросить годы брака, наверное, давно уже к этому шло. Съехал на съёмную квартиру, потом надо будет решить, где и как жить. Асю с детьми, конечно, выгонять никуда не буду, как и съезжаться с Женей, по крайней мере, пока.

Свобода оказалась приятной на вкус. Всю сознательную жизнь в браке, а теперь один, в пустой квартире. Можно рухнуть на диван и расслабиться, без бесконечных вопросов сына и вечно недовольной дочери подростка. Детей своих обожаю, но только дозированно. Когда долго дома, голова начинает идти кругом. Асе памятник надо поставить за то, что она троих вырастила и никогда не жаловалась. Старший звонит через полтора месяца, как Ася в больницу попала. Мы и до этого созванивались, но редко – он в основном с мамой общается, что ему отец. С младшими переписываюсь в нашем домашнем чате, как всегда, когда в командировке.

– Это правда? – Даня начал сходу. Слышу – набычился. Парню восемнадцать, он считает, что всё знает лучше взрослых. Хотя оправдания у меня особого нет, до сих пор не придумал, чем подлость оправдать. Разве что собственным эгоизмом. Ну, так жизнь у нас одна, и имеет свойство быстро и резко обрываться, так что буду жить так, как нужно прежде всего мне. В отпуске с Женей заставил себя забыть обо всём, и до сих пор на этой волне несусь дальше.

– Что именно? – спрашиваю на всякий случай, хотя уже подозреваю, о чём пойдёт речь.

– Ты бросил маму! Сейчас, когда ей так нужна помощь! Как ты вообще мог?!

– Я не стану тебе объяснять, – отвечаю холодно. – И тон поубавь, не забывай, что с отцом разговариваешь.

– Нахер мне такой отец не сдался!

– Данила!

– Что?! Что ты мне скажешь? Даже оправдываться нечем! Предатель!

Каждое слово сына – правда, от того и хлещет наотмашь. Но я сделал то, что сделал, и возвращаться не буду.

– Ты мне больше не отец! – припечатывает Даня и бросает трубку. Смотрю на погасший экран и тяжело вздыхаю. Даня вырос уже, уехал, не ему меня судить. Неизвестно, что он бы на моём месте сделал. Судить со стороны проще, чем самому в это окунуться. Но оправдание для Андрея и Вики придумать надо. Только какое?.. Совесть ещё не окончательно уснула, да и уйти в пустоту от детей не могу. Поэтому, когда тёща звонит и говорит, что Асю выписывают, решаюсь встретиться с ней. Надо посмотреть в глаза и сказать о разводе.

Перед больницей встречаюсь с детьми и тёщей. Последняя улыбается, дети смотрят волчатами. Вика фыркает и демонстративно отворачивается, Андрей светится надеждой.

– Па, ты за мамой приехал? – спрашивает робко.

– За ней, – киваю. Вика молчит и делает вид, что меня нет.

– Пойдём, Тёмушка, она уже выписку ждёт.

Страшно. Да, страшно на Асю смотреть. И так худенькая, она сейчас похудела ещё сильнее, килограмм сорок весит, не больше. Руки тонкие, жуткие, лицо заострилось, волосы потускнели. Она сперва смотрит на меня, таким долгим, густым взглядом. Без осуждения, вроде. По крайней мере, скандалить не собирается. Хотя я в ней и не сомневался.

– Давай помогу, – забираю собранные на кровати пакеты с вещами.

– Спасибо, – говорит она сухо. Больше в мою сторону не глядит, но и не игнорирует. Передвигается заторможено, чуть согнута. Где эта идеальная осанка? Идёт, как старуха, ногами шаркает. Жалость затмевает остатки любви, не узнаю в этой женщине свою королеву. Помогаю сесть в машину, едва касаясь руки – кажется, что сломается, если сжать сильнее. В дороге говорит только тёща, заполняя неловкую тишину.

Только дома Ася прерывает молчание. Дома. Соскучился по родным стенам, так, что уходить не хочется. Но и рядом быть невыносимо. Не с этой чужачкой. Тёща уводит детей в гостиную, а мы идём на кухню. Смотрю, как медленно и осторожно она передвигается, и внутри зреет раздражение. Как будто специально показывает, какая слабая! Хочет, чтобы пожалел? Она останавливается у плиты, не оборачиваясь говорит:

– Зачем ты приехал? Посмотреть, во что я превратилась?

– Просто хотел помочь. – И тон этот бесит – тихий, как у мученицы. За здоровьем следить лучше надо было, чтобы не умирать потом на больничной койке!

– Помог? Уходи.

– Думаешь, останусь? – злая насмешка вырывается без усилий. За всю дорогу питался раздражением, наполнялся им. Решил сделать по-человечески, и что в ответ? Ни спасибо, ни пожалуйста. Вроде не чужие люди, так нет, строит из себя черти что.

– Нет, не думаю. – Она со вздохом поворачивается, смотрит прямо в глаза. – Ты свой выбор сделал, а подачек мне не надо. Когда подашь на развод?

– Завтра отнесу заявление в суд.

– Хорошо. Я всё подпишу. – Ася ещё меньше стала, на девочку похожа. Я педофилией не страдал, на такую точно не встанет.

– Что ты детям сказала?

– Правду, – отвечает, пожимая плечами. – Что папа меня бросил.

Морщусь – как пафосно звучит! Прям бросил, ага. Если бы я таким стал, сама бы побежала прочь, роняя тапки.

– На алименты можешь не подавать, я всё равно буду платить больше, чем назначат.

– Никто не мешает платить больше и при фиксированной сумме.

Уже изучила, вон, как заговорила. Моя злость на себя, не на неё, я это понимаю, но остановить её не могу. Бесит всё, вплоть до занавесок на окнах. Душит.

– Квартиру тоже вам оставлю.

– Здесь доля детей, ты бы всё равно не смог её продать. – Она скрещивает руки на груди, морщится от боли. Играет или на самом деле так тяжело? Но ходит же, говорит, значит, на ноги окончательно встала. Иначе не выписали бы.

– Собери мои вещи, я приеду заберу.

– А больше тебе ничего не сделать? – На короткий миг её глаза вспыхивают, снова становятся живыми. Она презрительно кривится. – Я не стану ничего собирать, мне тяжело это сделать. Физически.