Крик Ворона (ЛП). Страница 7

Теперь я должна заботиться о нашем родовом доме.

Шарлотта оставляет свою подушку у изножья кровати и прижимается ко мне, покрывая влажными поцелуями мое лицо и шею. Она словно чувствует мои внутренние размышления.

— Ты лучшая подруга, которую только можно пожелать, ma petite (с фр. Моя крошка), — я взъерошиваю ее шерсть.

Она лижет рану на моей шее, и та горит. Я вздрагиваю. Мои пальцы тянутся к ране, словно воскрешая воспоминания трех ночей назад.

В тот момент меня охватило внезапное желание спровоцировать английского гангстера и заставить его причинить мне боль. Может быть, даже убить.

Если меня убьет кто-то другой, мама и папа не будут винить меня в потере дома, поскольку это будет совершенно не в моей власти.

Какая же я трусиха.

Но даже в тот импульсивный момент, даже уговорив себя поверить в ту трусливую историю, которую я придумала, он не убил меня. Он просто сбежал из больницы, как это делают в голливудских фильмах.

Ксавье сказал, что бандит сейчас находится в розыске и рано или поздно будет найден.

Я бы не была так уверена. Если ему удалось сбежать из больницы с инфекцией, поразившей его рану, я не буду ошарашена, если к этому времени он уже покинет страну и вернется в Англию. Или откуда бы он ни был родом. Хотя голос у него был очень британский. Прямо как отцовский акцент.

Доктор Бернард обнаружил в крови пациента следы странного препарата. Ничего подобного мы раньше не встречали. Вещество токсично, но мужчина, очевидно, еще жив.

Больнице пришлось отправить образец его крови в большую лабораторию в Париже. Мне, как и всем в больнице, интересно узнать о природе препарата.

Мне любопытно многое из того, что не должно меня волновать.

Кончик моего пальца скользит по ране.

Пренебрежение к человеческой жизни в застывших голубых глазах этого мужчины не покидает меня с той ночи. Будь он в лучших обстоятельствах, убил бы меня и покончил с этим оцепенением?

Я отдергиваю пальцы от шеи и переворачиваюсь на спину. Я должна прекратить эти мазохистские, трусливые мысли.

Отчий дом – первоочередная задача. Может быть, только может быть, после того как верну его и зарегистрирую как исторический памятник, я найму кого-нибудь вроде английского пациента, чтобы тот закончил мою жизнь. Потому что я слишком труслива, чтобы сделать это самой.

Я киваю, мои веки смыкаются.

Звучит как хороший план.

Где-то между состоянием бодрствования и сном, в котором проходит большинство моих циклов дремоты, до моих ушей доносится скрип деревянного пола. Он не громкий и не тревожный, но он есть. Затем тишину разрывает рычание, громкое и агрессивное... а потом ничего.

Шарлотта?

Прежде чем успеваю открыть глаза, я чувствую, как большое тело нависает над моим.

Определенно не Шарлотты.

Открыв веки, я встречаю тот самый безжизненный взгляд из больницы. Только теперь он кажется более сосредоточенным. И даже менее человечным, чем раньше.

Гладкие пряди светлых волос беспорядочно падают ему на лоб, почти касаясь моих щек. Его глаза – глубочайшего бирюзового оттенка, напряженные, пристальные. Пугающие. В таких глазах можно утонуть и не найти выхода.

Запах кожи и чего-то прирученного под ней заполняет все вокруг. Он наклоняется ближе, забирая у меня воздух, чтобы заменить его своим горячим, угрожающим дыханием.

Мой пульс учащается.

Он здесь, чтобы убить меня.

Это ясно, как солнце за окном. Если его безэмоциональные черты лица не являются подсказкой, он направляет что-то холодное мне в висок. Пистолет.

Я умру. Сейчас. От рук этого человека.

Покой окутывает меня успокаивающим ореолом. Чувство облегчения, которого я не ощущала целую вечность.

Вот и все. Больше никакого оцепенения, автоматических улыбок или притворства, что все в порядке, пока я кричу внутри.

Я закрываю глаза, по щеке стекает слеза.

«Мне так жаль, папа. Я действительно хотела спасти дом, прежде чем уйти».

Теперь об этом варианте не может быть и речи.

Ожидание смерти оказалось более долгим, чем я предполагала. Долгие секунды ничего не происходит.

Я остро ощущаю твердые бедра убийцы, обхватившие мои собственные, его дыхание, все еще щекочущее мою кожу, и ствол пистолета, прижатый к моему виску, но потом... ничего.

Ни вспышек, ни белых туннелей, ни Мрачных Жнецов.

— Открой глаза, — низкий, отрывистый приказ раздается вокруг меня и пронзает грудь.

Почему он так зол? Это он пришел убить меня, а не наоборот.

— Я сказал, открой свои гребаные глаза, медсестра Бетти. — Он сжимает мой подбородок между жесткими пальцами.

Ненавижу это проклятое прозвище. Я даже не блондинка.

В моих венах течет что-то иное, чем согласие. Что-то настолько похожее на гнев, что даже не верится. Я не помню, когда в последний раз злилась.

Разве что, когда этот самый мужчина, сжимающий мою плоть, отказался убить меня еще в больнице.

— Что? — я смотрю на него. — Ты здесь, чтобы убить меня, так сделай это. Покончи с этим.

Он ослабляет хватку на моей челюсти, но не убирает руку. От его прикосновения по моим щекам разливается жар. Я стесняюсь своего интимного положения, в котором он меня удерживает. Не говоря уже о моей тонкой и короткой ночной рубашке. Это совершенно неуместно.

Но кто я такая, чтобы диктовать, в какой позе мне умирать? У меня даже не хватает смелости сделать это самой.

Я вглядываюсь в его бесстрастный взгляд, пытаясь что-то прочесть в нем.

Абсолютно ничего.

Кажется, он просто ждет. Чего именно, я понятия не имею.

— Просто сделай это, — я уговариваю его, голос жестче, чем предполагалось. — Нажми на курок.

Мои слова оказывают эффект, прямо противоположный тому, на который я рассчитывала. Вместо того чтобы исполнить мое желание и сделать то, ради чего сюда пришел, незнакомец убирает пистолет от моего виска и прячет куда-то за пояс. Мускулы под его черной рубашкой напрягаются от этого движения.

Его тепло покидает меня, когда он садится рядом со мной, и кровать сдвигается и скрипит под его огромным весом.

Что?

Это какой-то трюк?

— Почему... — я сглатываю, садясь, чтобы посмотреть ему в лицо. Порыв какого бы то ни было принятия, который был у меня раньше, улетучивается. — Почему ты не убиваешь меня?

— Потому что это не весело. — Его скучающее выражение лица опускается на меня, словно он винит меня в своих несчастьях и во всем, что происходит с планетой.

— Что?

— Если ты принимаешь смерть с распростертыми объятиями, то где же веселье для меня?

Mon Dieu (фр. Боже мой).

Он что, чертовски серьезен? Мне не позволено принимать свою смерть?

К черту этого человека. Только потому, что я разрешила ему убить меня, он смеет судить, как я допустила это?

Ладно, это звучит так неправильно. Я не должна позволять никому убивать себя. Но в любом случае, все должно быть не так.

— Connard. — Ублюдок.

— Эй, никаких французских ругательств, они звучат слабо, — его идеальный британский акцент звучит так холодно, что я была бы заворожена, если бы не находилась на грани гнева. — Ну же, медсестра Бетти, ты можешь лучше.

Опять это прозвище.

Во мне вспыхивает жаркий огонь, и мне не на кого его выпустить, кроме как на стоящего передо мной мужчину.

Я вскакиваю с кровати и устремляю на него напряженный палец.

— Если ты не собираешься меня убивать, то убирайся отсюда. Как тебе такое английский, ублюдок?

Он ухмыляется так широко, что меня на мгновение парализует, насколько красивым он выглядит с этой кривой ухмылкой и кажущимся естественным обаянием. Татуировки выглядывают из-под рукава его кожаной куртки и воротника рубашки, закручиваясь на его коже в интимном объятии. Что означают эти маленькие птички?

Oh la la (с фр. Ого).

Не могу поверить, что его разглядываю.

— Намного лучше. — Он все еще ухмыляется, в его ранее закрытых чертах лица нет ни капли злобы. — Но я не уйду. — Он достает свой телефон и показывает мне разговор с человеком, который выразил заинтересованность в аренде второго этажа дома. — Я твой новый арендатор.